Если сегодня вы наберёте в любом поисковике "Рейнберг Самуил Аронович", то вам откроется информация, большая часть которой будет со словами "великий ученый", " выдающийся профессор", "Ленинская премия", " организатор первой в мире...", "автор книг и научных статей..."
Я знаю это имя с детства. Но не о выдающемся профессоре и его достижениях я хочу сейчас рассказать, а о чудесном Враче и настоящем Человеке.
– Мамуля, а что это за дырочка на твоей руке? – Я сижу справа от мамы и трогаю пальчиком небольшое углубление на её предплечье. Оно похоже на маленький, в полсантиметра глубиной, кратер, как будто чем-то острым кожу вдавили внутрь. Это не некрасиво, не страшно, просто необычно.
– Это, Витуся, то, что осталось после болезни моей руки. Мне тогда чуть руку не отрезали, но профессор Рейнберг её спас.
Я предвкушаю новую историю.
Мне 9, я сижу рядом с мамой, вдыхаю родной запах, слушаю любимый голос, и мне хочется, чтобы так было всегда.
– Это случилось в 1949 году. Мне было почти столько же, сколько тебе сейчас, и я была тогда очень худенькой, необычайно шустрой непоседой, ни минуты не сидела на месте.
Я внимательно смотрю на мою полную маму, пытаясь понять, не шутит ли она. Кажется, не шутит...
– Куда мы только не залезали! В послевоенном Архангельске не было таких красивых детских площадок, как сейчас, зато во дворах было много сараев, дровяников, заборов. Всё это становилось настоящим магнитом для нас, детей. В сентябре 1949, во время очередной такой вылазки, я упала с забора, через который пыталась перелезть. Зачем я на него полезла - не знаю, ведь проход был рядом, но таковы уж, видимо, правила детства: перелезть интересней, чем обойти.
Упала я очень неудачно, на правую часть тела, сильно ушиблась. Особенно досталось руке, которая при падении неловко подвернулась и оказалась прижата телом. Сразу встать я не смогла, помогла соседка, она же отвела меня домой и потом рассказала о происшествии моей маме, которая в момент моего падения была на работе.
Рука сильно болела, и меня положили в больницу для обследования и лечения. Ничего опасного не нашли, какое-то время я носила руку на косынке, обвязанной вокруг шеи, и вскоре боль прошла. Никто не ожидал, что она вернётся, но дело оказалось очень серьёзным.
Спустя пару месяцев место ушиба припухло, а боль стала настолько сильной, что поднять руку я не могла. Тогда и начались наши с мамой мытарства.
Было сделано несколько рентгеновских снимков, и почти сразу один из архангельских профессоров поставил предварительный диагноз: саркома кости.
– Что такое саркома, мама?
– Это рак, Витуся, причём очень быстро развивающийся. Неизлечимый. Маме моей сказали, что, если диагноз верный, то руку надо отнять, но даже в этом случае проживу я не больше полугода.
Бабушке твоей тогда было 35 лет, я - ее единственная дочь. Не описать словами её горе и отчаяние!
Она всегда говорила, что ей очень везло на хороших людей. Вот и этот раз не стал исключением. Среди её приятельниц была Елизавета Семёновна Зипалова, врач-рентгенолог. Она, кстати, сразу считала, что это не саркома, а остеомиелит, то есть воспаление кости, но спорить с профессором не смела. Зато настоятельно посоветовала ехать в Москву, к её учителю, профессору Рейнбергу. Сказала, что он как раз специализируется на костях и суставах, и написала рекомендательное письмо.
Это сейчас всё просто: взял и поехал, а в 1950 году просто так уехать с работы в Москву по своей прихоти было нельзя. К тому же бабушка, ты это знаешь, работала в ведомственной организации, и ей пришлось просить направление для обследования дочери в клинике строго по своему ведомству.
