В день похорон Шарлотты Пётр передал сыну письмо, в котором писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного». Петр упрекал сына в том, что он не любит военного дела, которое, по его словам, является одним из двух необходимых для государства дел, наряду с соблюдением порядка внутри страны.
Далее Петр писал: «Сие представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну какого злого нрава и упрямства ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, не ведая, что может от того следовать не только ему самому, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: „Как может править Церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?“
Обо всем этом, с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын, и что все сие я только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».
Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался с Петром и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толикого народа правлению, что требует человека не такого гнилого, как я».
Но Петра такой ответ не устроил. Император предложил ему либо стать менее своенравным и вести себя достойно будущей короны, либо уйти в монастырь. Дав сыну полгода на размышление, Петр уехал за границу.
Петру I с его новой супругой мешал сам факт существования Алексея, хотя явных претензий на престол тот не высказывал. По воспоминаниям многих современников, у царевича не было ни достаточной силы воли, ни характера, чтобы осмелиться затевать серьезную игру против своего сурового отца. Но были многочисленные недоброжелатели Петра, которые могли втянуть Алексея в свои интриги.
Сын был приверженцем стариной московской жизни, ненавидел «еретиков-иноземцев», порицал реформы и не любил самого отца. Рожденный первой супругой Петра, Евдокией Федоровной, царевич Алексей получил, под надзором матери, такое же воспитание, как его дед, Алексей Михайлович.
Будучи взрослым, он сам писал о себе: «К отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества почти все время жил с мамою и с девками, где ничему не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонен».
Воспользовавшись отсутствием отца, Алексей спешно собрался и с помощью начальника Санкт-Петербургского адмиралтейства Кикина, подавшего царевичу идею принять монашество, выехал в Польшу якобы для того, чтобы навестить отца в Копенгагене, но из Гданьска тайно бежал в Вену в ноябре 1716 года под выдуманным именем польского шляхтича. Сбежал, вместе со своей возлюбленной, девицей Ефросиньей, в Вену, где правил император Священной Римской империи и Австрии Карл VI, женатый, как уже сказано выше, на родной сестре Шарлотты.
С крепостной девкой своего воспитателя Никифора Вяземского Ефросиньей Фёдоровой, пленной крещеной финкой царевич познакомился, скорее всего в 1715 году и, не получая женской ласки от законной супруги, страстно влюбился в четырнадцатилетнюю чухонку. Потому и не удивительно, что при побеге из России 26 сентября 1716 года он взял с собой любовницу вместе с ее братом Иваном и тремя слугами. Есть свидетельства, что путешествовала, переодетая пажом.
Австрийский император отнесся к нему очень участливо и помогал ему скрываться от разыскивавших его по следам агентов Петра: он отправил свояка с любовницей в крепость Эренберг в Тироле.
Поиски царевича долгое время не приносили успеха, скорее всего, по той причине, что заодно с Кикиным был А.П. Веселовский, русский посол при венском дворе, которому Пётр I поручал найти Алексея. Наконец русские шпионы выследила местоположение Алексея в замке Эренберг, и от императора потребовали выдачи царевича России. Но Карл не только не выдал свояка, но и 17 мая 1717 года царевич и Ефросинья были вывезены в знаменитый неаполитанский замок Сант-Эльмо с прекрасным видом на Везувий, залив и сам город.
Алексей планировал дождаться на территории Священной Римской империи смерти Петра, который в этот период тяжело болел, и стать русским царем, опираясь на помощь австрийцев.
Здесь и застали его посланные Петром Пётр Толстой и Александр Румянцев, получившие от царя такую инструкцию: «Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно через капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберг, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец».
Император Священной Римской империи отказался выдать Алексея, но разрешил допустить к нему П. Толстого. Последний предъявил Алексею письмо отца, где царевичу гарантировалось прощение любой вины в случае немедленного возвращения в Россию.
«Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, … яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чём бог мне поможет в моей истине».
