Автор: Альберто Буэла (Аргентина)
Общепринятый термин "латиноамериканский" стал политкорректным и используется как Церковью, так и масонством, марксистами, либералами, прогрессистами. Это вымышленное имя нас удаляет от самих себя и неспроста. Ведь первое, что проигрывают на войне – это семантическую битву, поскольку принимаются обозначения, данные противником.
В феврале 2022 года вышло второе издание моей книги "Испаноамерика против Запада". В первый раз она была опубликована в Испании еще в 1996 году. Большинство моих друзей о ней даже не знают. Я добавил к ней одну заключительную главу “Заметки о начале истории Аргентины”.
Идея книги родилась в результате двух событий: а) лекции 1984 года в Версальском дворце, на которой также выступили Жюльен Фройнд (Julien Freund), Ален де Бенуа (Alain de Benoist), Гийом Файе (Guillaume Faye) и Пьер Виал (Pierre Vial), который придумал название для этой книги; б) переписки с Гонсало Фернандесом де ла Мора (Gonzalo Fernández de la Mora) об испанизме.
Тогда во Франции мы пришли к выводу о том, что Испаноамерика, в отличие от Америки Англо-Саксонской, является продолжением всего самого подлинного, что тогда было на Западе: “незападные традиции никогда не отвергали”[1], царила языковая, творческая и культурная свобода.
Мы заявляем, что испанское наследие в Америке не сводится к монархии и католицизму, как до этого заявляли такие мыслители, как де Маэсту (de Maeztu) или Гарсия Моренте (García Morente). Через призму испанизма открывается культура всего Средиземноморья. Все испанское в нас – это одновременно и средство передачи, и матрица.
Общепринятый термин "латиноамериканский" стал политкорректным и используется как Церковью, так и масонством, марксистами, либералами, прогрессистами. Это вымышленное имя нас удаляет от самих себя и неспроста. Ведь первое, что проигрывают на войне – это семантическую битву, поскольку принимаются обозначения, данные противником.
Мы рассказываем все это для того, чтобы вы увидели, что рассуждать об Америке и испанском мире наши начали не на этой конференции, а сорок лет тому назад.
Несколько месяцев назад (27/3/22) я прочитал репортаж испанского профессора Карлоса X. Буэно (Carlos X. Bueno), который заявлял, что:
“Мог существовать другой мировой порядок, который обобщил бы (обобщил) ценности, взятые из греческой философии, римского права и германо-христианской концепции личности. Но у этой Испанской империи повсюду были враги. Необходимо вернуться к испанизму, но не в ностальгическом ключе и не как к “имперской мечте” – а в контексте геополитики.
Полюс, представленный испанским миром и охватывающий южный конус Америки – весь португало-испаноязычный континент – и Пиренейский полуостров (а также Азию и Африку: Филиппины и Гвинею соответственно), мог бы сыграть важную роль противовеса существующим полюсам: англосаксонскому, находящийся в упадке; развивающемуся китайскому, евразийскому русскому, арабскому и др.”
Я бы только поменял у него время глагола, и вместо “обобщил бы” я бы сказал “обобщил”, потому что мы же в конечном итоге и унаследовали эти ценности. Кроме того, понятие личности не принадлежит германо-христианскому перу: оно возникло давно и восходит по меньшей степени ко временам Боэция (Boecio) – 480-524 гг.
Испанизм можно понимать двумя способами: либо как средство передачи или канал, через который выражают себя прибывшие в Америку народы Средиземноморья (Испания, Португалия, Франция, Италия, Сирия, Ливан, Греция, Румыния и т.д.), либо же как ойкумену – обширную территорию, населенную людьми, которые используют одни и те же "мерила" в чувственном восприятии, мышлении и вере. Испанизм отличен от немецкого Kultur и французской civilisation, он же несет в себе более широкое видение человека, мира и его проблем.
