Введение
В смерти человека всегда есть что-то нелепое.
- Трагическое – да, но при чем здесь нелепое? – возразите вы, и будете правы, но только отчасти. Потому что нелепость смерти остается и в самой что ни на есть ее трагичности.
Взять, к примеру, очищение помещения, где жил покойник. Даже вся обстановка и все ставшими ненужными старые предметы, которые выбрасывают и выносят на помойку, словно бы недоумевают. Как бы спрашивают:
- А нас-то за что? Мы жили - не тужили, даже хорошо служили своему хозяину. И другому послужим…
Но – увы! – они уже никому не нужны своей памятью о смерти, которую невольно несут в себе.
Да и вообще в самой внезапности смерти есть что-то нелепое.
Ну не должно быть так: был человек и – раз! – его уж больше нету. Что-то тут не так. Человек как-то должен быть приготовлен к своей смерти – а лучше бы и знать ее заранее. А то и сам уходит внезапно и неготовым, и близких своих ставит в нелепое положение заметающих следы этого внезапного ухода…
Да, нелепо, нелепо, нелепо…
Все эти рассуждения относятся к смерти одного моего друга детства.
Звали его Битюков Георгий и он действительно был моим лучшим другом вплоть до отрочества. Наши дома были через один друг от другого, и я часто вызывал своего дружка истошным голосом, оря за воротами:
- Жорик! Жо-рик!..
После седьмого класса мы переехали, и я на несколько лет потерял из виду своего друга. Но уже после окончания школы перед уходом в армию снова его проведал. Он тоже собирался в армию, и мы хорошо посидели на нашем памятном месте под старой кульгой, вспоминая наше детство.
Прошло еще десять лет, и я почему-то вновь захотел повидать моего Жорика.
Не знаю, что-то мне не давало забыть о нем, хотя, казалось, уже столько воды утекло. Какое-то непонятное ощущение значительности, которое у меня почему-то связывалось с моим дружком. Среди нас он был заводилой и главным придумщиком игр и развлечений. Не всегда хороших – увы!
Помню, как одно время он объединил нас, мальчишек, в команду под названием «Месть», и мы должны были за какие-то воображаемые обиды мстить мальчишкам на соседней улице, терроризируя их рогатками. Или преследовать девчонок, заставляя их показывать нам свои «прелести» - еще одно его не очень хорошее начинание.
В общем, что-то снова влекло меня увидеть старого дружка – и я вновь отправился на другой конец города, где не был, уже, повторюсь, около десяти лет.
Подходя к его дому, на знакомой лавочке я увидел его отца, которого сразу узнал, несмотря на солидный период прошедшего времени. Да он, вроде, как и не сильно изменился. В бытность нашу детьми, мы боялись из-за непонятной нам нелюдимости. И Жорик вполне разделял это наше общее чувство к своему отцу.
- Здравствуйте! – обрадовался я неожиданной встрече. – Мне можно Жорика увидеть? Я его друг…. Друг детства, - поспешил добавить я, заметив в его взгляде что-то недоверчивое.
Отец Жорика по-прежнему не торопился отвечать, зависнув на мне долгим взглядом. Мне уже стало становиться некомфортно.
- Я… Можно мне его увидеть?..
- Пять лет как упокойник он, - наконец протянул отец фразу, не сразу дошедшую до меня своим ужасающим смыслом.
- Как?.. Неужели?.. Что случилось? – наконец, забормотал я, пораженный, все еще не веря и думая, что, может, отец мне не доверяет и хочет отделаться.
Но все оказалось так, как есть.
Отец Жорика рассказал мне длинную и очень путанную и сбивчивую историю, из которой я так и не понял точную причину смерти своего дружка. Он вроде, как связался с какой-то компанией или фирмой, то ли задолжал, то ему задолжали, и нашли его то ли убитым, то ли сбитым машиной. И уголовное дело почему-то не стали открывать.
Впрочем, все это произошло в лихие 90-е годы, когда подобные «мутные» истории случались не так уж и редко. Меня только неприятно удивило, какое-то непонятное чувство вины, которое словно бы сквозило из путаного рассказа отца Жорика. Он будто пытался оправдаться передо мной за все произошедшее, да и за всю эту неясность, которую он сам так и не удосужился распутать и прояснить.
