«На Таити» - первая книга Эльзы Триоле, написанная ею в 1925 году после путешествия на Таити, куда молодой муж повёз развеяться заскучавшую в Париже москвичку, и изданная в Париже, уже после того, как Эльза Юрьевна развелась с мужем (а в Ленинграде была издана в том же 1925 году). Книга получила положительный отзыв Горького. (Конечно, хорошо, что богатый муж повёз жену в экзотические страны, но, надо сказать, Таити – не лучший выбор. Тяжёлый климат, не особо хорошие бытовые условия, риск заразиться чем-нибудь, той же проказой, к примеру).
Объём книги небольшой, и она написана от первого лица в жанре путевых заметок. Написана книга хорошо, читая её, так и представляешь себе тропический остров, окружённый сине-зелёной водой и коралловым рифом, вязкую жару и тёплые удушающие ливни, остановившееся время.
В описании местных достопримечательностей хорошо видно удивление северной девушки: похоже, она ожидала большей экзотики.
Вот как описывает Эльза Юрьевна местных жителей:
«Народ красивый, ласковый, улыбающийся и гостеприимный. Цвет кожи не очень темный, цвета некрепкого кофе с молоком. Поверхность тела скорей напоминает дерево, чем бронзу. Мужчины и женщины очень схожи между собой, на обезьян же непохожи нисколько: большого роста, широкоплечие, прямоногие. Волосы женщин черны, гладки, пропитаны кокосовым маслом и часто очень длинные, до самых колен, тяжелые, красивые ноги, заканчиваются маленькой ступней, а удивительные пальцы рук — длинными, как будто холеными ногтями. Руки изнутри и снаружи одинакового цвета, не как у негров, у которых ладонь почти белая.
Лица у мужчин и у женщин по большей части плоские, рты большие, расхлябанные, носы приплюснутые, брови негустые, не очень черные, широкие, подвижные — вверх и вниз.
Первое время это кажется уродливым, особенно у женщин, но к их внешности привыкаешь, как ко вкусу их фруктов: сначала непонятно, так как непохоже ни на яблоки, ни на персики, ни на сливы, потом так противно, что выплевываешь, а потом — просишь еще».
К чему тут упоминание об обезьянах? Ожидала увидеть дикарей?
Книгу вполне можно использовать как источник по этнографии народов Таити, поскольку автор описала практически все стороны быта, материальной и духовной культуры туземцев.
Об одежде местных жителей:
«Еще не так давно туземцы заворачивались в прямую, широкую тряпку, красную, с большим белым узором или синюю — с оранжевым. Тряпка эта называется «парео». Женщины тесно оборачивают ее раза два вокруг себя, начинается она над грудью и доходит до колен. Мужчины искусно сворачивают на себе что-то вроде трусиков. Но сейчас это уже увидеть трудно, «Наша», говорят они, — «стыдно».
Прошло чуть больше ста лет, и парео, выйдя из моды у таитян, завоевало Европу.
О национальной пище:
«Кушанье готовится на земле, на раскаленных камнях. Каждое блюдо плотно завернуто в листья бананов и сверху все вместе опять покрыто банановыми листьями во много слоев. Поверх них — куча сырых тряпок и совсем сверху — несколько камней, чтобы все это держалось. Через несколько часов печку открывают, развертывают листья и кушанье кладут на тарелки. Велели мне есть руками, но я не стала.
Предупредительный Джонни, Андрей и я сидели за столом на узкой террасе и долго ели: сырую рыбу с кокосовым молоком, поросенка с кокосовым молоком, крупные креветки с кокосовым молоком, клейкие, разваренные бананы с кокосовым молоком. Сырую рыбу подали на закуску. Вкусом она напоминает маринованную селедку. Поросенок мелко нарезан и перемешан с листьями таро, приготовленными, как шпинат. Бананы тоже нарезаны, смешаны с сахаром и крахмалом и, полежав в печке, превращаются в пудинг. Вместо хлеба — плоды хлебного дерева и бананы «феи». Плоды хлебного дерева с виду похожи на большие зеленые апельсины, а вкусом на тяжелый хлеб без соли. Они, так же как бананы «феи», приготовлены в печке, сырыми их не едят. Пили мы белое вино, разбавленное водой, с лимоном и сахаром. В него подливают ром и кладут куски льда».
О нравах местных жителей Эльза Триоле высказывается не очень уважительно, впрочем, она же, скорее всего, ничего не выдумала, а пишет о том, что видела.