Рассматривая испанизм как средство передачи, прежде всего, подчеркивается стремление миллионов иммигрантов, прибывших в Америку, найти свой путь к прогрессу. Согласно греческим философам испанизм в широком смысле понимается как переход от худшего к лучшему. Также испанизм был средством передачи для индейцев, многочисленные языки которых вобрали в себя сотни слов из испанского языка: корова, лошадь, овца и т.д.
Сегодня в мире, особенно в Англии, пытаются заместить теорию об индейцах теорией “о первых народах”. Однако мы, креолы, также являемся одним из первых народов региона. Наше отличие от индейцев заключается в том, что они обладают “принадлежностью”, в то время как мы обладаем “самобытностью", ибо, как говорил Боливар (Bolivar), мы отличаемся и от испанцев, и от индейцев.
Одной из черт испаноамериканца является его понимание прогресса, отличное от того, как он понимается англоамериканцем. После ошеломляющего роста числа изобретений, вызванного взаимодействием науки и техники и приведшего к появлению технологий, англоамериканцы создали укоренившийся миф о неизбежности прогресса, не осознавая, что прогресс отлично работает как цель устремлений, однако же не годится в качестве основы мировоззрения. Если прогресс означает переход от худшего к лучшему, движение вперед, что само по себе хорошо, то кто не хочет прогрессировать? Но прогресс бессмысленен, если вы не знаете, к чему он ведет, и опасен, если он идет по неверному пути. Таким образом, если мы сделаем упор на комфорт, который, по мнению Гегеля (Hegel), не имеет конца, прогресс всегда будет недостижим. Этот технологический прогресс закончился двумя атомными бомбардировками Японии, в результате которых погибли тысячи тысяч ни в чем не повинных людей. Мы знаем, что зло в невинном человеке с философской точки зрения объяснить нельзя и что оно возникает из-за искажения исходного мотива.
Для испаноамериканца прогресс всегда был целью, а не вдохновением. Он был идеалом, а не идеей, и таким он перекочевал в Америку. Все великие достижения человечества проистекают не из прогресса и совершаются не ради будущего, а ради насущного: будь то слава, родина, благополучие семьи и многое другое.
Стремление к прогрессу определяет прогресс для представителя испанского мира, однако же его в своих действиях он не руководствуются мифом о прогрессе.
Это подводит нас к более глубокому и важному аспекту прогресса. “С точки зрения духовности прогресс действителен только тогда, когда он идет интенсивно или же «вглубь», а не линейно или горизонтально. «Глубина» прогресса указывает нам на степень экзистенциальной интериоризации субъекта. И в этом заключается глубинный смысл прогресса: как более интенсивной интериоризации истин, которые нам доступны или, скорее, которые мы отвергаем. Процесс интериоризации имеет стадии, которые содержат друг в друга и находятся в иерархических отношениях, подобных небесным". [2]
Вот почему мы можем утверждать, что в духовной жизни, будь то ее мистическая или интеллектуальная составляющая, тот, кто не движется вперед, движется назад.
Великий испанский философ Мануэль Гарсия Моренте (Manuel García Morente) предложил христианского рыцаря в качестве архетипа испаноамериканского мужчины.[3]И это имеет место. Но “у этой теории архетипов есть два недостатка. Во-первых, в ней отсутствует научная точность: мы можем перегрузить теорию перечислением добродетелей христианского рыцаря, как у Гарсии Моренте, или пороков, которыми наделяют гаучо аргентинские либералы. Во-вторых, она всегда привязана и определена временным моментом и местом в истории народа” [4]. Стирается его актуальность. Так что типичные черты испаноамериканца нужно искать в другом месте.
Испанизм, как "принадлежность к испанскому”, проявлялся в истории в разнообразных формах и будет проявляться во многих других, которые мы пока не можем вывести. В испанизме всегда подчеркивался иерархический аспект жизни, существ и функций. Это иерархия, которая обозначает потребность низшего в высшем, а не наоборот, как это постулирует либеральный буржуазный мир. Сам Дон Кихот заявляет: "Каким хорошим вассалом я был бы, если бы у меня был хороший господин!" Иерархия проецируется на общее видение мира, а узконаправленные специалисты упускают из виду общую картину. Иерархия основана на абсолютных, а не субъективных ценностях. Они возникают из первичного сознания, оси современного мира.