В Москву мы приехали в начале апреля 1950 года, поселились в гостинице от бабушкиной работы, и сразу направились в ведомственную клинику. И, хотя основной целью поездки была встреча и консультация у профессора Рейнберга, по-другому было сделать нельзя.
Снова сдали все анализы, сделали очередной рентген руки, посетили хирурга и онколога, и предварительно они подтвердили саркому. На вечер этого же дня назначили консилиум, чтобы окончательно определиться с диагнозом и тем, что делать дальше. Я видела, как от этих вестей страдает моя мама, хоть она и старалась не показывать виду.
В этот же день, выйдя из ведомственной клиники, мы направились в НИИ, в котором трудился профессор Рейнберг. На месте мы его не застали - он читал лекцию студентам, и нам сказали подойти через пару часов.
Мы сходили на Красную площадь, посетили Мавзолей Ленина. А потом мама купила мне очень красивую книжку с удивительными иллюстрациями. Книжка была дорогая, но, как мама потом мне рассказывала, она решила: "Пусть посмотрит, почитает. Кто знает, сколько ей осталось?"
К часу дня мы снова пришли в НИИ, на этот раз профессор был на месте. Робея, страшно напуганные всеми событиями, мы вошли в кабинет и увидели очень приятного, благородной внешности человека в белом халате и докторской шапочке. Я навсегда запомнила эту милую, приветливую улыбку, этот внимательный взгляд.
Он встал из-за стола, подошёл к нам, протянул маме руку:
– Профессор Рейнберг Самуил Аронович.
– Феодосия Лукинична из Архангельска.
– Какое хорошее русское имя и отчество. С чем Вы ко мне пожаловали?
Мама рассказала обо всех наших злоключениях, передала привет от Елизаветы Семёновны, вручила её письмо и пакет со снимками и анализами.
– Елизавета Семёновна умная женщина, – сказал Ренберг, прочитав письмо. Потом внимательно осмотрел мою руку, ознакомился с бумагами, что были в конверте, и сказал обязательно позвонить ему напрямую сразу после консилиума. Он написал на листочке свой домашний номер телефона, отдал маме и вместе с нами спустился вниз, чтобы нас проводить.
В шесть вечера мы были у дверей кабинета, где должен был проходить консилиум. Мама была в таком подавленном состоянии, что люди рядом стремились сказать ей что-то ободряющее. В коридоре было много посетителей, все ждали своей очереди. Один из ожидающих спросил маму, что со мной, откуда мы. Мама рассказала, и он посоветовал:
– В Москве есть в НИИ профессор Рейнберг, постарайтесь к нему попасть, он спас у моего сына среднее ухо, а "светила" из ведомственной клиники одно ухо удалили. Удалили бы и второе, но мы попали к Рейнбергу.
Нас вызвали в кабинет. Врачей в нём было много, в основном женщины. Мужчин было трое. С меня сняли платьишко, чтобы была видна рука, и начали обсуждать, что к чему. Возглавлявший консилиум профессор, ощупав резкими движениями мою руку, не менее резко сказал: "Саркома". Другой врач робко возразил: "Я считаю, это остеомиелит". Первый жёстко подавил голос рядового врача: "Какой остеомиелит, типичная саркома. Вот что, мать, надо отнять руку, надо делать эту большую операцию." И он начал интересоваться у врачей, есть ли место в хирургическом отделении, чтобы немедленно меня положить. Узнав, что место найдётся лишь в коридоре, он ещё раз сказал: "Решайтесь, мать, операция чем быстрее, тем лучше".
Услышав такие страшные слова и представив, что значит жить без руки, я расплакалась. Мама моя, с присущей ей поморской прямотой, но вежливо, сказала: – Профессор, есть слово "ампутировать", оно не понятно ребёнку. Мы ехали в Москву для лечения. Ваш учёный медицинский мир пишет о рентгенолучах и радиолучах. А "большую операцию" можно сделать и в Архангельске.
– Мало ли что пишут. Я сказал вам мое слово - операция.
