Рассказ Бориса Панкова
8
— Ну, сколько вас ехало сюда? — досадно повторил Кондрашов и, подойдя ближе, пристально всмотрелся в бледное лицо солдата.
Тот, догадавшись сразу, о чем его спрашивают, заговорил, все ниже опускаясь на длинных ногах:
— Три сотни человек было.
—Триста солдат. Немцы были с вами?
— Два офицера только.
— Кто командовал вами?
— Капитан Таратуто.
— Кроме вас, украинцев, еще какой-нибудь отряд направлялся вслед за вами?
Солдат, почувствовавший себя плохо от потери крови, сел на пол, поджав под себя ноги, и тонко по-детски заплакал.
— Я не ведаю ничего! Ой ниц не разумею! Нам не сказывали секретов! — всхлипывая, заговорил он, сжимая дрожащими пальцами окровавленную руку. Под ним образовалась небольшая красная лужайка. Гадко запахло кровью. Все как-то невольно смолкли, глядя на плачущего пленного.
— Как же так ты не знаешь? — нарушил молчание Кондрашов. — Ведь слухи-то, наверно, ходили среди вас, когда направляли сюда? — В голосе командира дрогнули нотки разочарования.
Пленный посмотрел на него влажными глазами, заерзал сапогами по полу.
— Ой, важко мне! Не можу! Я не хотив ехати сюда. Мне капитан грозил арестом.
— Ишь, нюни распустил, идол! — выругался молодой партизан, которого командир назвал Малининым. — Если бы мы попались вам, наверно бы, первый стрелял.
Солдат умиленно навел на него глаза:
— Ой, не стреляв бы, братику... Ох, нету!
— Какой я тебе братик! — дерзко огрызнулся партизан. — Волк в лесу тебе брат. Думали нас накрыть, гады, да ничего не вышло.
— Оставь его Малинин, — одернул парня Кондрашов.
Опять наступила тишина. Только слюняво всхлипывал у порога пленный да попискивал, как мышонок, на коленях у матери маленький головастый мальчишка. В углу слабо поблескивала золотистой фольгой икона. Фитиль лампы пустил красноватый однобокий огонек, копотью лизал треснувшее стекло, так что к потолку тянулась тонкая струйка черного дыма.
По деревне неслась тревожная и шумная суета эвакуации. Допрос пришлось отложить до следующего, более удобного момента. Вскоре длинная вереница подвод потянулась в глубь леса. Сзади обоз прикрывали двенадцать пулеметных стволов. Тяжело было покидать людям свои родные хаты в такое трудное время. В скорбном молчании все опустили головы, только где-то плакала женщина, нагнувшись над раненым партизаном, да уныло мычала корова, словно предчувствуя что-то недоброе.
Просим оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752
Рекомендуемое пожертвование за одну публикацию – 10 руб.
Егор возвратился из города только через три недели. Два дня он добирался пешим до дому. На ногах у него вместо валенок были какие-то жалкие опорки, подвязанные веревками. На плечах не было полушубка, грязный зипун обтягивал его сутулую спину, которая еще больше согнулась за время, проведенное им в городе. Он шел, ветер шевелил тряпки на его начинавших уже пухнуть ногах; забрасывая полы зипуна за спину, обнажал продранные на обеих ногах штаны. Из дыр торчали красные от мороза костлявые колени. В таком виде он напоминал старого косоногого петуха, которого изрядно потрепал ястреб. Егор с трудом перевалил порог своей избы и, как подкошенный, повалился на лавку. В избе на этот раз была сноха с маленьким семилетним сыном и дочь, рослая, грудастая баба, с большими голубыми, как весеннее небо, глазами. Она бросилась к отцу, упала на колени, тряхнула его за плечо, с испугом всматривалась в давно не мытое, отекшее лицо старика.
— Что с тобой, папаня? Где ты был, а?!
Егор сел, внимательно осмотрелся, словно вместо своей избы попал в чужую. Взгляд его был каким-то диким, ненормальным, даже дочь, поднявшись на ноги, отступила на шаг.
— Дай-ка мне, Нюрка, пожрать чего, — сбрасывая с себя зипун, хриплым, гортанным голосом вымолвил старик. — Оголодал я, как блудная собака. Поделом мне, старому черту. Век живи, век учись, а дураком подохнешь.
— Где вы пропадали, Егор Антонович? — не выдержала сноха. — А мы уж тут погоревались. Думали, что не увидимся больше.
— Ох, Господи! — подхватила дочь и, прикрыв глаза рукой, плача затряслась.
— Будя тебе! — одернул ее старик. — Не сдох пока еще... зря глазами не брызгай. Лучше давай, что велел. А то ведь сыт голодного не разумеет.