Таким образом, потребность низшего в высшем, видение целого и объективность ценностей являются выражением иерархического смысла бытия испанского мира.
Вторую черту мы находим в «предпочтении себя другим» и, как следствие, в отсутствии страха потери идентичности.
Предпочтение себя – это не эгоизм, а экзистенциальная способность, которая позволяет не бояться смешения с другими. Эту способность проявляли испанцы и португальцы, которые изначально прибыли в Америку, а также миллионы иммигрантов, прибывшие позже.
Мы изучили эту способность с точки зрения герменевтики несогласия и предлагаем ее в качестве метода несогласия: "Каждый метод – это путь, по которому можно куда-то дойти. Несогласие как метод исходит уже не из описания феномена, а из феноменологии, из “предпочтения нас самих”. Он исходит из акта оценки как решительного разоблачения методологической нейтральности – первой большой лжи научного объективизма, независимо от того, продиктован ли он диалектическим материализмом или технократическим сциентизмом[5]. Он порывает с прогрессизмом марксизма, для которого всякое отрицание несет в себе постепенное и постоянное преодоление. Но несогласие не является всеведущим, оно может сказать “я не знаю", и поэтому, будучи методом народного мышления, может отрицать актуальность чего-либо, не отрицая его существование.
Предпочтение формируется на основании данной ситуации, исторического, политического, экономического, культурного локусов. В нашем случае Южная Америка или Большая Родина (исп. "la Patria Grande" – концепция латиноамериканской общности). Оно требует несогласия, направленного мышления, которое, как справедливо выражено в народной философии освобождения Куша (Kusch), Казаллы (Casalla) и др., а не в марксистской философии освобождения Дюсселя (Dussel), Черутти (Cerutti) и других, представляющих европейскую философскую ветвь, пересаженную в Америку.
Здесь предвосхищением основания является принцип "здесь Родос, здесь прыгай", заявленный в ранних трудах Гегеля по философии права. По-настоящему понять "несогласие" можно, если рассматривать его с точки зрения "абстрактной универсальности”: например, гуманности, прав человека, равенства и т.д. В целом оно заслуживает недоверия и критики со стороны левых, которые видят в несогласии опасное отклонение реакционеров-популистов". [6]
Третья и последняя из черт, которые мы здесь рассмотрим – это наличие общего врага, такого как англосаксы.
Испанское наследие состоит в том, что испаноамериканцы, а также представители средиземноморской культуры, прибывшие на эти земли, участвуют в гражданских войнах за независимость. За всю историю Испаноамерики великий мексиканский социолог Пабло Гонсалес Казанова (Pablo González Casanova) насчитал 700 военных вторжений и более 4000 англосаксонских вторжений, начиная с битвы при Сан-Хуан-де-Улуа в 1567/68 году в Мексике и заканчивая Гренадой в 83-м, Панамой в 1989 году и Гаити в 2004 году.
Эта последовательная и непрерывная борьба сформировала определенное представление о враге народа, hostis. Это тот, кто преследует меня и вызывает у меня отвращение. Это тот, кто мешает мне развиваться в соответствии с моими собственными принципами и ценностями. Одним словом, это тот, кто не позволяет мне жить для самого себя.
С нашей точки зрения, десятилетие за десятилетием, столетие за столетием эта борьба и эти события сводятся к поиску Великой Родины, Великого Пространства Ойкумены.
Термин "ойкумена" (греч. "oikoumenh") – это причастие настоящего времени глагола "οἰκέω", который означает "жить в собственном доме" и заключает в себе идею "большой части обитаемой земли". Ойкуменой для римлян была их Империя, для греков – Эллада, а для христиан до периода Позднего Средневековья – христианский мир[7]. Эти ойкумены, каждая в свое время, совпадали с границами того, что считалось миром.
