Все без исключения населенные пункты были переполнены разлагающимися отходами человеческой жизнедеятельности. В первую очередь это касалось крупных (и особенно столичных) городов, представлявших собой, по словам немецкого врача первой половины 19 века И. Неймана, "чудовища", которые "в черте своего существования, заражали воздух, портили воду и вредили здоровью...".
Подавляющее большинство общественных зданий и частных домовладений плохо отапливалось, практически не вентилировалось, освещалось коптящими сальными светильниками и почти никогда не убиралось. В них было холодно, сыро, темно и невообразимо грязно. Полы были насквозь пропитаны разлагающимися остатками оброненной пищи, содержимым пролитых ночных горшков, экскрементами домашних животных; матрасы и тюфяки кишели клопами; а подвалы - крысами и мышами. На окнах не было «никакой защиты от прохлады или от ветра, кроме простого стекла» или бумаги.
Сказанное в полной мере относилось как к жилищам бедняков, так и королевским дворцам. В 1764 году Ла Морандьер так описывал Версаль: «Парки, сады и сам замок вызывают отвращение своей мерзопакостной вонью. Проходы, дворы, строения и коридоры наполнены мочой и фекалиями; возле крыла, где живут министры, колбасник каждое утро забивает и жарит свиней; а вся улица Сен-Клу залита гнилой водой и усеяна дохлыми кошками».
Пожалуй, единственным принципиальным отличием жилища бедняков являлось то, что малообеспеченная семья, как правило, проживала в одной комнате. Эта комната служила одновременно и гостиной, и спальней, и кухней. Пищу готовили на деревенский лад на переносных печках, а «кухонная утварь каталась по полу вместе с ночными горшками».
Улицы европейских городов, по меткому выражению Ф. Броделя, представляли собой клоаки, по которым постоянно текли зловонные потоки гниющих нечистот. Бытовой мусор вперемешку с требухой и падалью выбрасывали в тянувшиеся вдоль улиц сточные канавы. Туда же, несмотря на многочисленные запреты, продолжали выливать ночные горшки и выбрасывать трупы недоношенных младенцев. Как мужчины, так и многие женщины без какого-либо стеснения мочились, а иногда и испражнялись у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже у витрин магазинов. "Парижане справляли свою нужду под тисовыми посадками в Тюильрийском саду, - писал Ф. Бродель о периоде царствования Людовика XVI. - Когда швейцарские гвардейцы выгнали их оттуда, они перебрались на берега Сены, которые были равно омерзительны для взора и обоняния".
Однако "гнилые испарения" домов, дворов и улиц не шли ни в какое сравнение с негативным влиянием на здоровье, которое оказывало содержимое тысяч выгребных ям, служивших основным резервуаром естественных отправлений горожан. Все европейские города, фактически, стояли на выгребных ямах. И хотя домовладельцы были обязаны обеспечивать непроницаемость их стенок и своевременную очистку, деревянные стенки выгребных ям прогнивали и начинали течь, сами ямы стремительно переполнялись, а их содержимое постоянно просачивалось в землю, заражая водоносные горизонты. "Если воздух домов, где живёт большинство горожан, заражён, если улица изрыгает страшные миазмы, проникающие через лавки в жилые помещения при них, где и без того нечем дышать, – писал О. Бальзак о Париже в 1835 году, - знайте, что, помимо всего этого, сорок тысяч домов великого города постоянно омываются страшными нечистотами у самого своего основания, ибо власти до сих пор не додумались заключить эти нечистоты в трубы, помешать зловонной грязи просачиваться сквозь почву, отравлять колодцы...".
Довершали картину чудовищной антисанитарии многочисленные свалки и кладбища, располагавшиеся в черте городов. Если в качестве примера взять уже упоминавшийся Париж, то приведем краткое описание только двух его "достопримечательностей". В самом центре города на правом берегу Сены в непосредственной близости от Центрального рынка располагалось кладбище Невинных. Оно представляло собой огромную братскую могилу, ставшую пристанищем более 2 миллионов человек. Слой захоронения достигал 10 метров. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков. Когда могила наполнялась, рядом выкапывали новую. От кладбища исходил такой запах, что в окрестных домах скисало вино. Когда весной 1780 года в результате подтопления стена одной из могил дала трещину, останки тел пришлось долго извлекать из подвалов домов, располагавшихся на соседней улице.
В северо-восточной части Парижа вплоть до середины 19 века находилась свалка Монфокон. "Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьём среди вздымавшихся всё выше гор мусора. С навозной вонью мешалась вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен, - писал известный американский историк Юджин Вебер. - К 1840 году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, питавшихся не иссякающими потоками крови. Червей продавали рыбакам, а процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда — в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу". Обеспеченные жители обрызгивали духами шторы, чтобы отбить неприятный запах с улицы. Существенный вклад в "отравление воздуха" вносили располагавшиеся в городской черте многочисленные мастерские и фабрики по изготовлению красок, бумаги, выделке кожи, коптильни и т.д.
Отдельной проблемой городов являлся уличный травматизм. Темные, узкие, неровные улицы в сочетании с отсутствием тротуаров и правил движения становились причиной множества дорожно-транспортных происшествий, а в тот период любая рваная рана, перелом или сильный ушиб зачастую становились причиной тяжелой инвалидности или смерти.
В деревнях и селах проблемы дорожного травматизма, свалок, отхожих мест и захоронений стояли существенно менее остро. Но антисанитария жилищ, хозяйственных помещений и дворов была вполне сопоставима с городской. «Поутру приехали мы в Rossitten переменять лошадей, - читаем мы в "Письмах и дневниках" Д.И. Фонвизина, путешествовавшего по Европе в 1784-1785 годах. - Rossitten есть прескверная деревнишка. Почтмейстер живет в избе столь загаженной, что мы не могли в нее войти.... Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны клопами и блохами... Вообще сказать могу беспристрастно, что от Петербурга до Ниренберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах — словом, у нас все лучше, и мы больше люди, нежели немцы.... Боцен окружен горами, и положение его нимало не приятно, потому что он лежит в яме. Народ говорит больше по-итальянски. Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. ... Поутру взяв почту, отправились мы из скаредного Боцена в Триент, который еще более привел нас в уныние. В самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость...».