Письмо, однако, не смогло заставить Алексея вернуться. Тогда Толстой подкупил австрийского чиновника, чтобы тот «по секрету» сообщил царевичу, что его выдача в Россию — вопрос решенный.
Вот как докладывал о том царю сам Толстой: «А потом увещал я секретаря вицероева, который во всех пересылках был употреблен и человек гораздо умен, чтоб он, будто за секрет, царевичу сказал все вышеписанные слова, которые я вицерою советовал царевичу объявить, и дал тому секретарю 160 золотых червонных, обещая ему наградить вперёд, что оный секретарь и учинил».
Это убедило Алексея, что расчеты на помощь Австрии ненадежны. Решив, что помощи от Карла VI он не получит, и страшась возвращения в Россию, Алексей через французского офицера Дюре тайно обратился с письмом к шведскому правительству с просьбой о помощи. Однако данный шведами ответ (шведы обязались предоставить Алексею армию для возведения его на престол) запоздал, и П. Толстой сумел угрозами и посулами 14 октября добиться от Алексея согласия на возвращение в Россию до того, как он получил послание от шведов.
По прибытии царевича в Москву Петр подтвердил свое обещание помиловать Алексея, но выдвинул два условия, о которых не упоминал ранее: царевич Алексей должен был отказаться от наследования престола и дать указания о соучастниках организации побега. Алексей был настолько напуган, что стал оговаривать и себя, и всё свое окружение. Он признавался даже в том, о чем его не спрашивали, и давал показания против тех людей, которые никак не могли быть причастны к заговору.
Позже на следствии, под пытками и угрозой смерти, царевич признается сразу в нескольких страшных заговорах, в том числе и с участием австрийцев. На самом деле дальше обычных разговоров и нескольких писем дело не зашло – вряд ли это можно назвать полноценным заговором.
Согласно его показаниям на следствии, он был готов ради захвата власти опереться на австрийскую армию. В свою очередь, и австрийцы планировали использовать Алексея как свою марионетку в интервенции против России, но отказались от своего намерения, посчитав такое предприятие слишком опасным. Как следует из меморандума вице-канцлера графа Шёнборна императору Карлу: «Для нас не является невозможным добиться определённых успехов в землях самого царя, то есть поддерживать любые восстания, но нам в действительности известно, что этот царевич не имеет ни достаточной храбрости, ни достаточного ума, чтобы извлечь какую-либо реальную выгоду или пользу из этих [восстаний]».
Граф Пётр Толстой привез царевича и Ефросинью в Москву. Здесь 3 февраля 1718 года, Алексей Петрович, в присутствии членов Сената и Синода, подписал отречение от престола в пользу своего младшего брата Петра. За это во всеуслышание ему объявляется помилование. А уже на следующий день начинается следствие по делу царевича, а самого его заключили в каземате Петропавловской крепости.
В «Манифесте» Петр I обещает царевичу прощение при условии безоговорочного отказа от претензий на трон и полного признания своей вины в политическом заговоре, в котором его обвиняли: «...прощаем, и от всякого наказания освобождаем».
Отец обещал ему полное прощение, если он чистосердечно сознается во всем и назовет лиц, по совету которых бежал. К тому времени его собственный сын от Екатерины Пётр был еще жив (мальчик умрет 25 апреля 1719 г., прожив всего три года) и вроде как бы второй (то бишь первый) наследник престола ему уже был без надобности.
Тем не менее в нарушение данных Петром I сыну обещаний в июне 1718 года царевич Алексей Петрович был заключен в Петропавловскую крепость и подвергнут жестоким пыткам. Специально образованный Верховный суд из высших военных и гражданских чинов 24 июня 1718 года приговорил царевича к смертной казни, а 26 июня при до конца невыясненных обстоятельствах он погиб.
