Идти со Степаном в летнюю кухню Мещеряковых Глаша застыдилась. В глазах её испуг метнулся: а узнает батюшка!.. Не миновать их встречи с Михаилом Васильевичем!.. Оба горячи, – до беды недалеко.
Поэтому просто свернули в безлюдный переулочек. Кружевная Глашина шаль сбилась на плечи. Степан коснулся губами её светлых волос:
- Каждую ночушку во сне тебя вижу… Незабудка ты моя!
Глашенька подняла глаза:
-Хороший мой!.. Нет минутки, чтоб не думала я о тебе. Что же нам делать, Стёпа? Дни не идут, – летят. Уж скоро Пост заканчивается. Из Топольков, от Захара, сваты приедут. А там и свадьба, – Глаша уткнулась лицом в Степаново плечо, зашептала горько: – Как вздумаю, Стёпушка… Что не твоею женой буду, – жалею о том, что маманя на свет родила.
-Зорюшка моя! Давай я сам скажу Ефиму Кондратьевичу, что любовь у нас с тобою. Он же твой отец рОдный. Неужто неволить станет, силою отдаст тебя за Захара?
Глаша медленно покачала головой:
- Нет, Степан. Не передумает батюшка… Не отменит сговор с Егошиными. Уж я говорила им с маманей… что один ты люб мне. Не слушают, – на своём стоят: нам, мол, виднее… Яйца курицу, мол, не учат.
Набухшие вишнёвые почки дышали чуть уловимой пряной сладостью. С берега Луганки белым сиянием накатывал туман, – обещал скорое тепло и щедрые весенние ливни, и густая вечерняя синева, казалось, светлела от этого сияния.
- Стёпушка! Любимый мой! Давай уедем, – далеко-далеко! Проживём! Я всё умею делать, Стёпушка. Стирать умею, готовить… Либо в няньки наймусь к кому-нибудь, – я ребят малых сильно люблю… И целое прошлое лето нянчила Полюшку, дочку нашего батюшки Петра. Знаешь, как у меня получалось! Матушка Ефросиния хвалила меня. И серьги серебряные дала. Давай уедем, Стёпа!
Степан заботливо поправил сбившуюся на плечи Глашину шаль. Головою покачал:
- Негоже так-то, Глафира. Грех – отрекаться от отца с матерью. Ну, куда мы пойдём, душа моя? У нас с батей – завод. Без меня отцу не справиться, – сколько раз он говорил про это.
Глаша глубоко, прерывисто вздохнула, – раз, другой… И заплакала:
- Что ж… Видно, в последний раз видимся с тобою…
От горестных Глашиных слов Степаново сердце будто сжала неясная сила – так, что дышать тяжело стало… И вспомнились Андрюхины слова:
-Степан!.. А вы это!.. В общем, признайтесь родителям… признайтесь, что… дескать, грех вышел у вас с Глафирой. Поэтому обвенчаться надо.
Степан крепче прижал к себе Глашеньку. Своими большими ладонями вытер её слёзы. Строго сказал:
- Вот что, Глафира Ефимовна. Я тебя никому на свете не отдам. Завтра я к твоему отцу, Ефиму Кондратьевичу, с самого утра приду. С ним и с маманей, с Авдотьей Петровною, разговор серьёзный у меня будет. А ты, – что бы я ни говорил им, – соглашайся с моими словами. Поняла? Что говорю, – знаю. И ты об этом помни.
Небушко в Глафириных глазах, слезами затуманенное, засияло в надежде:
- Согласная я, Стёпа.
Степан закурил. О чём с Андрюхой говорили… о грехе, что будто случился у них, – Глаше сказать постыдился. Надеялся, что Ефим Кондратьевич с Авдотьею Петровной всё ж послушают его… и поймут, что им с Глашей свет не мил друг без друга… А Андрюхин совет – на крайний случай…
-Уж кинулись тебя, должно быть: вечерняя закончилась, маманя тревожится, поди… Выглядывает.
- Ты не провожай меня до калитки, Стёпа, – сама добегу. Маманя думает, что я к Дарьюшке зашла, – узоры для вязания чтоб вместе разобрать.
Степан кивнул. Не сдержался: нашёл её губы. Поцелуй был таким глубоким, таким долгим, – пока дышать могли… Глашино лицо полыхало… А Степан расслышал её стыдливый шёпот:
- Ой, Стёпушка!.. Голова-то как закружилась!.. Хорошо как!..
И не знал Степан, как отпустить её из своих объятий, как завтрашнего утра дождаться, чтоб увидеть её снова…
А утром столкнулся с Ефимом Кондратьевичем прямо у ворот. Усмехнулся: очень уж похоже на коршуна с распластанными крыльями заступил Ефим Кондратьевич свой двор… Но поклонился Степан отцу смиренно и учтиво, – как положено:
- Сказать бы надобно, Ефим Кондратьевич.