– Я прошу Вас пригласить на консультацию профессора Рейнберга.
– Рейнберга? Откуда вы его знаете?
– Не знала так же, как и Вас. Я два дня "плачусь", ходя по Москве, люди мне его назвали, и я нашла его. – Сказать правду маме было нельзя, но, учитывая разговор в коридоре, она не сильно и обманывала. В те годы шли гонения на врачей-евреев, неосторожное слово могло повредить Рейнбергу, а нас лишить его поддержки.
– И что же? Он вас принял? –глава консилиума продолжал задавать вопросы.
– Да, принял, и дал согласие в случае надобности проконсультировать.
– Он ничего нового вам не скажет.
Потом, обратясь к врачам, он спросил:
– Кем он сейчас работает? Он ведь снят с должности директора НИИ.
В ответ ему посыпались различные толки в адрес Рейнберга. Даже мне, ребёнку, всё это показалось неприятным. Мама же моя изменилась в лице. В присутствии пациентов так плохо говорить об ученом, своём коллеге!
– Кем бы он ни работал, хоть дворником, но то, что есть в голове человека, никто не отберёт. Прошу вас пригласить профессора Рейнберга на консультацию, – моя отважная мама продолжала настаивать на своём.
Обратившись к врачу-рентгенологу, которая, как мы потому узнали, была ученицей Рейнберга, глава консилиума произнёс:
– Валентина Михайловна, пригласите Рейнберга, коли мать просит. И выпишите им направление на биопсию.
Мы попрощались и вышли из кабинета. Как только закрылась дверь, мамочка моя горько, страшно разрыдалась. Мужчины, сидевшие в очереди на консилиум, были так взволнованы её безутешными состоянием, что начали пытаться хоть как-то её успокоить. Принесли стакан воды. Кто-то из них сказал, что врач этот в войну был полевым хирургом, долго ставить диагнозы не в его правилах. "Резать" - было практически единственным его решением.
Ни одна женщина-врач не вышла из кабинета поддержать маму, хотя её страшные рыдания не слышать они не могли...
Сразу, как смогла говорить, мама позвонила Рейнбергу. Он внимательно её выслушал и сказал:
– Милая Феодосия Лукинична, успокойтесь, не расстраивайтесь. Мы, учёные, разберёмся, поможем Вам. Я обещаю завтра приехать в клинику на консультацию. На биопсию не ходите - амбулаторным порядком эту процедуру делать нельзя. Если это саркома, то взятием анализа только ускорим процесс. Завтра я в обеденный час приеду в клинику. Вам с Женечкой советую, несмотря на горе, уснуть.
Наутро, после завтрака, мы снова отправились в клинику.
– Сделали биопсию? – был первый же вопрос от рентгенолога.
– Нет. Мы не пошли потому, что в библиотеке я взяла медицинский справочник и в нём прочитала, что биопсию не рекомендуется делать амбулаторно, что делать это надо в стационаре во избежание возможных осложнений. – Мама снова пошла на хитрость, чтобы сохранить тайну её общения с профессором Рейнбергом.
– Да, это делать лучше в клинике, – очень спокойно ответила врач.
Приехал Рейнберг. Меня одну, без мамы, позвали в кабинет. Врачи снова осматривали руку, изучали снимки, спорили. Я всё чаще слышала слово "остеомиелит", всё реже - "саркома". Пригласили маму. Она вошла нетвердой походкой, очень бледная. Что она передумала в эти минуты в коридоре? Что пережила?!
Мама присела на стул. Рейнберг сказал:
– Мамаша, не смотрите на меня так хмуро, я Вас обрадую: я отрицаю саркому. Ещё вчера я сомневался, но сегодня ясно вижу: саркомы нет. Правда. По некоторым признакам врач из глубинки, района мог бы отнести это заболевание к саркоме, но мы, учёные, должны и можем разобраться.
Как мама после мне объяснила, Рейнберг намеренно не назвал её по имени-отчеству, чтобы показать, что они особо не знакомы.