Почему Петр I не сдержал своего обещания? Алексей вернулся под гарантии безопасности, данные ему отцом, но тот грубо нарушил условия договора. Вполне вероятно, что Петра, который в последние годы своей жизни отличался крайней мнительностью и раздражительностью, кто-то настроил против сына. Возможно, это были интриги его фаворита Меншикова, а, может, и сама Екатерина I приложила руку к фабрикации дела – если бы на престоле оказался Алексей, то всё ее потомство было бы под угрозой.
Подчеркну: заставив отречься от престола, а потом и, по сути, санкционировав убийство старшего сына, царь Пётр буквально через несколько месяцев лишился и второго наследника престола по мужской линии, породив, тем самым, тот самый бардак во власти, когда один переворот сменял другой, третий, четвертый… И виноват во всем этом именно Пётр Первый.
Алексею были предложены семь вопросных пунктов, составленных лично Петром I. Они послужили началом Московскому розыску.
Царь лично составил вопросник из семи пунктов и предписал сыну отвечать со всей искренностью, иначе он лишится жизни – «живота» своего. Петра I интересовали, прежде всего, сообщники сына, лица, руководившие его поступками и посоветовавшие ему сбежать за границу. В конце пунктов царь еще раз предупредил сына: «А ежели что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй...».
Попробовал бы Алексей не отвечать со всей искренностью, когда перед ним маячила дыба. Он и назвал своих главных сообщников – А.В. Кикин, Иван Большой Афанасьев, генерал князь В.В. Долгорукий, а также царевна Марья Алексеевна. Десятки людей оказались в Тайной канцелярии, где их пытали и допрашивали с особым пристрастием. 8 февраля царевич представил отцу ответы на предложенные вопросы.
На первый вопрос, с кем он советовался, давая ответ на письма отца и соглашаясь отправиться в монастырь, царевич отвечал, что, получив первое письмо, он советовался по отдельности с Александром Кикиным и Никифором Вяземским, и оба дали одинаковый ответ: «отрицаться наследства и просить о лишении оного для моей слабости, чего я и сам желал и писал от истинного сердца, без всякого лукавства и обману, понеже что то на себя брать, чего не снесть?» Их совет по поводу второго письма царя тоже был однозначным: «Когда де иной дороги нет, то де лучше в монастырь, когда де так наследства не отлучишься». Вскоре после отъезда царя в Амстердам Кикин, как мы уже знаем, сам пришел к царевичу и заявил, что отправляется в Карлсбад: «Я де тебе место какое-нибудь сыщу».
Кроме Кикина и Вяземского царевич советовался с князем В.В. Долгоруким и Ф.М. Апраксиным. Обоих он просил ходатайствовать перед отцом, чтобы тот дал разрешение постричься. Разговаривал с отцом один Долгорукий: «Я де с отцом твоим говорил о тебе, чаю де тебя лишит наследства, и письмом де твоим, кажется, доволен». И затем добавил: «Я де тебя у отца с плахи снял… Теперь де ты радуйся, дела де тебе ни до чего не будет».
Вспомнил царевич и о похожих словах Кикина: «Тебе де покой будет, как де ты от всего отстанешь, лишь бы так сделали, я де ведаю, что тебе не снести за слабостию своею; а напрасно де ты не отъехал, да уж того взять негде». Последняя фраза содержала упрек царевичу за то, что тот не остался за рубежом еще в 1714 году, когда ездил лечиться в Карлсбад. Кикин утешал царевича, что монашеский постриг можно будет впоследствии предать забвению: «Вить де клобук не прибит к голове гвоздем; мочно де его и снять».
Никифор Вяземский дал другой совет: в монастырь иди, но «пошли де до отца духовного и скажи ему, что ты принужден идти в монастырь, чтоб он ведал; он де может сказать и архиерею Рязанскому о сем, чтоб де про тебя не думал, что ты за какую вину пострижен». Между прочим, оба они во время следствия наотрез отказались от приписываемых им царевичем слов.
