Степан Панкратович опёрся руками о стол, тяжело приподнялся. Смотрел исподлобья:
- Ты!..
Нюра до сих пор не могла забыть, как на следующее утро после несостоявшейся свадьбы их Аксютки с Гераськой Лыковым Степан медленно намотал на кулак её косу... поволок к порогу и швырнул лицом на испачканное дёгтем крыльцо. Знала, что и сейчас ничего доброго не сулит ей угрюмый, исподлобья, Степанов взгляд… Но привычного страха перед мужем не было, и глаза Нюра не опустила. Должно быть, это и остановило Степана Панкратовича, – что смотрела Нюра не испуганно, не умоляюще… а с самой обычною бабьей жалостью, ещё и чуть заметно головою покачивала.
Степан Панкратович опустился на лавку. Грохнул кулаком по столу. Но грохот получился неуверенным, жалким каким-то, – будто кулак сорвался… Бывало, от Степанова удара подпрыгивали на столе глиняные миски-плошки, а теперь – и не шелохнулись, ровно насмехались над беспомощной яростью хозяина…
- В ноги!.. В ноги мне упасть должны, – за то, что решил вот… облагодетельствовать их.
- Это тебе, Степан Панкратович, впору в ноги-то Михаилу Туроверову упасть, – за то, что твою дочку единственную спас от Гераськи Лыкова, увёз тогда от церкви…
- Ты!.. Что мелешь… будто мельня старая!.. Я Мишку Туроверова благодарить должен?! За тот позор… за то, что дочку – из-под венца?!..
Нюра вздохнула:
- Дочки у нас, Степан Панкратович, давно нет. Не забыл, чай, – как просила она тебя не выдавать её замуж за Гераську Лыкова, как говорила тебе, что не люб он ей. Так у тебя ж перед глазами не дочка была… а замочно-скобяная мастерская Лыкова. Днями и ночами доход с неё подсчитывал, а того не видел, как Гераська отцовские деньги пропивает-прогуливает, что ни ночь, – у баб гулящих ночует. И за такого-то ты надумал Аксютку отдать!.. От мастерской Лыковых в три года ничего не осталось. Зря ты надеялся, что доходом от неё попользуешься. Вот за это и скажи Михаилу спасибо, – что не дал Гераське твоим зятем стать. Иначе и твой заводишко не уберёгся бы, – такой желанный тебе зять недолго думал бы, как распоряжаться доходами. Ты давно Гераську-то видел?.. Им в Новоникольском уже давно ребят малых – которые непослушные – пугают. Да им, Гераськой-то, не только ребят, – самого лешего… и прочую нечисть отпугивать можно.
- Без отцовского благословения!.. Из-под венца!.. – твердил Степан Панкратович. А я им – вот! Завод… и весь капитал – внуку!..
Нюра не ответила. Взяла пустое ведро, вышла во двор, к колодцу. А там уткнулась лицом в ствол старой яблони, дала волю слезам…
… Сквозь прошлогодние дубовые листья нежной силою пробивались пролески, похожие на зелёные стрелки. Застенчиво и робко откликались на ласку солнечных лучей, – стрелки-листья раскрывались, тонкие-тонкие стебельки с крошечными синими бутонами тянулись вверх, к такой же чистой синеве неба над Северским Донцом и Лисьей Балкой.
Как бывало прошлым летом, в шахту спустились вместе с инженером Вершининым. Лишь здесь, под землёй, Сергей наконец-то смог взглянуть Андрею Петровичу в глаза: надеялся, что в неярком свете шахтёрских ламп Вершинин не рассмотрит его виноватый взгляд… А вина – через край тёмно-серой бездонности Серёгиных глаз. Вершинин затаил усмешку, когда Сергей, как за спасение, ухватился за шахтёрский обушок. Андрей Петрович дал Серёге насладиться вырубкой угля, – знал, как надо ему вдохнуть эту пресную чистоту. Потом всё же положил руку ему на плечо:
- Рельсовые пути надо осмотреть, Сергей. И хочу показать тебе площадку для паровой машины.
Сергей кивнул, рукавом старой косоворотки вытер почерневший от угольной пыли лоб. Шли с Вершининым по главному штреку… а Серёжке отчаянно казалось, что ему надо – вот сейчас надо!.. – догнать, удержать… к груди прижать… Вспоминал своё горькое признание Агате – перед отъездом в Лисью Балку:
-Не отпускает она меня… любовь эта. Знаю, что горем стала, – не для меня одного. А… не отпускает. Снится… а порою и наяву мелькнёт перед глазами, – счастьем своим… без меня.
