Тётка, чьи мысли были чернее туч, вошла в дом — и первое, что добавило дёгтя в и без того тёмную бездну души, был плащ, брошенный посреди порога, и разлетевшиеся кто куда грязные ботинки Маши.
Едва сдерживая крик возмущения, тяжело сопя, Тётка принялась искать девушку во всех закоулках дома. Её сердитая рука распахивала то одну, то другую дверь, и гнев нарастал штормовой волной.
Яростного хлопка Маша не услышала. Как пылающая раздражением Тётка встала за её спиной — она тоже не почувствовала, сконцентрировавшись где‑то на кончике кисти, куда ушло, казалось, всё её дыхание.
Персиково-сияющее полотно, в которое Тётка всматривалась до головной боли, постепенно успокоило бурю в её сердце. Картина была далека от завершения, но то ли её тон, то ли сюжет, то ли новый мир отвлекли госпожу О от возмущения… Она тихонько попятилась и закрыла за собой дверь, и, пока шла, закрывала так же тихо все остальные, распахнутые гневом.
Она повесила на место плащ Марии и поставила аккуратно её ботинки, взяв один, сев с ним на кухне, опершись на руку, тяжёло размышляя. А ботинок был самым обычным, сильно потёртым на носу, что говорило о заменителе кожи и, значит, о его невысокой ценности.
Переведя дух, Маша потёрла уставшие глаза — свет падал теперь вечерний, но для завершения картины это уже не имело значения.
Она увидела возле себя на столе чай, оставленный заботливой рукой хозяйки, и улыбнулась. Он остыл, но его и накрытые салфеткой бутерброды девушка проглотила с огромным удовольствием. Часы показывали всего семь двадцать, а Марию одолела такая нестерпимая сонливость, что она, недолго думая, не успев оценить то, что создавала пять или шесть часов, прижалась к подушке и провалилась в глубокий сон.
— Ну и неряха… — бурчала Тётка, вынимая из пальцев девушки недоеденный бутерброд, укрывая её одеялом, подоткнув под ноги, чтобы не просочился холодный воздух. — Разве можно вот так, среди бела дня, уйти с работы, довести брошенного ребёнка до слёз, директора — до белого каления, а про меня, свою хозяйку, и вовсе забыть… Ввалиться ко мне, как к себе домой. Вот непутёвая.
Она уже взяла чашку, чтобы унести её, но не дошла до двери, замерев на полпути. Сияющий мир смотрел на неё с холста.
Женщина уселась перед картиной с чашкой и будто наблюдала за жизнью другого измерения, которая шла прямо сейчас, прямо здесь, но за стеклом. Стоит только протянуть руку — и ты окажешься там, где мир и чистота, где ты был когда-то, но теперь не можешь вспомнить этого.
Протянув руку, госпожа О дотронулась до поверхности полотна, и тут же осторожно её убрала, чтобы вдруг не нарушить гармонии этого другого мира.
— Я скучал… Как скучал… — по её лицу текли слёзы, она сдерживала рыдания, чтобы только не разбудить ту, которая, наконец, услышала зов, предназначенный ей одной во всём плотном, земном мироздании, и который так грубо отвергла несколько лет назад.
***
«Я не знаю, зачем пишу об этом. Но моё лицо, настоящее лицо, которым любуется каждый в моей стране, не зря «сползает». Если оно исчезнет — исчезну и я прошлый. И я, как никогда, этого хочу.
Да, я гений-пустоцвет. Теперь я понял, почему. Я делал всё, мне казалось, для удовольствия людей. Я любил в кадре, был злодеем, раздевался, чтобы показать не красоту хилого тела, а преданность зрителю. Да-да. Раздеваются только перед самыми близкими людьми, перед матерью в детстве или перед женой в зрелости… Я хотел, чтобы весь мир думал, что ближе его у меня никого нет.
Но этот мир с персикового холста, не новый, а просто невидимый в нашей реальности, с которым я чувствую связь, точно там прошли лучшие мои годы, — я знаю, что он есть. Я знаю, что каждый, рождённый в мире плотном, в глубоких глубинах сердца тоже знает о его существовании…
Так вот что я сделал для него за почти сорок лет? Имея незаурядный талант, я расходую его на развлечение людей. Имея неограниченную и редкую возможность приблизить персиково-бирюзовый мир к нашему, внести с ним мир, которого так жаждут издёрганные сердца… Любовь, которую сам же извратил, и от меня поэтому не ждут иного… Спокойствие и гармонию… каждому, для кого я в роли актёра на экране могу быть встречным-утешителем, встречным-усмирителем… Что я дал миру вместо всего этого?
Я не знаю, как быть… Я как на мосту в ту страшную ночь. Смогу ли я один справиться?.. Я не могу и не хочу быть прежним. Совершенно запутался».
***
Полная сил и свежести, Мария спустилась завтракать на зов госпожи О.
— Ну ты и соня! Даже я, так обожающая часы сна, не могу похвастаться, что когда‑то спала дольше тебя.
Маша обняла её.
— Готовлю я неважно, так что принимай, что есть.
Она и опомниться не успела, как девушка всё смела с тарелки, довольно сияя глазками и высматривая на плите что‑нибудь ещё.
Госпожа О, добродушно ворча, положила добавку.
— Хорошо, что я учла твой аппетит. Ты всё съела? Я могу кое‑что сказать?
