Меня призвали на срочную службу летом 1939 года. Служить я попал совсем недалеко от дома, что вызывало зависть у моих сослуживцев. «На задворках своего города служишь!» - говорили они. В самом начале службы выяснилось, что медицинская комиссия проглядела плохое зрение, из-за этого меня перевели из наводчика орудия в подносчики снарядов. После окончания учёбы, меня оставили при части, за моими плечами было десять классов, а такое встречалось редко. В конце зимы 1940 года проводились стрельбы. Расчёт, в котором я служил, показал лучший результат. Командование поощрило нас десятидневным отпуском. Выехав утром поездом, к ночи был дома. Я не стал давать телеграмму о своём приезде, желая сделать родным неожиданный подарок. Мой приезд вызвал у домочадцев радость, маленькая сестра отказывалась спускаться с моих рук. Несмотря на позднее время, у нас собрались почти все близкие родственники, а также соседи по подъезду. Меня много расспрашивали и, хотя в воздухе витал самый главный вопрос, никто не решился его задать. За праздничным столом мне впервые разрешили алкоголь, посчитали уже взрослым. Когда суета вокруг улеглась, отец сделал мне знак выйти с ним на улицу. Вот тут и прозвучал тот самый вопрос:
- Про войну, что слышно?
- Говорят, не будет её, - ответил я, польщённый тем, что отец разговаривает со мной на такую серьёзную тему.
- Ну-ну, пошли за стол.
Утром мне позволили выспаться, взяв с собой мою сестру, мама ушла к подруге, а отец был на работе. Яркое зимнее солнце слепило глаза даже через закрытые веки. Сладко потянувшись, я подошёл к столу, там меня ждал, прикрытый полотенцем, завтрак. С аппетитом поев, я задумался, что делать дальше? Любимой девушки не было, не вышло до службы, хотя одна из одноклассниц привлекала моё внимание. Я решил сходить к товарищам, они работали в деревообрабатывающем цехе. Уже наслышанные о моём приезде, они бросились меня обнимать. Вдыхая запах дерева, я вызвался помочь ребятам в работе. Настал обед, в качестве благодарности, друзья поделились своим, я отказывался, но они настояли. После обеда я решил подняться на крышу цеха, оттуда хорошо была видна половина города. Уже привыкший к однообразным армейским видам, я рассматривал родной город. Вон, за деревьями, работа отца, в другой стороне школа, я дал себе зарок обязательно туда сходить. На склоне холма играли дети, там был детский дом, я наблюдал за их шалостями. Девушка-воспитатель безрезультатно пыталась усмирить непосед. Я вспомнил себя в их возрасте, усидеть на одном месте было не в моих силах, несмотря на угрозу отведать отцовского ремня.
Десять дней пролетели быстро, пришло время собираться в обратную дорогу. Каждый, кто пришёл меня проводить, приносил с собой гостинцы для моих сослуживцев, пришлось одолжить у соседки большую сумку, в мой вещмешок всё не входило. На железнодорожный вокзал меня провожали с песнями. Дядя Гриша, из соседнего подъезда, уже поддатый, растягивал меха баяна. По приезде в часть, я раздал гостинцы, разговоры о моём близком доме стихли, все были довольны. Потянулась монотонная служба, я уже жалел, что съездил в отпуск, мне казалось, что дни стали длиннее. Наступило начало лета 1941 года, до отъезда домой оставалось всего ничего, когда меня огорошил знакомый писарь из штаба. С его слов в часть пришёл приказ: «Со службы никого не отпускать». Я тут же рассказал эту новость тем, кому, как и мне, скоро было уезжать домой. Все вместе мы спросили своего командира о причине такого приказа, тот ничего не ответил. 22 июня я стоял в карауле, уже почти рассвело, когда услышал в небе гул. За два года службы я не раз видел пролетающие над головой самолёты, но этот гул был не такой. Покрутив ручку телефонного аппарата, доложил в караульное помещение. Дежурный меня успокоил: «Наверное, у лётчиков учение, неси службу!». Второй раз я связался с дежурным, когда гул был совсем рядом, а ещё доложил, что самолёты летят со стороны границы. Ничего не сказав, дежурный повесил трубку.