Сафронов ухмыльнулся:
- А ты про то спросил, – надобно ли мне говорить с тобою!
- А вот поговорим, – так и узнаешь, надобно ли.
Неожиданная спокойная уверенность Степана всё же чуть сбила с толку самоуверенного Ефима Кондратьевича. Но он упрямо нахмурился:
- Не об чём нам с тобою разговоры вести, – весь мой сказ! Иди с Богом, – дела у меня.
- Так и я ж не без дела к тебе, Ефим Кондратьевич.
-Знаю я твоё дело! - загремел Сафронов. – Уж другому обещано! И сговорено обо всём! День уж назначен, когда сваты приедут!
- Что ж, – без Глафиры сговорено? Про её счастье-то.
- На её счастье – моя отцовская воля!
-А про то ты подумал, Ефим Кондратьевич, что Глаше… что Глафире не день жить, – с Захаром-то, а – всю жизнь. Каково это, – ежели не люб он ей.
- Потом люб будет! У нас с Захаровым отцом – твёрдый сговор! Считай, семь лет назад договорились про свадьбу.
- Твёрдый сговор, значит. Только вышло, Ефим Кондратьевич, по-другому: мы с Глафирой любим друг друга. И просим вашего с Авдотьей Петровною родительского благословения.
- Забудь про Глафиру. Боле ничего не скажу тебе. Ступай, мне в лавку надо.
Степан отважился, – хоть и сбивчивы были его слова:
- А у меня вот… ещё осталось, что сказать тебе, Ефим Кондратьевич. Случился у нас с Глафирой… Случилось у нас с нею… Так что нельзя нам теперь, – не венчаным-то. – Перевёл дыхание, снятой шапкой вытер взмокший лоб: – Вот что… сказать хотел тебе.
Сафронов густо побагровел:
- Чеего?!.. Да ты!.. Ты про что это мне?!..
- Так про то, Ефим Кондратьевич, и говорю. Обвенчаться нам надобно с Глашей… С Глафирой Ефимовной. Нельзя иначе.
Ефим Кондратьевич встряхнул головою… Хрипловато, с запинкой, сказал:
- Пока… Пока от неё, от дочки… пока от Глафиры не услышу… от неё самой, – не поверю.
Степан незаметно, на секунду, поднял глаза к небу: только не испугалась бы Глашенька отцовского гнева… Только бы, как уговорились вчера, соглашалась бы с его словами…
- Что ж, Ефим Кондратьевич, – в избу-то зови. Не у калитки же про это говорить.
Вконец озадаченный Сафронов кивнул на крыльцо…
Авдотья Петровна удивлённо и сухо взглянула на Степана. А он поклонился:
- Здорово ночевали!
Мать поджала губы, чуть склонила голову. Неохотно ответила:
- Слава Богу.
Ефим Кондратьевич брови свёл:
- Дочка где?
Глашенька – в домашней юбке, в наспех наброшенной на рубашку вязаной кофтёнке – выглянула из горницы. Перевела встревоженный взгляд с отца на Степана…
- Ну, расскажи, дочка… Расскажи вот… нам с матерью, как вы со Степаном… До греха-то. Расскажи, как… не побоялась… Как не слушала науку материнскую, – про то, чтоб честь девичью…
Глаша быстро, растерянно взглянула на Степана… Всё ж успела заметить, как он на неуловимое мгновение прикрыл глаза. Побелевшими губами пролепетала:
- Батяня!.. Маманюшка!.. Уж вышло так…Случилось у нас со Стёпой… со Степаном. Уж случилось…
Ефим Кондратьевич обхватил голову руками… Тут же вскинул глаза на Степана:
- Запороть велю, – прилюдно!!! За то, что… девку… дочку мою…
Глафира – батина дочка! – с ничуть не меньшим гневом в голосе перебила отца:
- Не за что его пороть, батяня! Всё у нас с ним… Всё по согласию у нас с ним случилось! Потому как любим мы со Степаном друг друга! И замуж только за него пойду!
Авдотья Петровна задохнулась… Ухватила дочь за не причёсанную после ночи косу:
- Беесстыдниица!.. Опозорила!.. Отца с матерью опозорила!
А Ефим Кондратьевич вдруг встретился с умоляющими Глашиными глазами… Вспомнил, как привозил ей, маленькой, леденцового петушка с ярмарки… А постарше стала, – долго и придирчиво, сам, – выбирал для её косы красные ленты… Как радовался тогда её радости! А она вплетала в косу новую ленту, обнимала отца:
- Красиво, батянечка?
Он счастливо улыбался:
- Красавица моя!..
Отвёл Авдотьину руку от Глашиной растрёпанной косы, глухо сказал:
-Сядь, Авдотья Петровна. Охолонь. Что ж теперь… Благословлять надо… И – свадьбу.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цвет
