В год 1203 от Рождества Христова в город Осер пришла Беда. Нельзя сказать, что в иные времена беды и невзгоды обходили стороной город, стоящий на берегах реки Йонна, что течет в землях Бургундии. Но и во время тяжелейших испытаний для людей оставалась надежда. Теперь не было даже и ее тени.
А началось эта история во время правления графа Пьера де Куртенэ, хозяина города и владельца всех окрестных земель. Вернее, с того дня, как поссорился он с епископом Гуго Нуае. Граф Пьер, как и его отец, а до этого и его дед, был человеком исключительной решительности и твердости характера. И с самой ранней юности совершенно точно понимал, что в этом мире сила и откуда берется власть. Его власть.
Нет, конечно, был еще король, но.... Король был далеко. А граф и его право владеть этими землями существовали здесь и сейчас.
Любая уступка, любая его слабость приведет к тому, что однажды его подданные, особенно те, в чьих жилах течет благородная кровь, зададут себе простой и страшный вопрос. А почему владыка земель он? Почему не я или не мой отец, что ведет свой род от самих Капетингов.
Поэтому правил граф хотя и справедливо, но очень сурово. Отвечая на все, даже самые мелкие попытки оспорить его власть немедленным и чрезмерным насилием. И это, признаться, долгое время работало. Причем работало неплохо. Но ровно до того момента, пока в эту игру за эти земли не вступила Церковь. Вернее, его святость епископ Гуго Нуае.
И вот теперь, эти земли, что принадлежали его семье уже несколько поколений, этот город, в котором он родился, ему предлагали делить с иерархами местного епископата. Уж больно жадны были святые отцы. Слишком многого они хотели в своей земной жизни. Власти, богатства, послушания. И это было недопустимо. Граф точно знал, что власть, сильная власть, не может быть делима с кем-то еще.
Вопрос, как, впрочем, и всегда, был в деньгах. Мать наша, католическая Церковь, в смирении своем напомнила графу, что большие церковные приходы, что денно и нощно окормляют честных католиков, нуждаются в деньгах, и чем дальше, тем больше. И негоже доброму сыну церкви оставлять эти деньги себе, когда есть люди, нуждающиеся в них намного больше. Ну, по крайней мере, именно такие слова передал графу епископский посланник.
Те земли, куда был послан графом гонец, епископская грамота, а также сам епископ находились, похоже, так далеко, что добраться до них не было никакой возможности. И похоже, что именно из-за этого епископ Осера обиделся.
И уже на следующее утро, священники городских и сельских церквей в проповеди своей поносили Пьера де Куртенэ, его семью, предков и даже любимых охотничьих собак. Рассказывая про него такие вещи, что узнай о себе такое первый встречный честный католик, он сразу бы удавился от стыда и ужаса.
Граф де Куртенэ, однако же, не был первым встречным. Поняв, что началась игра по крупному, он послал своих людей в церкви. и очень скоро веселые парни в кольчугах и шлемах со всем положенным уважением поясняли святым отцам, что есть вещи, которые говорить не нужно.
Даже если очень хочется то не нужно. И даже еси об этом просит сам епископ Гуго, все равно не надо. Святые отцы внимательно слушали и часто кивали, пораженные глубиной харизмы графских посланцев и их умением пояснять такие сложные вещи простыми словами.
И вот когда, казалось бы, все наладилось и можно было начинать разговаривать с Его Святейшеством на своих условиях, в ворота графского замка постучался скромный монах. Он принес Пьеру де Куртенэ простой свиток из серой грубой бумаги. И развернув этот свиток, граф понял, что это конец. На город был наложен интердикт.
Интердикт - полный запрет на любые церковные действия в городе. Последний шаг перед отлучением от церкви. С этого момента в городе было нельзя женится, крестить детей и даже хоронить умерших. Любой, кто посмел бы нарушить интердикт, был бы отлучен от церкви немедленно. Графу, его людям и горожанам было должно каяться и просить о прощении мать католическую церковь.
- Она снова пришла, - голос юноши был тих и напряжен. Парень, кажется, изрядно трусил, но виду не подавал, - прикажете прогнать, ваша светлость?
Граф смотрел в окно, не поворачиваясь и ничего не говоря. Он знал, о ком говорит его оруженосец. Женщина, что не могла похоронить свою дочку, приходила к нему уже неделю. Сначала она просила, потом умоляла, теперь же просто стояла и смотрела в его окно в надежде на чудо, которое он не мог совершить.
Чертовы попы! Будь проклята их жадность и желание захапать все в свои толстые загребущие лапы. Несколько недель интердикта оказались намного более болезненны, чем можно себе было даже представить. Проклятый клир просто отказывались крестить и отпевать прихожан, попы не причащали людей, не исповедовали и не отпускали грехов, игнорируя просьбы, приказы и даже угрозы.