А сейчас вдруг понял… Машенька, Мария Александровна, уж давно отпустила его. Это он не отпускает их любовь-горюшко… а Машенька убаюкивает их с Вершининым малютку, и поэтому в глазах Андрея Петровича даже здесь, в полумраке забоя, видна та бережная нежность, перед которой растерялся Серёга Туроверов, – ещё во время их встречи на литейном заводе…
С утра, лишь посветлело, отправились на южный склон Лисьей Балки. Здесь уже велась проходка новой шахты. Вершинин улыбнулся:
- Видишь? Пошли по предложенному тобой пути: подводим проходку к второму пласту действующей шахты. Сумел ты доказать, что действовать надо только так.
Сергей счастливо вспыхнул. Ему неудержимо хотелось идти рядом с проходчиками – они были первыми в новой шахте, им первым открылся угольный пласт. Вершинин поглядывал на Сергея, хорошо понимал его желание. Поднял с земли густо-чёрный блестящий обломок:
-Лучшего угля, Сергей, во всём мире нет. Основой металлургии станет. А потом – через десятки, может, через сотню лет, – этот уголь изменит многое.
Инженер Вершинин оглянулся, заметил несколько камней-песчаников, в два счёта соорудил небольшой очаг. Кивнул Сергею:
- Собери вон там… сюда неси, сейчас мы с тобой костёр разведём.
Уголь тут же разгорелся – от нескольких сухих терновых веток. Вершинин с Сергеем сидели на земле, смотрели, как горят камни: без дыма и пламени, красный жар переливается уверенно и сильно, – в какие-то почти неуловимые мгновения плотная, глубокая и блестящая чернота становилась этим переливающимся красным жаром.
- Горюч-камень, – лучше не скажешь. И лучшего не найдёшь, – для спекания железа и известняка в доменной печи, – негромко говорил инженер Вершинин, и от его слов у Сергея счастливо захватывало дух.
Вершинин прикусил пахучий стебелёк сухого донника, искоса взглянул на Сергея. Скрыл улыбку, серьёзно и просто сказал:
- Жениться тебе надо, Сергей. После учёбы приедешь сюда, на рудник. Девки здешние – раскрасавицы, одна другой лучше. Работать не дадут. А тебе, горному инженеру, надо держать себя в руках. Это не дело, если начнёт сниться какая-нибудь: много не наработаешь, только и будешь думать про встречу. А ты женись, – чтоб ждала тебя одна-единственная…
-Ждёт, – Сергей сам удивился, что так уверенно сказал это слово. Дыхание затаил: ждёт… Знал: ей, Сашеньке, как и ему самому, эти три дня кажутся вечностью.
Где-то далеко от Лисьей Балки Машенька, наверное, сейчас убаюкивает малютку… И Сергей вдруг шагнул сквозь горечь, а за горечью колыхнулась синева, – то ли неба, то ли пролесков… то ли Сашиных глаз. И Сергей повторил:
- Ждёт. Женюсь я, Андрей Петрович.
- Для шахтёра – нужное дело, – кивнул Вершинин. – Кто невеста?
Сергей молча ломал в пальцах колючий стебель прошлогоднего чертополоха. Вдруг почувствовал, как ему необходимо понимание и поддержка Вершинина. Сказал:
- Беременная она. Не от меня, – от другого. Случилось так.
Признался, – словно в омут головою бросился. И теперь надо было выплывать. А Вершинин, как он умел, просто и строго дал ему выплыть, – самому:
- И – что?
И Сергей выплыл:
- Ничего. Я люблю её.
- Значит, и ребёнка любить будешь. Ребёнок, Сергей, ни в чём не виноват. Он просто родится, – как ему и положено. И ты полюбишь его. В этом – не то, что беды нет никакой… Вырастить ребёнка – самое достойное дело для мужика.
Вершинин поднялся, – пора было возвращаться на шахту. Сергею очень хотелось пожать его руку, – за этот красный жар… за то, что простыми словами будто тяжесть сбросил с души… За то, что…
- А там, на руднике, сдвинется глыба, что в груди у тебя. Почувствуешь, – таять начнёт.
Выходит, снова Агата права?..
А Вершинин понял застенчивое желание Сергея, сам протянул ему руку.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20
Часть 21 Часть 22 Часть 23 Часть 24 Часть 25
Часть 26 Часть 27 Часть 28 Часть 29 Часть 30
Часть 31 Часть 33 Часть 34 Часть 35 Часть 36
Навигация по каналу «Полевые цвет