Весь день мы прислушивались к далёкому грохоту, некоторые утверждали, что это гром, но небо было безоблачным. Вечером в части прозвучал сигнал тревоги, мы знали, что надо делать, частые тренировки научили каждого. Через два часа полк был готов к маршу. Шли в полной темноте, запинаясь и проваливаясь в рытвины на дороге. Грузовикам, что были в подразделении, было запрещено включать фары. К утру поступил приказ: «Остановиться, укрыться в лесу». Уставшие, мы с удовольствием выполнили приказ. Только расположились на отдых, как в стороне откуда мы пришли, раздались взрывы.
- Дождались! - сказал старшина.
- Чего? - спросил я.
- А ты что, ещё не понял?! Немец пришёл. Война это, боец!
Мне стало страшно, я представил как там, где прослужил два года, рвутся снаряды, бомбы, всё рушится, гибнут оставшиеся в части мои товарищи. С недалёкого холма спускался туман, сначала он был чуть выше колена, потом стал подниматься. Новый приказ: «В колонну». Мы выходили на дорогу, матерясь и ничего не понимая, помогали лошадям вытаскивать пушки.
Я шёл в каком-то забытьи, пришёл в себя лишь когда полк дошёл до рабочего посёлка. Коротко посовещавшись, командиры стали делить бойцов и орудия. Выстроившись в две колонны, полк разошёлся в разные стороны. Обойдя посёлок справа, подразделение, в котором я находился, остановилось на возвышении. Достав шанцевый инструмент, мы стали окапываться. Копали все, от простого бойца до командира. Не успели! В низине показались грузовики и мотоциклы. Враг! Бойцы из стрелковой роты, они были ниже орудий, вжались в землю. Я услышал приказ своего командира: «Приготовиться к бою». Снаряд уже был в казённике, когда немецкие солдаты, растянувшись в две цепи, стали наступать. Через пятнадцать минут приказ: «Огонь!». На учениях я всегда считал количество выстрелов своей пушки, сейчас же быстро сбился со счёта. Сколько прошло времени, спроси любого, никто не скажет. Немцы отошли к лесу, мы прекратили огонь. Зажмурившись на минуту, я надеялся, что всё кончилось, совсем. Думал немцы уйдут, испугавшись грозной обороны Красной Армии. В низине разорвался снаряд, следом второй, но уже ближе к нам. Справа и слева взрывались снаряды, раня и убивая бойцов. Отряхнувшись, я проверил ящики со снарядами, все были целы. В небе раздался знакомый гул, приближались чёрные точки. Мне казалось, что все эти самолёты летят только на меня одного. Послышался приказ: «Всем укрыться». Минуты через три началось!
Очнулся я, когда всё стихло. Не поднимая головы осмотрелся, тот страх, который был перед боем, усилился. Сбоку от меня горели ящики, несколько снарядов были разбросаны рядом с орудием. Само орудие представляло жалкий вид. Правое колесо и противоосколочный щит отсутствовали. Заряжающий, Федька Смирнов, лежал, перевалившись через лафет, вся его гимнастёрка была красной от крови. Я почувствовал, что моя левая нога мокрая – ранен! Потрогав её рукой, посмотрел на ладонь, крови нет, понял, что разбилась фляжка с водой. Где-то вдалеке послышались голоса, в школе я изучал немецкий язык, мне сразу стало ясно, кто разговаривает. Раздались три выстрела, я вспомнил о своём оружии, но его нигде не было видно. В мою сторону шли несколько немецких солдат, иногда останавливаясь, они добивали раненых. Я заполз за пушку, отчаянно крутя головой, искал куда бы спрятаться, чтобы меня не заметили, но укрытия не было. Спустившись в воронку, я наткнулся на винтовку, с виду она была целая. Вспомнив расположение орудий, пополз к крайнему, в противоположную сторону от врага. Только когда оказался в кустах, позволил себе перевести дыхание. Неожиданно из моих глаз брызнули слёзы, вытирая их рукавом гимнастёрки, я хныкал, как маленький ребёнок. Я понял, что остался один. Где ползком, где на карачках, я добрался до леса, меня никто не преследовал. Отдохнув, пошёл в ту сторону, где, как мне казалось, должны были находиться наши войска. Дойдя до окраины рабочего посёлка, понял, что он захвачен врагом. Пришлось углубиться в лес, чтобы ни с кем не встретиться.