Царевич согласился с этим советом и отправил два письма: одно духовнику Якову Игнатьеву, другое Ивану Кикину, брату Александра Кикина, «что по принуждению иду в монастырь». Оба также получили от царевича деньги, которые должны были после его пострижения передать его любовнице Евфросинье. Последнюю царевич всячески выгораживал. Он особо подчеркнул, что ни Евфросинья, ни другие из его окружения ничего не знали о его намерениях: «А когда я намерялся бежать, взял ее обманом, сказав, чтоб проводила до Риги, и оттуды взял с собою и сказал ей и людям, которые со мною были, что мне велено ехать тайно в Вену для делания алиянцу против Турка, и чтоб тайно жить, чтоб не сведал Турок. И больше они от меня иного не ведали».
Зато сама Ефросинья, которую, разумеется, тоже допрашивали по этому делу, ничуть не собиралась выгораживать своего вельможного любовника. Более того, обвиняла его в самом главном грехе – попытке государственного переворота.
На допросах она открыто заявила, что Алексей Петрович действительно готовился к свержению отца, пытался заручиться поддержкой европейцев и даже планировал отправиться к папе римскому, попросить его о содействии. От последнего Ефросинья якобы его отговорила, однако все прочее царевич успешно осуществлял, хотя и желаемой помощи не получил.
Или вот еще фрагмент Ефросиньи с одного из допросов: «Да он же, царевич, говаривал: когда он будет государем, и тогда будет жить в Москве, а Питербурх оставит простой город; также и корабли оставит и держать их не будет; а войска-де станет держать только для обороны…».
Слова любовницы стали решающими в судьбе царевича Алексея. Он был приговорен к смерти. Ефросинья же была полностью оправдана. Есть версия, что эта девка не просто так появилась в окружении царевича Алексея. Возможно, это козни Александра Меншикова, который специально свел ее с царевичем и позволил вместе с ним бежать за границу, дабы она была при царевиче, что называется «царевым оком».
Ее дальнейшая судьба остается весьма туманной. Одни предполагают, что она успешно вышла замуж за офицера, другие придерживаются версии, что по приказу Петра Великого женщина приняла монашеский постриг. А есть еще вот такое письменное распоряжение Петра I, появившееся, наверное, неспроста, а в качестве платы за нужные сведения: «Девке Офросинье на приданое выдать своего государева жалованья в приказ три тысячи рублев из взятых денег блаженные памяти царевича Алексея Петровича».
На второй вопрос: «В тяжкую мою болезнь в Питербурхе не было ль от кого слов для збежания к тебе, ежели б я скончался?», Алексей решительно ответил, что никаких слов он не слыхал.
Третий вопрос был для Петра самым важным: «О побеге своем давно ль зачал думать и с кем, понеже так скоро собрался, может быть, что давно думано, чтоб ясно о том объявить, с кем, где, словесно или чрез письмо или чрез словесную пересылку и чрез кого [...] также и с дороги не писал ли кому?».
Отвечая на этот вопрос, Алексей сообщил: «О побеге моем с тем же Кикиным были слова многожды в разные времена и годы, и прежде сих писем, чтоб будет случится в чужих краях, чтоб остаться там где-нибудь не для чего иного, только б что прожить, отдаляясь от всего, в покое». Рассказал царевич и о совете Кикина задержаться в Европе после излечения от болезни в 1714 году, когда он ездил в Карлсбад, и о его же, Кикина, укорах, когда царевич вернулся обратно в Россию, не переговорив ни с кем «от двора французского»; рассказал и о своей встрече с Кикиным в Либаве, и о том, как Кикин сыскал ему место в Вене, куда ездил не для чего иного, кроме как для царевичевых дел.
Как известно, именно Кикин продумал до тонкостей план, как царевичу замести следы, чтобы сбить с толку отца, если тот вздумает организовать поиски сына. Царевич не скрыл и такие подробности. В Либаве он спросил Кикина: «Хорошо, что ты мне место сыскал; а когда бы письма от батюшки не было, как бы мне тогда уехать?» На это у Кикина ответ был готов: «Я де хотел таким образом сделать, чтоб ты сказал, что сам едешь к отцу, и сам бы ушел».