Идея ойкумены, безусловно, связана с идеей гуманизма, но понимается как “живая форма, развивающаяся на территории проживания народа и сохраняющаяся в ходе исторических изменений” [8]. Классический греко-римский гуманизм стремится к реализации бытия человека через его становление как личности. Упоминание народа в цитате являет собой воплощение древнего гуманизма, который величайший из латинских поэтов Вергилий усиливает, когда советует мыслить, с точки зрения "гения места". Это концепция объединяет в себе понятия климата, почвы и ландшафта.
Привязанность к земле сохранилась в гуманизме испанизма, однако затирается в просвещенном гуманизме, на немного видоизмененные варианты которого упираются либеральные, социал-демократические режимы и ООН, существующие в мире в настоящее время.
Мы начинаем не с того конца, поднимая вопрос о создании мегарегионов – Европейского союза, Южноамериканского союза – в качестве вынужденного ответа на проект "One World", запущенный Бушем-старшим в 1991 году. Он сводился к идее создания "региона или большой зоны”, интеграция которой требуется больше с экономической и политической, чем с культурной точки зрения.
В этом случае мы вынуждены вернуться к понятию ойкумены, чтобы хотя бы частично понять, что с нами происходит и что может случиться.
Заброшен современный проект, опиравшийся на такие сильные идеи, как прогресс, эгалитаризм, либеральная демократия, свободный рынок, субъективизм, рационализм, господство техники и т.д., а ввиду этого исчезает идея мира как вселенной.
Мы с некоторым удивлением осознаем, что мир больше не является единым; то есть у него нет единой версии и видения, которые были присущи Новому времени и выражались через рационализм просвещения, теперь мир, скорее – это мультивселенная. То есть мир состоит из множества версий и видений, чье количество равно количеству существующих культурных ойкумен.
Таким образом, мир плюралистичен с точки зрения культуры, это неоднородная мультивселенная. Множественный характер мира заключается в существовании или сосуществовании различных ойкумен.
Грубо говоря, мы можем определить некоторые из них: европейскую, англо-американскую, арабскую, индийскую, славянскую, иберо-американскую и восточно-китайскую. Несомненно, можно будет искать другой тип классификации, поскольку они были введены в целях дидактики и упрощения понимания и на этом исчерпываются. Как и во всех классификациях, здесь происходит то же, что и в знаменитой песне в ритме чакарере: «Домом больше, домом меньше, ну точь-в-точь мой городок». То есть реальность описывается в приблизительном виде, хотя в сущности она сложнее этих описаний, и ее нельзя ограничивать.
Эти ойкумены иногда соответствуют определенному региону, например, иберо-американский континент совпадает с мегарегионом, который охватывают Меркосур и Унасур, и даже превосходит его, поскольку он также охватывает Центральную Америку и часть Северной Америки. Похожим образом обстоят дела с европейской ойкуменой, mutatis mutandi. Но следует отметить, что в обоих случаях существует территориальная преемственность.
В ином случае ойкумены не соответствуют одному региону, а затрагивают несколько: например, англо-американская ойкумена включает в себя часть Европы с Англией, часть Америки с США, Канадой, Ямайкой, Гайаной, Белизом, часть Океании с Австралией, Новой Зеландией и др., часть Азии с американизированным пространством, таким как Сингапур, Тайвань, Южная Корея и даже Япония.
Другие же ойкумены охватывают множество стран, некоторые из них достаточно разбросаны, как в случае с арабской ойкуменой. В то время как в Индии все происходит наоборот, и ойкумена ограничена одной страной.
Ойкумены очерчивают не только пространственные границы среды, подходящей для коллективной жизни, но и мир ценностей, разделяемых населяющими ее людьми. И в этом смысле латиноамериканская или иберо-американская ойкумена является примером общности религии, языка, права и обычаев.
Описанная теория сегодня донельзя актуальна. В рамках нее утверждают, что плюрализм должен возникать не только в культурных ойкуменах, но и в государствах, которые их составляют. Поскольку мы не разделяем эту теорию, мы спрашиваем себя: как следует смотреть на этот вопрос?