По маминому лицу текли слезы, заливая её красивое, вышитое спереди бисером, чёрное платье. Она купила его перед поездкой в Москву. Мы вообще были с ней очень красиво и нарядно по тому времени одеты: мама не хотела ударить в грязь лицом, приехав в столицу...
Беда отступила, и всё напряжение последних месяцев выходило у мамы с этими слезами. Лицо её было почти спокойно, но слезы шли и шли...
– Успокойтесь, теперь всё будет хорошо. В сравнении с саркомой остеомиелит - семечки, – голос Самуила Ароновича звучал уверенно, он успокаивал и возвращал маму к жизни.
Мы вышли из кабинета. Вскоре вышел и наш "чудесный доктор":
– Всего доброго. Телефон мой помните? Звоните.
Мы остались в коридоре ждать дальнейших направлений. В это время совсем рядом прозвучало:
– У архангельской девочки остеомиелит. Мой диагноз восторжествовал: сам Рейнберг подтвердил! – невдалеке от нас стояли два человека, и один из них был тот самый врач, который на консилиуме говорил, что это не саркома, и чьи слова были задавлены авторитетом старшего по профессии.
К нам подошла врач-онколог. Она только что переговорила с начальством, чтобы понять, куда нас дальше направлять. То, что мы услышали, было более, чем странно:
– Профессор (она назвала фамилию главы консилиума) утверждает свой, установленный вчера на консилиуме, диагноз. Если мать слушает Рейнберга, пусть у него и лечится...
Не знаю, чего стоило маме решить вопрос с переводом из ведомственной клиники в НИИ к Рейнбергу, но она это сделала.
Меня положили в больницу на Солянке, назначили новые обследования и первичное лечение. Маму ко мне пускали только по воскресеньям, но она каждый день приезжала постоять под окном, чтобы хоть издалека увидеть меня. Часто ко мне заходила дочь жены Рейнберга от первого брака, Наталья Давыдовна. Она была кандидатом медицинских наук, работала в этой же клинике. Мы с ней вместе махали из окна маме, стоявшей внизу. Мама потом рассказала, что она испытывала огромную благодарность к этой милой, доброй женщине, которая среди всех своих дел находила время зайти к чужой маленькой девочке, чтобы поддержать и принести гостинчик.
Выписали меня 9 мая. Диагноз, после ещё нескольких обследований, был точно установлен - остеомиелит. Помощница Рейнберга при нашей выписке сказала, что это на её памяти был бы пятьдесят первый случай, когда могли ампутировать, а было не надо, и что во всех тех случаях решающую роль сыграл Самуил Аронович.
Мама, почти потерявшая меня и вновь обретшая, была необыкновенно счастлива. Вечером 9 мая на площади Маяковского мы наблюдали праздничный салют. Как хотелось мне всё это охватить и запомнить! С каким восторгом я всё воспринимала! Я в столице, с мамой, беда отступила, я буду жить, у меня есть рука, и никто у меня её не "отнимет"...
Самуил Аронович в одном из телефонных разговоров посоветовал маме не уезжать из Москвы сразу же после выписки.
– Посетите кукольный театр Образцова, съездите в планетарий, в зоопарк. Пусть Женечка забудет клинику. Посмотрите столицу, пусть о Москве у неё останутся добрые, светлые воспоминания!
Мама так и сделала. В театре Образцова мы смотрели "Лесную сказку". Как нам понравилось! Удивительный это театр, всё в нём воспитывает чувство прекрасного, начиная с входной двери: всё сделано с учётом детского восприятия, детской психологии. Мы много гуляли в те дни по Москве, любовались нашей прекрасной столицей и одновременно наслаждались нашим счастьем!
Перед отъездом Самуил Аронович пригласил нас в гости – он очень хотел познакомить с нами свою супругу. Приглашены мы были на обед, но мама согласилась только на чай. Ей было неловко злоупотреблять вниманием семьи глубоко уважаемого ею человека.