Еще Кикин говорил царевичу, что «отец де тебя не пострижет ныне, хотя б ты хотел, ему де князь Василий (Долгорукий. — авт.) приговорил, чтоб тебя при себе ему держать неотступно и с собою возить всюду, чтобы ты от волокиты умер, понеже де ты труда не понесешь; и отец де сказал: хорошо де так. И рассуждал ему князь Василий, что де в чернечестве ему покой будет и может де он долго жить. И по сему слову я дивлюсь, что давно тебя не взяли, и ныне де тебя зовут для того, и тебе, кроме побегу, спастися ничем иным нельзя».
Кроме Кикина, по словам царевича, о побеге знал его камердинер Иван Большой Афанасьев: «…когда ваше письмо получил и уже свободно мне выехать из России, по прежним словам с Кикиным вздумал отъехать куда-нибудь, к цесарю или в республику которую, Венецкую или Швейцарскую, и о сем никому не говорил, только объявил Ивану Большому Афанасьеву, что я намерен отъехать в вышеписанные места, куда ни будь. А места прямо не сказал, понеже и сам намерения крепкого не имел… И Иван сказал, как я ему о побеге объявил: "Я де твою тайну хранить готов, только де нам беда будет, как ты уедешь; осмотрись де, что ты делаешь"».
На четвертый вопрос отца: «Будучи в побеге, имел ли от кого из России письма или словесный приказ, прямо или посторонним образом или чрез иные руки, и чрез кого; также, хотя и не из России, а о здешних делах, которые тебе и мне касаются [...]?» – Алексей ответил, что получал известия о том, что происходит на родине, только от вице-канцлера Шёнборна, причем, известия явно недостоверные, но способные укрепить дух царевича, его уверенность, что недалек тот час, когда на его голове окажется корона русского царя. Царевичу сообщали, «что будто по отъезде моем есть некакие розыски домашними моими, и будто есть замешание в армии, которая обретается в Мекленбургской земле, а именно в гвардии, где большая часть шляхты, чтоб государя убить, а царицу с сыном сослать, где ныне старая царица (Евдокия Лопухина — авт.), а ее взять к Москве и сына ее, который пропал без вести (то есть самого царевича Алексея. — авт.), сыскав, посадить на престол.
А все де в Петербурге жалуются, что де знатных с незнатными в равенстве держат, всех равно в матросы и солдаты пишут, а деревни де от строения городов и кораблей разорились». А «больше, что писано, не упомню», – сообщал царевич, и добавлял: «И в нынешнем побеге никогда цыфирью (т.е. шифром. — авт.) не писывал ни к кому и ведомостей, окроме вышеписанных и печатных газетов, не имел».
Интересовал царя «поп-гречанин», будто бы бывший у царевича. Но здесь Алексей был заверил: «Поп греческий никакой нигде ни для чего… не бывал».
Отвечая на шестой вопрос — о собственных письмах в Россию, адресованных Сенату и духовным лицам, царевич пытался переложить вину за их появление на секретаря графа Шёнборна Кейля, который якобы принуждал написать их под тем предлогом, что «есть ведомости, что ты умер, иные есть — будто пойман и сослан в Сибирь; того ради пиши, а будет де не станешь писать, мы держать не станем». Царевич по памяти пересказал их содержание.
Заодно царевич рассказал и об условиях своего пребывания в цесарских владениях. Он не возражал, чтобы его содержали втайне от русских, а прежде всего, от резидента Веселовского. Шёнборн после встречи с Карлом VI говорил ему: «Цесарь де тебе не оставит и будет де случай, будет по смерти отца, и вооруженной рукою хочет тебе помогать на престол». Царевич, по его собственным словам, возразил на это: «Я вас не о том прошу, только чтоб содержать меня в своей протекции; а оного я не желаю».