Я шёл уже третий день. Питался ягодой, пил из луж и ручьёв, спал всего по три-четыре часа. К вечеру третьего дня, я вышел к грунтовой дороге, проходящей через лес. Долго лежал, прислушиваясь к звукам. За эти дни мои ботинки пришли в негодность, желая быстрее добраться до своих, я шёл и по ночам. Корни деревьев, большие сучья сделали своё дело, подошва правого ботинка держалась на честном слове. Ничего подозрительного не услышав, я вышел на дорогу, по ней было идти хоть и опасно, но удобно. За очередным поворотом, я увидел что-то, что привлекло моё внимание. Из обочины торчал борт грузовика, нашего грузовика. Я подкрался к нему, соблюдая осторожность. Первое, что я почувствовал – это трупный запах! Стараясь реже дышать, подошёл ближе. Мне было не понятно, какая сила столкнула машину с дороги и почти её разрушила, да и не до этого было. Возле первых деревьев лежали три красноармейца, вероятно, они уже давно были мертвы и этот запах исходил от них. Несколько бочек, три деревянных ящика, мешки с чем-то мягким – это груз машины. Подобрав с земли кусок деревянного борта с острыми краями, я вспорол один из мешков, там были новые гимнастёрки, я выбрал себе по размеру. В другом мешке – галифе, снова примерка. Добравшись до одной из бочек, я не смог её открыть. Мои глаза увидели лопату, этим будет удобнее. Справившись с крышкой бочки, я почувствовал, как слюна стекает по моему подбородку. Схватив солёный огурец, я почти целиком засунул его себе в рот. Хрустя овощем, я вскрыл вторую бочку, там была квашеная капуста. Хватая её пятернёй, запихивал вслед за огурцом. Дошла очередь до одного из ящиков. Мои глаза загорелись – тушёнка! Вытряхнув из мешка гимнастёрки, я уложил в него почти весь ящик тушёного мяса. Ползая по земле, я случайно задел ногу одного из мёртвых бойцов, она была в сапоге. Меня несколько раз вырвало, пока я снял с погибшего оба сапога. Набив свой котелок капустой и прихватив шинель, я отошёл от дороги и опять ел.