Дочь вытерла глаза подолом юбки, двинулась не спеша с места. Сноха, опередив ее, выволокла из печи щербатый чугун, загремела второпях сковородой, наполнила большую деревянную миску супом, поставила на стол. Достала с полки краюху хлеба. Старик уловил запах аппетитного варева, ноздри его дрогнули. Он, как большая птица, перемахнул сразу за стол и набросился на еду.
— Боже мой, а валенцы твои где? — вскрикнула дочь, заметив странную обувку старика.
В ответ Егор только слабо пробурчал и тут же сунул в рот ложку супа. Когда он опорожнил три миски и съел пол краюхи хлеба, тогда, утирая бороду и губы обратной стороной ладони, заговорил медленно, крестясь на святой угол:
— Ну, слава Богу, вырвался из пекла. Еще бы недельку — и крышка мне.
— Не навредишь ли ты себе, папаня? — перебила его дочь, заглядывая в пустой чугун.
Старик строго взглянул на нее, размотал веревку на одной ноге:
— Чай, не скотина, меру знаю. Ай, пожалела для родного отца похлебки? За три недели чужим стал, наверно.
— Хватит вам, Егор Антонович, глупости говорить, — вмешалась сноха. — Тут не знаем, в какой вас угол посадить, а вы обижать нас надумали. Расскажите-ка нам, что случилось с вами. Ведь мы столько пережили.
Сноха выпрямила свой красивый стан, выставила вперед полную ногу. Мальчик лицом прижался к ее животу, хмуро, исподлобья посмотрел на деда.
— Ну ты что, Ильюшка, соскучился небось, а? Отвык от деда. Ну подойди ко мне, внучек, — старик протянул к нему покрытую мозолями, подмороженную руку.
Ильюша смело подошел и ткнулся ему в грудь.
— Дедушка, тебя били там? Скажи, били? — Мальчик потянул его за полусгнившую от пота рубаху. — Какой худой ты стал.
— Всего хватало, Ильюша ... Всего, — поглаживая голову внука, ответил старик и обратился к дочери: — А как внучки, живы? Здоровы?
— Слава Богу, целехоньки, — простонала Нюра, подавая отцу старые валенки. — Ну-ка переобуйся, срам смотреть на тебя. Да не издевайся над нами, говори, где пропадал... И так издергались все. А ты еще тут свои фокусы показываешь.
Старик обул валенки, кряхтя, поднялся, отшвырнул ногой в сторону рваные галоши, в которых пришел, и медленно прошелся по хате, потрогал пальцем окно, точно сомневался в его прочности, и, усевшись снова на лавку, сказал, посматривая на потолок.
— Теперь где был, там меня уж нет. Но здорово, сукин сын, он меня оплел! Бродяга! А может, зря на него так говорю?.. Наверное, его самого, бедолагу, забратали. Кто его знает, народ сейчас пошел шальной.
— Ты про кого это говоришь, папань? — спросила дочь, садясь с ним рядом.
— Про хвершала одного здешнего, вдумчиво ответил старик, продолжая любоваться потолком. — С партизанского краю он. Хотя, правда, он не хвершал, а синитар только. Вот он меня и сунул в прорву и сам, наверно, несдобровал.
— Мне Мария рассказывала, что ты уехал с каким-то мужиком. Я тогда сразу почувствовала, что не быть добру. Ноченьку-то первую глаз не сомкнули, все в окна смотрели. А как не приехал и на другой день, решили, что не видеть тебя больше живым. И сны-то мне снились такие — ух, Господи!
Сноха тоже подсела с другой стороны старика.
— Я, Егор Антонович, тогда заметила, что субъект этот околпачит вас. У него и рожа-то воровская. Не знаю, как вы послушали его и сразу согласились ехать. Я думала, может, знакомый какой, а оказывается, совсем чужой человек.
Старик обиженно заерзал на лавке, сплюнул между ног.
— Старое поминать нечего. Только я по всему вижу, что он тут ни при чем. По тому определяю, как солдаты набросились на меня. Стою я, значить, жду его ...
— А ты куда с ним ездил? — перебила старика Нюра, с любопытным волнением поджимая губы и одергивая края изрядно изношенного платья.
Егор хотел ее тут же предупредить, чтобы она не забегала вперед, но, одумавшись, ответил спокойно:
— За лекарствами в город ездили. Он, это, при партизанах синитаром состоял. Ну и прибег ко мне. В городе у него знакомый хвершал был, надо было у этого самого хвершала лекарства энти получить. Выручи, отец, говорит, бой был ночью с германцем, много наших поранило, нужно срочно в город. В таком разе я тут сразу и согласился.
Продолжение следует.