Мама купила красивый хрустальный сервиз, состоявший из подноса, графина и шести фужеров, и заказала на него гравировку: "Дорогому Самуилу Ароновичу от бесконечно благодарной Женечки из Архангельска. 13.05.1950."
Это был еще один день, который мне очень запомнился. Ещё бы! Впервые мы были в настоящей профессорской квартире! Мама вспоминала, что идти к такой знаменитости домой ей было страшновато: боялась, что не сумеет себя вести, растеряется в культурной и образованной семье учёных. Но всё прошло самым замечательным образом.
Мы нарядились, хорошо себя, как тогда говорили, "прибрали", и пошли.
Какая она была красивая, моя 35-летняя мама! Как смотрели на неё не только мужчины, но и женщины! Она и так была хороша собой, а обрушившееся на нас счастье сделало её необыкновенной!
Мне часто бывает жалко, что она так и не встретила своего человека, не стала по-женски счастливой...
В пять вечера, как и договаривались, мы стояли у двери квартиры на Новослободской, 57/65. Подали звонок. Боже, с каким радушием, приветливостью встретили нас Самуил Аронович и его жена Валентина Ивановна! Рейнберг помог маме снять пальто, меня поцеловал в щëчку и сказал, глядя в глаза: "Какие вы нарядные!"
Валентина Ивановна, крупная и видная русская женщина, хотела скорее усадить всех за стол, но Самуил Аронович сначала пригласил нас в свой кабинет. Впервые в жизни я увидела настоящий кабинет учёного. Все стены от пола до потолка - стеллажи с книгами. Ближе к окну - красивое бюро, несколько массивных стульев, два кресла. Мама потом мне сказала, что это всё было сделано из красного дерева.
Самуил Аронович сел в кресло, снова внимательно осмотрел мою руку, изучил последние снимки и анализы, остался доволен. Дал маме несколько рекомендаций по тому, как быть дальше, посоветовал свозить меня на южный курорт, лучше в Крым.
Мама вручила подарок, а он засмущался, не хотел принимать, понимая, сколько это стоило.
– Милая Феодосия Лукинична, зачем Вы тратитесь? Это совершенно не нужно...
Набор, действительно, был дорогой, очень богатый. Но мама показала ему гравировку, и он рассмеялся:
– Хитрая Вы женщина!
Мы прошли в гостиную и сели за стол, который, несмотря на договорённость "к чаю", был уставлен разными вкусностями. Всё было сервировано очень красиво! Мама моя тоже любила красивую посуду, умела нарядно накрыть стол, но чаепитие у Рейнбергов стало для меня незабываемым! Вскоре пришла и Наталья Давыдовна, с которой мы искренне подружились, пока она навещала меня в больнице.
Рейнберг, узнав, что мама родом из Мезени, живо интересовался её малой родиной. Я, конечно, в силу возраста, многие разговоры не понимала, но мама потом мне рассказывала, что Самуил Аронович увлекательно сообщил ей некоторые детали о Мезени. Её это очень удивило, и на вопрос, откуда он так много знает о её малой родине, Рейнберг ответил, что в Ленинграде, где он прожил и проработал большую часть жизни, он близко сдружился с академиком Виктором Николаевичем Шевкуненко, мезенцем, который состоит в большой личной дружбе с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Ворошилов когда-то отбывал ссылку в Мезени, а Шевкуненко его "субсидировал", когда тот готовился к побегу.
– Вот почему богатых мезенских купцов Шевкуненко не расстреляли в годы репрессий, – подытожил Самуил Аронович.
Мы пили чай, взрослые беседовали. Легко и просто было с этими прекрасными людьми. Тепло попрощавшись, мы, довольные и счастливые, вышли из этого чудесного дома...