Прошло два дня. Мало того, что мне пришлось выбросить несколько банок тушёнки, тяжело было нести, так ещё меня мучили боли в животе. В эти дни я проходил мало, больше лежал и думал. Все мои мысли крутились вокруг семьи. Не встречая врага и не слыша шума боя, я опасался, что немцы уже в моём городе. На следующий день мне было лучше. Ополоснув котелок, я набрал в него воды, закрыв крышкой, перевернул, вода вытекала. Сорвав лист лопуха, подложил его под крышку, после этого просочилось всего несколько капель. Переночевав в какой-то яме, под поваленным деревом, я попил воды, есть не хотелось. Только решил в какую сторону мне идти, как услышал подозрительный звук. Он не был похож на лесной, скорее он был механический. Впереди был прогал, я направился к нему, там оказалась дорога, а на ней мотоцикл и два немца. Я облизнул губы. «Сейчас я с вами посчитаюсь!». Заняв хорошую позицию, я приготовил винтовку к бою. Потянул затвор, он не сдвинулся, потянул сильнее - не идёт! С отчаянья дёрнул его так, что выронил оружие. Меня заметили, со стороны мотоцикла раздались два выстрела. Схватив мешок, я бросился в лес, к той яме, где ночевал. Укрывшись, слушал своё сердце, которое норовило выпрыгнуть из груди. Выстрелов больше не было, топота ног тоже. «Испугались!». Скорее испугался я сам, так как ещё часа два лежал не шелохнувшись. Высунув голову из ямы, осмотрелся – никого. Меня взяла обида, вот он враг, у меня оружие, а оно подвело! Взяв одну из банок тушёнки, я остервенело лупил ею по затвору, остановился только тогда, когда чуть ли не сплющил банку. Высосав из неё жир и волокна мяса, отбросил в сторону, туда же полетела винтовка.
Дальнейший свой путь я помню плохо. Ел ли, пил ли – неизвестно. Однажды проведя рукой по лицу, обнаружил такую щетину, что покажись я маме – не узнает. Хотя нет, мать всегда узнает, а вот сестрёнка точно испугается. Каждодневные мысли о семье вынудили меня принять решение, что пока не справлюсь о родных, армию искать не буду, да и погиб я, наверное, для всех. Как-то, в утренней тишине, я услышал далёкий гул, именно такой мы слышали в части, перед маршем. С одной стороны, меня это обрадовало, а с другой - напугало, гул был в стороне моего города. Теперь я шёл настолько осторожно, насколько позволяло моё состояние. Заметив меж деревьев изгиб реки, понял где нахожусь. Взяв чуть правее, я вышел к оврагу, это было самое высокое место за городом, мы с ребятами тут часто жгли костры, запекали в них картошку. Одного взгляда на город хватило, чтобы понять, что он под немцем. По самой широкой улице города ехали три грузовика с крестами на кабинах, я даже расслышал довольные крики солдат на немецком языке. Возле памятника пионеру, стояли два мотоцикла, несколько немцев о чём-то разговаривали. В стороне моего дома виднелся дым, сердце сжалось. Наша река огибала город с восточной стороны, там стояли одноэтажные дома, были ферма и курятник. Вот там, за рекой, и шумело, военному человеку было понятно, что идёт бой. В город я решил идти ночью, так безопаснее. Дождаться ночи можно было у рыбаков. Когда я добрался до рыбацкой избушки, вспомнил свой детский страх. Дядя Митя, бригадир артели, строго-настрого запрещал нам сюда приходить. «Даже если медведя увидите, не вздумайте там прятаться!» - говорил он, а его мы побаивались. В избушке был идеальный порядок, каждая вещь на своём месте, чистая посуда была накрыта холщовой материей. На глаза мне попался железный ящик, который был прикреплён к одной из стен. Я потянул за ручку, на всякий случай оглянувшись не наблюдает ли кто за мной. В ящике, на полке, лежали две опасные бритвы, два помазка и кусочек приятно пахнущего мыла. Увидев мыло, моё тело зачесалось. Выйдя на улицу, я проверил бак летнего душа, такой у многих стоял в огородах. Вода в баке была, и даже тёплая. Мне в голову закралась шальная мысль. Стянув с себя форму, я бросил её в корыто. Залив водой, покрошил туда хозяйственного мыла. Дальше - больше. Войдя в летний душ, открыл вентиль, постояв несколько минут под струйками тёплой воды, намылился. Помывшись, принялся бриться, правда зеркала я не нашёл, смотрел на своё отражение в тазу. Постирав форму, развесил её на верёвке. Чтобы не ходить нагишом, накинул рыбацкий плащ, другой одежды в избушке не было. Теперь, ждать ночи.
Продолжение следует. 1/2
23