Мне уже стало тяжело слушать его повторяющиеся речи (кстати, возникло подозрение, что он под алкогольным или наркотическим «кайфом»), но и уйти вот так сразу я тоже не мог. Наконец, я спросил, можно ли взглянуть на какие-то его фото, которые наверняка остались у отца.
Моя просьба, и это опять было тяжело наблюдать, неприятно поразила отца Жорика. Но он не отказал мне, а сначала, уйдя в дом, долго там возился, но, в конце концов, вынес какой-то запыленный пакет. Видно было, что он валялся в каком-то дальнем углу, никогда не был востребован и не сразу был найден.
Там действительно оказались детские и более поздние фото Жорика, несколько армейских фотографий, которые меня очень заинтересовали. Я не видел Жорика таким взрослым, да еще в военной форме. В военной форме военнослужащего Советской Армии. Кстати, на его погонах были только «сопли» - ефрейторские лычки, что меня тоже заинтересовало. Неужели он дослужился только до ефрейтора – это было бы странным, учитывая его потенциал.
В пакете была еще какая-то толстая тетрадь, содержимое которой мне тоже было жгуче любопытно. Она была практически полностью исписана не очень мне знакомым, но хорошо читаемым почерком с аккуратным разделением на разные подзаголовки, судя по которым, содержание написанного касалось армии.
Я попросил отца дать мне почитать тетрадку. К моему удивлению он отдал мне весь пакет со всеми фотографиями. А про тетрадку сказал, что часто заставал сына за писанием по ночам, но, мол, тот никогда не говорил, что он пишет. Лишь отшучивался, мол, армейские мемуары.
Я прикинул по времени: если Жорика не стало уже тому как пять лет, а виделись мы последний раз десять лет назад, как раз перед уходом в армию, значит, все писалось по живым следам – за два-три года после армейской службы.
Дома я внимательно прочитал полученную тетрадку. Это действительно оказались «армейские мемуары» - отец напрасно думал, что Жорик иронизирует. Общее название – это было видно по многочисленным исправлениям – несколько раз переделывалось. «Моя армия», «Советская Армия», «Записки из армии», «Записки из моей армии». И наконец, итоговый вариант: «Записки из Советской Армии».
Не знаю, сознательно ли Жорик ориентировался на «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского – но неуловимое сходство в стилистике я, как большой любитель Достоевского, почувствовал.
Меня одновременно удивила и не удивила идейная сторона этих мемуаров. С одной стороны, действительно Жорик среди нас, пацанов, выделялся какой-то недетской идейностью. И даже самые обезбашенные из его идей все равно несли какой-то подспудный, не всегда нам понятный, но тем и привлекательный смысл.
Так он однажды предложил выжечь всю недалекую помойку, чтобы до вечера на ней сгорело все, что могло сгореть, и вся наша ватага превратилась в неутомимых поджигателей, пока не была разогнана взрослыми. В другой раз мы под его идейным вдохновением увлеченно топили свинец, чтобы у каждого был опознавательный знак в виде сердца. То зачем-то запруживали неглубокий помойный ручей, то устраивали соревнование на дальность прыжка с санного трамплина, то рыли сообщающиеся пещеры в снегу, то выбивали на пруду из рогаток всех взрослых лягушек Всего уже и не упомнишь.
Но эта его идейная «комсомольскость» и «коммунистичность», которые так ярко проявилась в его записках и явно не была наигранной – все-таки удивила меня. Такой пируэт его идейности трудно было предположить заранее. Он всегда шел против течения, а не плыл по нему. Впрочем, вчитываясь в его записи, я понял, что и тут он шел все-таки «против». В эпоху всеобщего угасания коммунистической идейности, эта его борьба за нее была тоже движением наперекор общему «тренду».
И в то же время из его записок вставал какой-то очень точный и по-своему обаятельный образ давно ушедшей эпохи, эпохи молодости современных стареющих мужиков, «шестидесятников», которая сейчас виделась как бы уже во сне или даже в другой жизни.
Да, жизнь эта была другая, тем более что это была армейская жизнь, да еще жизнь в Советской Армии.
Мне показалось интересным поделиться с вами, читатели, этими «записками». Возрастным, думаю, будет приятно вернуться в свое прошлое, молодым – узнать, как служили в армии люди до них. А мне, в плане благодарности Жорику и хоть какого-то увековечивания памяти о нем – тоже не последний мотив в моих чувствах к другу детства.
(продолжение следует... здесь)