Мария подтвердила, принявшись за кофе. Свой завтрак Тётка почти не тронула.
Госпожа О протянула Марии фотографию.
— Это что?
На фотографии красовался Чинс.
— Выпало из плаща, — Тётка не дала смутившейся Маше забрать фото. — Так что это?
Она предусмотрительно покормила девчонку, потому что аппетит и задор у той моментально пропали.
— Кажется, это даже не твоё.
Она перевернула фото — там стоял штамп компании. Мария снова безуспешно попыталась взять фото обратно.
— Значит, это он — тот загадочный парень, приходящий к тебе во снах? И это он — твой первый поцелуй?.. Боюсь даже представить, что это был за поцелуй.
Она выглядела озадаченной и недовольной. Мария хотела уйти, но Тётка строго её удержала, и девушка села на место.
— А теперь послушай, что я тебе скажу, и очень внимательно. Кроме того, что я уже говорила об этом убожестве с голливудской улыбкой… Ты знаешь, что он признал родного брата подкидышем, висящим на шее у семьи только потому, что считал его бездарью? Знаешь, что он всё время внушал это и матери, и сейчас выгнал брата — не просто из семьи — из жизни? Тот, вероятно, нищенствует в какой‑то глуши, чтобы не привлекать внимания…
Маша смотрела на госпожу О во все глаза.
— Знаешь ли ты, что он совратил не одну невинную девушку, откупаясь от каждой внушительной суммой, да ещё и считая всё забавной игрой? Одна так и покончила жизнь самоубийством, не вынеся позора. Она умерла, а он не вспоминает и счастлив. Счастлив же, верно? Ты сама можешь убеждаться в этом каждый день.
Несмотря на кажущееся джентльменство, в Корее нет никого извращённей его. Ты даже не можешь себе представить, в какую мерзость он опускался и опускается ради утех… Однажды в безлюдном переулке он ударил старика, по своей немощи долго переходившего дорогу, задерживая проезд… Он груб с матерью и отцом. Ты посмотри — ни в одном из семейных интервью его родители не сияют от счастья, боясь, что их глупые слова обернутся против сына и вызовут гнев идола семьи…
Он не знает, что такое чистые чувства и считает их лишним приложением к человеку. Как и совесть. Он делает только то, что нравится. Захочет — ты будешь в его власти, захочет — вытрет ноги и даже убьёт. Ничего такого разве не замечала за ним?..
Ты не знаешь, как он переступал через людей на пути к славе и блеску. А вся страна — слепая страна — не без страха поклоняется неизменному кумиру… Ни разу в своей жизни он даже не задумался, что его талант, который он расходует налево-направо, иссякнет однажды, высосанный до капли низостью и бесчеловечностью своего хозяина.
Поэтому он не гений. А только, как ты сказала однажды, пустоцвет, и с его уходом уйдет всё, что было с ним связано, и его забудут, как красивую куклу… Поэтому не расходуй на него свои мысли. Это безнадёжно. И опасно.
Маша кивнула. Тётка продолжала мягче и тише:
— То, ради чего ты бросила вчера всё и вся, это стоит всех чувств. Всей жизни. Всех соков твоего сердца. Это то, что будет жить дольше тебя, понимаешь? Потому что… Я не могу объяснить. Но главное вот что…
Она собралась духом, чтобы произнести следующие слова, и Марию удивило, почему эти слова стоят ей таких усилий:
— Я говорила, что даже в смерти близких можно найти радость. Так вот… Если бы твой отец не погиб, ты никогда бы не поняла всю бездну человеческих страданий, пройдя через неё сама в свою юность. Ты бы никогда не поняла, как ценно то, с чем мы приходим в этот мир, и что оно не зависит от смерти тех, кого мы любим, и не заканчивается с этой смертью.
Но ты ещё не совсем знаешь, что рай, в котором ты выросла, пока был жив отец, можно создать самой своим огромным талантом и, что важно, чистым сердцем, которое ты сохранила вопреки испытаниям. Ты создавала полотна, которые восхищали сердца, пока колесили по миру. Они, как та картина наверху, показывали мир любви и гармонии, и это притягивало людей.
Но всё это было лишь преддверием гениальности, которая невозможна без испытаний. И со смертью любимого отца, бывшего для тебя сошедшим с небес высоким существом, началась полоса так называемого мрака. Но ведь именно эта полоса довела твой талант до ступени, когда трудно дышать, пока не выпустишь на волю то, что рвётся из самого сердца, и, быть может, не только твоего…
Творения человека, который знал страдания и который может понять другого человека, показав ему выход из той же полосы мрака, — это творения гения. И твоя задача — продолжать. И никто не может тебе помешать, только если ты сама снова не увязнешь в том, что не стоит внимания. Не погуби себя дважды.
Тётка хотела было спрятать фотографию актёра, но цепкие пальцы Марии дернули её к себе. Фото разорвалось.
— Зачем я сейчас распиналась перед тобой?! У этого не может быть хорошего конца! Он уничтожит тебя!
Маша утихла. Поблагодарила хозяйку. Сгребла вторую половинку фотографии, которую та уронила на стол, испачкав край в кофе.
— Он не нужен тебе! Он убьёт в тебе самое лучшее, самое светлое, глупая ты голова! — кричала Тётка вне себя, пока Мария обувалась и одевалась. Девушка ушла.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