«Темнокожая горничная Вахинэ… …вовремя никогда не приходила, редко бывала трезвой и непрочь была захватить, что плохо лежит. Женщина она была немолодая и очень гулящая, больше даже, чем полагается на этом острове, где вообще это полагается… Ловкая, расторопная и умная, она умела все, что хотела, но редко хотела. Когда я пыталась ей что-нибудь объяснить, она понимала тоже только то, что хотела, хотя в пьяном виде оказывалось, что она хорошо говорит по- английски. Обычно же она только смотрела на меня, смущенно улыбалась, поднимала и снова опускала в знак утверждения, круглые, широкие брови и тогда уже произносила «э», что значит — «да»».
«Когда белому нравится туземка, вся ее семья, мать, родная и приемная, содействуют сближению, — безразлично, замужем ли женщина, или нет. Временные молодожены часто у них же и живут на виду у всей деревни.
Женщины ухаживают по пять, по шесть за одним белым, не ревнуя друг к другу, по очереди принося ему цветы, приводя ему других женщин, если они ему приглянулись…
Одинокому белому от добровольной прислуги отбоя нет. Женщин же белых туземки не любят и белым женам приходится мириться со всеми странностями их туземной прислуги».
Но книга не только о Таити, в ней и о московском детстве и юности Эльзы Каган, строки, пронизанные жгучей ностальгией по детству, по далёкой родине, по морозному московскому воздуху. Видимо, сильно скучала она по России, если даже мужа-француза Андре называла Андреем. И ведь не в первый раз выехала Эльза за границу, и не в последний, но, наверное, слишком сильно сказались жара и разность культур.
«Когда-то меня звали Элей, я училась в гимназии, у меня была подруга Надя и толстая длинная коса…
…Хорошо бывало дома вечером. Напившись чаю в столовой, иду спать, унося под мышкой «Великого Розенкрейцера» Всеволода Соловьева. Перед тем, как лечь, влезаю на высокий подоконник, чтобы закрыть форточку в проветривающейся спальне. Высовываю голову на морозный, пахнущий гарью воздух. Живем на третьем этаже. Передо мной через улицу громоздкая, белая, рыхлая, пушистая, мерцающая голубыми искорками крыша. Дальше еще белые мерцающие крыши, дальше белые крыши сереют, тухнут, а еще дальше — все сливается и серую гладь, из которой неясно высовываются трубы заводов. Все это — город, все, что я вижу, — город… В воздухе повис высокий гудок, долгий, долгий, родившийся в воздухе и растворившийся в нем снова. Смотрю и замираю от ужаса перед тем, что поняла на мгновенье… Быстро захлопываю форточку и оборачиваюсь: родные стены, вещи ласково успокаивают и обещают защитить. На подушке оправленной постели яблоко и кусочек мармелада, которые положила мне мама. Это так и называется «на подушку». Раздеваюсь, не отрываясь от книги, и ложусь. Грызу некрасивое вкусное антоновское яблоко, из тех, что мама называет «детскими», в отличие от «яблок для гостей», и которые хранятся в большой суповой миске с правой стороны буфета. Спешу докончить главу, в постели читать не разрешается и я в сотый раз услышу — «ты портишь себе глаза, лежа читать нельзя». Тушу свет. В столовой папа шуршит газетой и кашляет. В дальней комнате мама играет на рояле. Я засыпаю под звуки, которые в полудреме мне кажутся божественными».
Как грустно-поэтично пишет Эльза Юрьевна о прошлом! Как мучит её ностальгия!
«Я родилась в Москве, привыкла к весеннему морозу, радости вешних вод и начинающего прогревать солнца, к румяной, белой баловнице кормилице Стеше, к извозчикам— «я вас катаю, барышня, на резвой!» — к антоновским яблокам, и кривому Голиковскому переулку, что направо от Пятницкой. И не знала я, что действительно весел мороз, что на самом деле радостны вешние воды, не знала, как мила Стеша, извозчики, вкусна желтая антоновка и живописен кривой переулок. Когда же нет зимы, а значит нет и весны, когда нечему таять, а сердцу нечему радоваться и нечего ждать, когда не бродишь по кривым переулкам и чего-то ищешь, как будто что-то потеряла, и стараешься что-то вспомнить, что вот-вот появится в памяти и вновь ускользнет. А с крыш там падают крупные капли, непохожие на слезы, из водосточных труб вырываются водопады и не знаешь, надеть ли ботинки или галоши, садиться ли в пролетку или в сани; а солнце, виновник этого замечательного торжества, смотрит сверху на суету и нетерпение и тихонько собирается с силами, чтобы уж греть вовсю. Когда все это недостижимо, непостижимо, далеко, то хочется зверем завыть от тоски».
Этот материал ранее был размещён мною здесь: https://my.mail.ru/community/knigi/5C8F5184A8E86D4C.html