По седьмому пункту царевич должен был припомнить «все, что по сему делу касается». Подобный вопрос можно было трактовать весьма широко, что, в общем-то, Алексей и сделал. Царевич вспомнил и о деньгах, которые он получил перед побегом от Меншикова и других лиц, и о разговорах с разными людьми, которые показались ему «достойны к доношению». Так, он вспомнил, что слышал от сибирского царевича, что «говорил де мне Михайло Самарин, что де скоро у нас перемена будет: будешь ли ты добр ко мне, будет де тебе добро будет; а что де Самарин говорит, то сбывается... а какая перемена, не явил».
Он же в марте 1716 года говорил, будто «в апреле месяце в первом числе будет перемена. И я стал спрашивать: что? И он сказал: "Или де отец умрет, или разорится Питербурх, я де во сне видел". И как оное число прошло, я спросил, что ничего не было. И он сказал, что де может быть в другие годы в сей день; я де не сказывал, что нынешнего года: только смотрите апреля первого числа, а года де я не знаю».
Передал царевич содержание и нескольких других разговоров. В одном из них участвовали посол в Англии Семён Нарышкин и кто-то из высших сановников государства: не то Ягужинский, не то Макаров — точно царевич не помнил. Зашла речь о престолонаследии в других странах. Нарышкин сказал: «У прусского де короля дядья отставлены, а племянник на престоле для того, что большого брата сын». «И, на меня глядя, молвил: "Видь де и мимо тебя брату отдал престол отец дурно". И я ему молвил: у нас он волен, что хочет, то и делает; у нас не их нравы. И он сказал: "Это де не ведомо, что будет; будет так сделается, во всем де свете сего не водится"».
Никифор Вяземский, приехав из Москвы в Торунь, сказывал царевичу, что, по слухам, «государю больше пяти лет не жить; а откудова де он ведает, не знаю». В другой раз в Петербурге тот же Вяземский говорил царевичу о его брате, малолетнем царевиче Петре Петровиче: «Брату де твоему больше семи лет не жить, лишь бы и то прожил».
Приведены в показаниях царевича и слова князя Василия Долгорукого. Будучи в Штетине, он говорил так: «Кабы де не государев жестокий нрав да не царица, нам бы де жить нельзя, я бы де в Штетине первый изменил».
Отдав 8 февраля 1718 года ответы на все вопросные пункты, царевич тут же стал припоминать, что еще может заинтересовать отца. Спустя некоторое время он сочинил дополнение к вышеизложенным ответам, назвав новые фамилии – Фёдора Дубровского и даже свою тетку Марью Алексеевну.
После того как царевич дал ответы на вопросные пункты, Тайная канцелярия оставила его в покое на три месяца, пока шел суздальский розыск. По свидетельству голландского резидента де Би, «его высочество находится под строгим караулом вблизи покоев царя и редко появляется при дворе. Говорят, что умственные способности его не в порядке».
Впоследствии царевич еще несколько раз вынужден был давать показания: 12, 14, 16 и 26 мая, 17, 19, 22 и 24 июня. Это объясняется тем, что у следствия возникали вопросы в связи с допросами других лиц, привлеченных к дознанию, из которых роль царевича вырисовывалась совсем по-другому. Здесь уместно сказать, что память царевича не могла сохранить всего, ранее происходившего, и о некоторых фактах и событиях он попросту не мог вспомнить. Но следствие также установило, что в одних случаях царевич сознательно скрывал истину, пытаясь смягчить свою вину или освободить от ответственности близких ему лиц, в других, напротив, клеветал на невинных, мстя им, потому что питал к ним неприязнь.
Дело царевича Алексея вышло на финишную прямую. 13 июня 1718 года над ним был назначен суд, а через шесть дней последовала первая пытка.
Жить ему осталось совсем немного.