Мы занимаем обратную позицию и утверждаем, что плюрализм должен существовать не в рамках государств, как любит говорить Далмацио Негро Павон (Dalmacio Negro Pavón), а между культурными ойкуменами. Опасность экуменического плюрализма в государстве или нации отмечает известный либеральный политолог Джованни Сартори (Giovanni Sartori), заявляя, что “объединение многих культур на одной территории опасно. Таким образом, те, кто не готов интегрироваться, не должны въезжать в страну. Ведь иммиграция, за которой не следует интеграция, влечет за собой гибель плюрализма и демократии”[9] .
А ведь именно ойкумены создают подлинное многообразие мира, формируя его из общих ценностей, языка, убеждений, опыта и институтов.
Так, культурный плюрализм следует понимать как межкультурный, в котором каждая идентичность ставится в ряд с другими, но на основании их различий. В этом заключается принцип сосуществования сообществ или, скорее, их гармонии.
Ошибочно приравнивать культурный плюрализм к мультикультурализму; культурный релятивизм одновременно ведет к исключению других культур для избежания их денатурализации, или, что еще хуже, к тому, что общность ценится только за ее принадлежность к меньшинству, а не за ее достоинства или ценность как таковую. Это серьезная ошибка сегодня совершается культурными антропологами и мультикультуралистами (они же – прогрессисты).[10]
Когда во имя этого мультикультурализма, который, как мы видели, является сектантским и исключительным релятивизмом, вторгаются из одной ойкумены в другую, это приводит к денатурализации последних. Таким образом, поощряется “американизация” европейской ойкумены, “имбецилизация” иберо-американской ойкумены, “террористизация” арабской ойкумены и т.д. Вторгшаяся ойкумена может ошибочно предположить, что происходит передача смыслов – даже если не все европейцы уподобляются американцам, не все ибероамериканцы глупеют и не все арабы становятся террористами.
Смысловая передача и вмешательство одной ойкумены в жизнь другой, что сегодня реализуется англо-североамериканской ойкуменой, сопряжена с наибольшим риском, потому что она сигнализирует нам о возникновении экуменического тоталитаризма, при котором одна из ойкумен навязывает себя остальным. При его господстве мир утратил бы свое богатство и разнообразие, свою исключительную космическую красоту, превратившись в единообразный, однородный “шар”.
[1] Aubenque, Pierre: Le probleme d´etre chez Aristote, Puf, Paris, 1977, стр.13
[2] Buela, Alberto: Epítome de Metapolítica, Ed.Cees, Buenos Aires, 2022, стр. 117
[3] García Morente, Manuel: La idea de Hispanidad, Ed. Losada, Buenos Aires, 1942
[4] Buela, Alberto: Hispanoamérica contra Occidente, Ed. Cees, Buenos Aires, 2021, p.52. Primera edición, Ed. Barbarroja, Madrid, 1996, стр.56
[5] Cfr. Fayerabend, Paul: Contra el método, E. Hyspamérica, Buenos Aires, 1984
[6] Buela, Alberto: Teoría del Disenso, Ed. Fices, Barcelona, 2016, стр. 32
[7] Термин "ойкумена" также используется в географии для обозначения среды, подходящей для коллективного проживания. А поскольку это означает "средний", даже было решено поменять его грамматический пол на мужской в испанском: "el ecúmene".
[8] Jaeger, W: Paideia, México, FCE, 1946, стр.11.
[9] Sartori, Giovanni: Pluralismo, multiculturalismo e inmigración en el periódico Il Giorno, 15/9/2001.
[10] Мультикультурализм основывается на двух этапах развития культурной антропологии: а) появление культурного релятивизма Франца Боаса (1858-1942), предшественника американской антропологии, который утверждает, что невозможно говорить о высших или низших культурах; б) деколонизация 60-х и 70-х гг., в рамках которой бывшие “объекты“ исследования завоевания Америки и империализма в Африке и Азии превращаются в “субъекты”, изучающие свою собственную действительность.