Спустя 40 дней со дня нашего отъезда из Архангельска, мы вернулись домой. Открывавшая нам дверь соседка - мы жили в коммунальной квартире, и по нашему возвращению дверь оказалась закрытой на цепочку - без "здравствуйте", скользнув по мне взглядом, с некоторым разочарованием сказала: "С рукой... "
"Да, с рукой", – спокойно ответила мама.
Оказалось, что среди соседей разнёсся слух, что у дочки Коткиной отняли руку...
Лечение руки было необходимо продолжать. Несмотря на то, что воспаление было приостановлено, до конца оно не прошло. И здесь нам очень помогла Лидия Фёдоровна Валькова. Медик по образованию, она лечила людей травами. Знания свои она получила от тёти, и очень много и успешно помогала страждущим. Ещё до нашего отъезда в Москву, она сказала маме: "Если это не рак, я руку вылечу. Важен точный диагноз".
Изучив рекомендации Рейнберга, она сделала особую мазь, которую мы наносили на место ушиба. Мазь была чёрная и очень сильно пахла. Через несколько месяцев на месте её нанесения образовался свищ и всё, что "сидело" в кости, вышло наружу. Вот так и появилась у меня эта ямочка, про которую ты спрашиваешь.
– Мама, а Рейнберг жив?
– Нет, Витуся, он умер в 1966 году. До этого времени мы переписывались. Не перестаю удивляться тому, как он, невероятно занятой человек, находил время на то, чтобы отвечать на письма и поздравления маленькой девочки, а потом и взрослой женщины. Он всегда писал сам, от руки, никогда не передавал наше общение секретарю. Только один раз мне ответила его жена, Валентина Ивановна, видимо, в это время он был особенно занят. Послания его были невероятно добрыми и мудрыми. У нас есть эти чудесные письма, почитай...
...Седьмого марта этого года, прямо посреди разговора с мужем, я поняла, что мой новый рассказ будет называться "Рейнберг".
Они очень интересно рождаются, мои рассказы. Иногда мне кажется, что это не я их пишу, а они - выходят через меня в мир. И всегда сами решают, о ком будет следующий из них.
Утро 8 марта. Я открываю ноутбук, нахожу надпись "Семейный архив", открываю папку "Письма Самуила Ароновича Рейнберга" и начинаю читать. Мне понадобилось 40 лет, чтобы "дозреть" до них.
Буквально с первого же письма я начинаю шмыгать носом. В письме этом нет ничего грустного, напротив, оно необычайно светлое и доброе.
"Москва, 1-го января 1952 г.
Моя дорогая, хорошая Женечка!
Прежде всего обращаюсь к тебе, моя милая девочка, с большой и душевной просьбой не сердиться на меня за то, что я не сразу ответил на твоё чудесное письмо. Взрослые люди иногда совершают поступки, которые детям трудно понять. Я был невероятно занят и никак не мог выкроить из скудного времени полчасика, чтобы тебе написать. А вот сегодня, в первый же день нового года, я первое же письмо на досуге пишу именно тебе.
Большое тебе спасибо за прекрасную карточку. Ты смотришь на меня такой красавушкой, что я в глубине души даже горжусь таким вниманием ко мне и страшно польщён, что ты мне написала и прислала фотографию. А письмо ты написала так, что будь я твоим учителем, я бы тебе за это письмо поставил круглую пятёрку. И почерк твой мне очень нравится, прямой и правдивый, решительный и аккуратный. Но, конечно, больше всего меня тронуло содержание твоего письмеца. Может быть, когда ты вырастешь большая, ты захочешь стать врачом. Тогда ты поймёшь, что это занятие очень трудное, связанное с большими горестями и переживаниями. И в этой напряжённой и ответственной работе бывают очень радостные и счастливые события. Это тогда происходит, когда мы имеем возможность оказать помощь людям, даже спасти их из большой опасности. Вот так сложились обстоятельства, что именно ты, моя дорогая и славная Женечка, доставила мне эту огромную радость. Таким образом, выходит, что и я тебе, маленькой девочке, будучи уже почти старым профессором, должен сказать большое человеческое спасибо. Конечно, очень приятно, когда жизнь неожиданно сталкивает различных людей и они друг другу делают только добро, когда они становятся друзьями, как мы с тобой. Теперь уж наша дружба будет непоколебимой, дружба навсегда. А по секрету я тебе скажу, что я очень верный человек, и уж если кого-нибудь полюблю, то это навсегда. Значит, мы с тобой теперь будем верными друзьями. Это значит,что всегда в минуту жизни трудную ты можешь обратиться ко мне, как близкому другу, и уж я тебе всегда помогу словом и действием, как родному и близкому человеку. Если бы ты была мальчиком, то я бы сказал, что теперь мы с тобой боевые товарищи.