И если с причастием и отпущением грехов можно было еще как-то смирится, то вот похороны. В большом городе ежедневно умирают десятки, а бывает и сотни людей. И что будет, если их вовремя не похоронить, граф знал отлично. На его счету была не одна военная компания. Конечно, можно было бы и просто зарывать тела без отпевания, но против этого стеной встали горожане. Никто не хотел обрекать умерших родных на геенну огненную в посмертии.
И это была проблема. Чертовски большая проблема, которую нужно было быстро решать. Впрочем, это была не единственное, что требовало внимание графа сегодня. Делегация цеховых старейшин должна была прибыть с минуты на минуту, чтоб обсудить с правителем Осера налоги, что будут выплачены мастеровыми в казну к зиме, и льготы и привилегии, которые они за это получат.
- Нет, оставь ее, пускай стоит, все равно помочь мы ей не можем, - граф резко встал и, развернувшись к своему оруженосцу, спросил, - скажи лучше, главы цехов уже тут?
- Ваша светлость, - голос юноши стал еще тише, - цеховые старшины не приехали. Люди говорят, что его святость епископ Гуго отправил к ним посланца, с которым они сейчас беседуют.
А вот это была уже наглость. Церковники настраивали против него его собственный город. Граф всей кожей чувствовал, как злобился город всю последнюю неделю. Люди, хотя и не любившие его раньше, однако всегда выказывали ему свое уважение. Однако в несколько последних дней горожане изменились.
Больше не было приветственных криков, сопровождавших его кортеж. Город угрюмо молчал ему в спину, и граф отлично понимал, что на этом все не закончится. Уже завтра это молчание превратится в ропот, летящие в его и его людей гнилые овощи и камни. А послезавтра камни волшебным образом превратятся в арбалетные болты и стрелы.
Пьер подошел к окну и посмотрел на вечерний Осер. Узкие улочки города темнели в косых лучах солнца, склоняющегося к горизонту. И над погружающимся в вечерние тени городом высились стены его замка, все еще ярко освещенные теряющим силу светилом. Скоро, очень скоро тьма подступит к самым стенам замка, заполонив квартал за кварталом. И тогда он, граф Пьера де Куртенэ, владыка Осера, потеряет свой город.
- Где твоя дочь - граф смотрел на стоящую на коленях женщину, не обращавшую уже на него, кажется, никакого внимания, - где сейчас твоя дочь добрая женщина?
Впрочем, с таким же успехом можно было бы вопрошать у свежего покойника или железного гвоздя в замковых воротах. Просительница обращала внимания на графа и его людей не больше, чем придорожный камень на идущего мимо человека.
Если бы не шевелящиеся губы, беззвучно шепчущие какую-то молитву, ее можно было бы принять за мертвеца. Да, впрочем, почему принять? Похоже, она была уже на полпути к своей недавно умершей дочери. Но это ничего не меняло.
Граф де Куртенэ обернулся к своим людям. И в очередной раз внутренне содрогнулся, увидев их рожи. Тот, что справа, со шрамом через все лицо и одним глазом, закрыл его собой четыре года назад, когда его, сбитого с коня, пытался разрубить пополам французский алебардщик.
Стоящего рядом с ним здоровяка совершенно зверского вида он сам спас, зарубив арбалетчика, что уже целился тому в спину. Остальных парней он тоже знал не первый год. Он водил их в бой, делил хлеб и вместе с ними лил кровь. Он полностью им доверял. Но, черт возьми, какие все-таки мерзкие у них рожи.
- Кто знает, где живет эта женщина? Граф внимательно посмотрел на двоих своих людей, поднявших руки и всем видом показывающих, что они все знают и готовы домчать туда в мгновенье ока.
- У вас четверть часа, найдите ее ребенка и будьте у ворот дома епископа не позже, чем на улице загорится первый фонарь, - голос Пьера де Куртенэ был холоднее льда на вершинах Пиренеев.
- Его преосвященство не жела.... - не успевший закончить фразу секретарь епископа покатился по чистому полу большого зала, сшибив по пути пару тяжелых стульев.
- Да как вы смее.... - второй удар перебросил его через невысокий длинный стол и впечатал в грубую кладку каменной стены.
Отставивший в сторону устрашающих размеров топор, здоровяк гордо улыбался графу, демонстрируя непревзойденные умения благородного искусства мордобоя и отсутствующие передние зубы. Этот парень, спасенный Пьером от арбалетного болта, бить умел и любил. И, в общем, мог бы свалить с ног не только доходягу, что держал у себя в секретарях епископ, но бы быка средних размеров.
- Тащите сюда всех, кого найдете, и кирки с лопатами не забудьте, - граф склонился над лежащим в луже крови секретарем и легко, как котенка, поднял его за длинные волосы, - а мы пока поговорим с его преосвященством.
- Кстати, юноша, обрадуйте меня, скажите, что его святость у себя в кабинете, - граф де Куртенэ улыбнулся часто кивающему епископскому протеже совершенно волчьей улыбкой.