Его смерть до сих пор окутана тайной. Согласно официальной версии, Алексей очень тяжело принял весть о приговоре, из-за чего впал в беспамятство и умер. Также различные источники свидетельствуют, что царевич мог скончаться от пыток, был отравлен или же задушен подушкой. О том, что же произошло на самом деле, историки спорят до сих пор.
Алексея похоронили в Петропавловском соборе. Поскольку смерть царевича совпала с празднованием годовщины победы в Полтавской битве, император решил не объявлять траур.
В середине XIX века историк и археограф Николай Устрялов получил доступ к тайным документам петровской эпохи. Он установил, что еще два дня спустя после вынесения смертного приговора Алексея пытали и что он мог скончаться от последствий пыток. Официальной же причиной смерти был объявлен «удар» – под ним в те времена мог подразумеваться как инсульт, так и сердечный приступ. Но никто бы не стал пытать царевича без ведома Петра. Значит, вина за смерть Алексея прямо или косвенно лежит на его отце.
Трагической оказалась и судьба детей Алексея. Дочь Наталья скончалась в 1728-м. Сын Пётр, взойдя на престол в 1727-м, после смерти Екатерины I, умер спустя три года. Но сын успел сделать доброе дело для своего отца – состоялась посмертная реабилитация Алексея Петровича, изъятие из обращения осуждающих его манифестов и направленной на оправдание действий Петра «Правды воли монаршей» Феофана Прокоповича.
Таким образом, в 1730 году мужской род Романовых по прямой линии прервался.
Итак, как обычно, подведем итоги всему сказанному в заданном нами ракурсе: чего не было бы, если бы на российский престол после смерти Петра I вступил его старший сын Алексей II Петрович.
1) Петру Алексеевичу не надо было бы подписывать никакого завещания, в котором он успел вставить всего лишь два слова: «Отдайте всё…».
2) Российская империя не знала бы ни Екатерину I, ни Екатерину II, поскольку обе явились исключительно «порождением» первого русского Xимператора, так как обе не имели никаких юридических, законных прав на престол. Первая в силу своего простого происхождения; вторая в силу того, что являлась принцессой крохотного и бедного Ангальт-Цербсткого княжества, одного из многочисленных германских княжеств, и появилась на российском горизонте, опять же, в силу того что трон заняла тоже не имевшая юридических прав на престолонаследие незаконнорожденная дочь Петра и Екатерины (родившаяся еще до официального бракосочетания) Елизавета Петровна.
3) Не было бы в российской истории ни века государственных переворотов, ни века царственного матриархата, каким стало XVIII столетие.
4) Вполне вероятно, что Петербург оставался бы столицей России лишь относительно короткое правление Петра, а потом снова старая добрая Москва вернула бы себе первенство, как о том и мечтал Алексей Петрович. Соответственно, не было бы и жестоких нравов, воцарившихся в России в результате жестокости самого Петра, в силу просто другого, мягкого характера Алексея Петровича.
5) Но не было бы и повальной европеизации России (по крайней мере, все то время, когда бы Алексей II) оставался бы на престоле, поскольку сам Алексей с раннего детства воспитывался матерью в духе старинных русских обычаев. Хорошо это или плохо – это уже второй вопрос, и в данном случае он мне не интересен. По крайней мере, жен себе будущие русские цари выбирали бы не из немок, а, как то и велось вплоть до восшествия на трон Петра, из русских боярских (княжеских) семей. Между прочим, и сын Алексея Петровича, юный царь Пётр II Алексеевич собирался жениться на русской княжне из рода Долгоруких. Свадьбе и долгому правлению внука Петра помешала ранняя смерть того от оспы.
И самое последнее, что хотелось бы сказать в этом очерке. Так получилось, что в российской истории было два наследника престола по имени Алексей. И судьба обоих была печально-трагическая.
Подписывайтесь на канал, делайте ссылки на него для своих друзей и знакомых. Ставьте палец вверх, если материал вам понравился. Комментируйте. Спасибо за поддержку!