Это и на тебя накладывает некоторые обязательства. Ты должна быть совершенно здоровенькой, чтобы никого не подводить. Ты должна очень хорошо учиться, и я искренне рад, что у тебя отметки отличные. Надеюсь, что и по арифметике ты подтянешься. Затем необходимо, чтобы ты была с мамочкой доброй, ласковой, послушной. Когда ты станешь старше, ты оценишь свою замечательную мамочку и поймёшь полностью, что она для тебя сделала, ты её ещё больше полюбишь. И Елизавета Семёновна тебе настоящий друг, оказавший неоценимую услугу в жизни.
А я сижу дни и ночи за письменным столом и пишу большую толстую книгу, как раз о косточках, и эта книга поможет тысячам врачей нашей любимой Родины лучше лечить больных людей.
Все твои приветы я с удовольствием передал по назначению.
Крепко тебя, дорогая моя Женечка, целую и сердечно кланяюсь мамочке.
Твой верный друг С. А. Р."
Я одно за другим прочитываю 16 сохранившихся писем. Глаза мои распухли от слез. Слез счастья от возможности прикоснуться к необычайно красивой душе великого Человека, Врача, Друга и его прекрасной дружбе с девочкой, которую он спас. То, как и что он пишет, с какой нежностью наставляет ее, как он стремится порадовать, как по-отечески благословляет её взрослую, – не может не трогать. Пожилой, очень занятой человек, профессор, учёный, написавший огромное количество книг и постоянно работающий над новыми, читающий лекции студентам, ведущий громадную научную деятельность, он, находя среди океана писем "Женечкино", называет его "жемчужинкой", и отвечает на него в первую очередь...
Я представляю маленькую Женю Носову, читаю письма "чудесного доктора" Рейнберга её глазками и понимаю, какой невероятно красивый урок человеческих отношений она, оставленная родным отцом, получила через это общение! Возможно, именно эти письма подарили ей веру в то, что хороших людей в мире гораздо больше, и помогли стать той, кем она стала. Для меня - великой.
P. S. Мама и Самуил Аронович переписывались с 1950 до 1966, года, когда он ушёл из жизни. В нашей домашней библиотеке хранятся 2 тома большой работы профессора Рейнберга "Рентгенодиагностика заболеваний костей и суставов", 1964 года, издание 4-ое, переданные маме Елизаветой Семеновной.
За третье издание этого труда Самуил Аронович получил Ленинскую премию. В одном из этих томов описана история "больной Н.", маленькой девочки из Архангельска, спасённой профессором Рейнбергом.
А ещё есть тоненькая книжка, написанная не научным, а простым языком, предназначавшаяся для просвещения людей, "Рентгеновы лучи на службе здоровью", 1949 года, с дарственной надписью: "Моей дорогой маленькой пациентке, большой шалунье, умнице Женечке Носовой на добрую память от автора этой книжки. Москва, 12 мая, 1950 г." Дата их последней встречи. И начала большой дружбы через очень красивые письма, длиною в 16 лет...
И, да, "арифметику" Женечка Носова "подтянула" настолько, что работала всю жизнь учителем математики.
©Виктория Князева, 10.03.25, Спб.