Дверь в покои его преосвященства не выдержала и минуты. И не нужно ее за это винить. Два здоровых топора в руках ветеранов, прошедших не одну военную компанию, способны превратить в труху вещи намного более прочные, чем тонкая, богато украшенная дубовая дверь.
Вместе с остатками двери, упавшими внутрь комнаты, отодвинув парочку, увлеченно рубившую дверь, вошел граф. а следом, как будто из воздуха, там же появились его люди. Не было шума, толкотни и суеты. Просто внезапно в комнате оказалось полдюжины хмурых и крайне неприятных даже с виду людей, вооруженных здоровыми тесаками и арбалетами.
- Добрый вечер, святой отец, - граф усмехнулся, поглядев на побледневшего епископа, - простите, что потревожил вас в столь неурочный час, но привело меня дело, не терпящее отлагательств.
- Да как вы смеете, - несмотря на все случившееся, голос епископа почти не дрожал. Отец Гуго, кажется, понял, что вот прям сейчас его убивать не будут, и смелел на глазах.
- Вы понимаете, граф, что я не оставлю эту вашу выходку? Я, я....
- Заткнитесь, святой отец, заткнитесь и копайте, - в руках графа появилась здоровая, тяжелая, измазанная в глине и извести кирка, - и клянусь Богом, что если через половину часа здесь не будет выкопана могила, никто отсюда живым не выйдет.
- Граф, вы бредите, - голос епископа сорвался на визг, - какая могила? Где?
- Да вот прям здесь, в ногах вашей кровати святой отец, - оскалился улыбкой граф де Куртенэ, - понимаете, мне нужно похоронить ребенка до того, как зайдет солнце. и лучшего места в нашем городе не найти.
- А вот и помощь вам, ваше святейшество, - пробасил стоящий у пустого дверного проема детина в цветах графа, скаля свою щербатую пасть.
Люди графа пинками и зуботычинами загоняли в покои епископа, его домашнюю челядь и попавшихся под руку монахов, державших в руках лопаты и кирки. В первом ряду, размазывая по лицу кровавые сопли, поспешал секретарь епископа. Лопата в его тонких и нервных пальцах выглядела инородно, но на лице читалась готовность копать хоть до самых адских врат. Если будет такой приказ.
- У вас половина часа, если хотите отсюда выйти, - повторил граф развернулся и пошел к выходу. - и поспешите вам еще нужно разобрать пол и отпеть усопшую.
- И вот еще, святые отцы, - Пьер де Куртенэ, граф Осера повернулся на пороге к вздрогнувшей и отпрянувшей от него толпы епископских слуг, - если кто-то упаси Господь, потревожит эту могилу, клянусь, я вернусь и сожгу тут все.
Стоящая вокруг дружина радостно закивала головами, всем своим видом показывая, что полностью поддерживает своего господина и командира и всемерно готова участвовать в намечающемся веселье.
- Я не оставлю это так, - епископ после того, как граф Остера покинул комнату, окончательно пришел в себя и бросил кирку на пол, - я отпишу Папе и вас всех....
- Что нас всех? От церкви отлучат?
Громкий и дружный хохот прокатился по комнате. Кажется, эти головорезы, всю жизнь игравшие в кости со смертью, находили забавным такое положение вещей. Громче всех смеялся звероватого вида дружинник со шрамом через все лицо.
- Вы, вы будете за это гореть в Аду, - распаляя себя, заблажил, словно на проповеди, епископ.
- Это обязательно, ваше святейшество, даже не сомневайтесь, ведь любой, кто убьет епископа, говорят, обязательно попадет в Ад, - кривомордый взял арбалет у стоящего за ним дружинника и стал прилаживать к нему короткий тяжелый болт, - а кирочку вы поднимите полчаса пролетят быстро, моргнуть не успеете.
Нет на свете ничего быстрее, чем сплетни и слухи. Поэтому выходящего из епископского подворья графа встречал, казалось, весь город. Глухая, тяжелая стена человеческих тел нехотя расступалась перед Пьером де Куртенэ, смотря на него тысячами глаз и требуя ответа своим молчанием.
- Все закончилось, добрые люди, - голос графа Остера отразился от стен домов, что окружали небольшую площадь, и вернулся горным эхом.
- Девочка обрела покой, его преосвященство лично будет смотреть за ее могилой, - Пьер глубоко вздохнул и продолжил, - а завтра вы можете начать хоронить своих близких. Если кто-то из святых отцов откажет вам в погребении, дайте мне знать, я добрым словом смогу его переубедить.
- И еще передайте цеховым старшинам, что я жду их завтра не позже полудня, - граф де Куртенэ развернулся и пошел вверх по улице, что вела к его замку.
Кажется, он напрочь забыл, что не пристало такому высокородному человеку, как обычному простолюдину, мерить городские улицы своими ногами. Горожане же смотрели ему вслед и одобрительно молчали. Только самые нетерпеливые косились на ворота епископского подворья и доставали из-под одежды что-то тяжелое и негромко звенящее в вечернем сумраке.
