Сегодня у довольно значительной части населения России, в том числе, некоторых представителей политической элиты, присутствует идеализированное, “романтизированное” представление о царском прошлом страны. Наиболее яркие сторонники “России, которую мы потеряли” (в основном, различного рода монархисты) уверены, что это был исключительно период военных побед, прекрасных балов, изысканных дам, князей, графов и баронов с “рыцарской честью”. Но реальность социальной жизни в царской России была куда менее романтична.
Прежде всего, поклонниками монархии почти всегда опускаются из виду условия жизни основной массы населения, а именно крестьян. Из 60 миллионов населения Российской империи на 1857 год 23 миллиона были крепостными (собственностью помещиков), еще более 23 миллионов “государственными” (в собственности государства) и “удельными” (собственность императорской фамилии). То есть порядка 80% населения были чьей-то собственностью — государства, членов императорского двора и различных категорий дворян. При этом, по большому счету, и правами они обладали аналогичными правам рабов.
Законодательно закрепленное превращение большей части населения в фактически рабов происходило постепенно. В 1649 году произошло знаковое для большинства русских крестьян событие. Царь Алексей Михайлович, сын первого Романова на троне принял так называемое “Соборное уложение”. Согласно этому документу дворяне, помимо различных прочих привилегий, фактически окончательно отменялось правило “Юрьева дня”, существовавшего на Руси с 11 века. “Юрьевым днем” назывался единственный период в году (осенью) когда крестьяне могли уйти от помещика, предварительно выплатив ему все подати.
Также, “Соборное уложение” изменило срок сыска беглых крестьян. Начиная с 1497 года, года принятия указа “о вольных хлебопашцах”, помещик терял права на крестьянина, скрывавшегося более 5 лет. Но теперь, после принятия “Соборного уложения” крестьяне оставались вечной собственностью дворян, где бы они ни находились, и могли быть силой возвращены обратно к помещику по истечении любого срока.
Как минимум до 1861 года, ознаменовавшего частичную отмену “крепостного права”, в России де-факто процветало рабство. Привилегированное меньшинство на протяжении нескольких веков считало подвластное им большинство “недолюдьми”, чем-то средним между человеком и скотиной. Это не могло не сказаться на социальных аспектах жизни.
Согласно тому же “Соборному уложению” помещики имели право наказывать своих крепостных. За что и как именно наказывать — помещики имели право решать самостоятельно. Практиковали преимущественно телесные наказания: порки плетьми, розгами, кнутами, избиения палками. Также, заключали в частные карцеры и тюрьмы, созданные в поместье специально для этой цели. Формально запрещалось только убийство крепостных, но на деле такого рода инциденты почти не доходили до судов, а тем более до реальных наказаний. Так,помещица Белорукова забила насмерть просмоленной веревкой крепостную девочку 9-ти лет. Затянувшееся следствие закончилось закрытием дела без какого-либо наказания для помещицы.
Наказания и издевательства зачастую были обоснованы не провинностями крепостных, а лишь плохим, или наоборот,очень хорошим настроением помещика. Так, помещик Николай Струйский из Пензы собрал в имении целую коллекцию пыточных инструментов, что само по себе не было удивительным. Он прославился «домашним тиром», где его рабы бегали по огороженной территории и крякали как утки, а помещик и его друзья по ним стреляли. Убито или изувечено за время этой “забавы” было около 200 человек.
После принятия закона 1765 года о засчитывании ссыльных в счет рекрутов особенно популярен стал вид наказания в виде отправки на каторгу в Сибирь. Помещики заранее избавлялись от старых и больных, чтобы потом не сдавать в рекруты молодых и здоровых мужчин.
Наиболее известным случаем задокументированных пыток и издевательств над крепостными является случай помещичьей вдовы Дарьи Салтыковой (“салтычихи”) убившей согласно следствию 138 человек, в основном девушек и женщин. Помещица избивала девушек поленом, вырывала волосы, обливала кипятком, морила голодом. По ее приказу прислуга и гайдуки забивали крепостных до смерти, держали на морозе раздетыми. Особенно не любила Салтыкова молодых женщин, в частности забивая до смерти молодых невест.
Н. В. Неврев «Торг.Сцены из крепостного быта»
В общем счете крепостными было подана 21 жалоба, ни одна из которых не получила хоть какого-либо продолжения. Важную роль играли знатные родственники помещицы, в том числе, из императорской фамилии. И только в период царствования Екатерины II делу дали ход (оно было на руку новой императрице в ее противостоянии с московским дворянством)
Вседозволенность в отношении крепостных формировалась в умах дворян с детства. Бесчеловечность к людям, имевшим более низкий социальный статус внушалась дворянским детям как нечто “само собой разумеющееся”. В записках одного из современников эпохи показателен пример наблюдения такого подхода к воспитанию:
«После обеда полягутся все господа спать. Во все время, пока они спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелеными ветками, стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки. Удивительно, как было распространено это, — и сказки и пятки, — и передавалось из столетия в столетие!
Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в лицо!.. „Ты думаешь, что я уснул?“ — Девочка, в слезах, опять затянет: И-ва-н ца-ре-вич…»
Другой пример: вдова-помещица решила, что для того, чтобы воспитать в малолетнем сыне задатки гусара, ему необходимо готовится к строевой подготовке стояв четверть часа каждый день в специально оборудованном деревянном приспособлении. Видимо, чтобы хоть как-то себя развлечь, молодой дворянин плевал в лицо и кусал руки крепостной девушке, которая обязана была держать его за руки на протяжении всей процедуры. Также, мать юного помещика сгоняла крестьянских детей, а ее сын бил прутом тех из них, кто недостаточно усердно перед ним маршировал.
В. Н. Пчелин «Салтычиха»
Бывший крепостной Ф. Бобков вспоминал о развлечении господ, когда они приезжали в усадьбу:
«Помню, как барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом…».
Важно понимать, что это не были отдельно взятые прецеденты, а нечто, воспринимаемое как норма. При этом сами дворяне могли высокопарно разглагольствовать о либерализме, необходимости реформ в России. В этой связи показателен пример участника восстания декабристов 1825 года О. Горском. В справке по его делу 14 декабря 1825 года говорилось:
«Сперва он содержал несколько (именно трех) крестьянок, купленных им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина. Гнусный разврат и дурное обхождение заставили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства,— но дело замяли у гр. Милорадовича».
Упоминаемый “сераль” — иначе, “гарем”, был часто встречающимся явлением в среде помещиков. Для многих из них сексуальное насилие приобрело вид некой подати, аналогичной барщине или оброку. Многие из них, проживая за границей, приезжали в свои имения исключительно ради сексуального насилия над “своими” крепостными девушками.
Безнаказанность создавала все условия для “морального гниения” дворян, для многих из которых стало нормой педофилия — изнасилования девочек-крестьянок из крепостных 12-14 лет. Современник А.П. Заблоцкий-Десятовский в мемуарах пишет:
“Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей.”
Помещик А.И. Кошелев писал о своем соседе:
«Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».
Но наиболее ужасен случай генерала Измайлова, в отношении которого было даже заведено дело, по результату которого помещик не понес никакого наказания.
Измайлов содержал в своем доме “гарем” из 30 девушек, в том числе дети от 10-ти лет. Жили они на положении каторжанок, в закрытом доме. Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м год. Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. За каждую малейшую “провинность” (которой, допустим, считалось покраснеть при прослушивании развратных анекдотов генерала или выглядывание в окно) девушек “наказывали” розгами.
Помещик охотно делился своим “гаремом” с гостями, наиболее высокопоставленным из которых давал детей — девочек 10-14 лет. Этот факт лишний раз может характеризовать значительную часть дворянской прослойки политической элиты того времени, для которой получить “в подарок” ребенка не считалось чем-либо диким и преступным. Крестьяне пытались самостоятельно дать отпор. Так, в ответ на приказ отдать юных девушек для утех Измайлову и его друзьям, крепостные поселка Жмурово избили гайдуков помещика. Но в тот же вечер весь поселок был сожжен, крестьян посекли, часть зарубили.
Наиболее вопиющим был случай с пыткой вышеупомянутой 14-летней крепостной девочки Нимфодоры. По воспоминаниям свидетеля:
«Сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была наложницей барина…Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.”
При этом она была дочерью другой сексуальной рабыни помещика, проживающей в закрытом доме Измайлова. То есть он насиловал и пытал собственную родуню малолетнюю дочь.
Кто-то из помещиков подходил более “практично” к угнетению крепостных. Француз Шарль Массон, проживавший в то время в России, вспоминает:
«У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти—двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванию, и причесыванию и др., так что дом ее, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые — к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».
Такого рода поведение не было чуждым даже известным, как бы сейчас сказали, “медийным” личностям. Князь Юсупов содержал “гарем”, в который собирали наиболее красивых юных девушек со всех “владений” Юсуповых. Все девушки в обязательном порядке обучались балету. В дни визитов гостей — друзей князя, девушки выступали перед аудиторией. В конце выступления, Юсупов начинал продолжительно аплодировать -это было сигналом балеринам и “аудитории” к началу оргии.
В заключении, хочется еще раз отметить, что такого рода восприятие крепостных, как низших, неравноправных с дворянами существ, было общепринято. Достаточно почитать любого русского классика 18-19 веков. В частности Бунин, сам не отличавшийся особой нравственностью, проживая в эмиграции “шведской семьей” (с женой и любовницей одновременно) проиллюстрировал свое отношение в сборнике очерков “Темные аллеи”. В меланхолчно-ностальгирующем по “старым царским временам” стиле, в рассказе “Степа” он описывает растление несовершеннолетней девушки проезжавшим мимо барином, который воспользовался отсутствием ее отца или кого-либо из взрослых. Сам писатель описал это состояние вымышленной несовершеннолетней девочки как “это неожиданное страшное и блаженное событие в полудетской жизни…” То есть, не увидев в самом факте растления ничего предосудительного .
