Ох, и денёк выдался… Помню, как сейчас – жара стояла несусветная, июль, наверное, самый разгар. Мы с Лёшкой тогда еще жениться только собирались, конфеты-букеты, все дела. Он и позвал меня к родителям знакомиться. Ну, я, конечно, волнуюсь, как любая нормальная девица в такой ситуации. Мама у него, Татьяна Ивановна, женщина видная, статная, по голосу по телефону – так вообще барыня. Я, честно сказать, побаивалась.
Приехали. Встретили, как полагается – улыбки, объятия, чаем напоили. Дом у них добротный, видно, хозяйство крепкое. И вот сидим мы на кухне, чай пьём, разговоры разговариваем, всё вроде мило-благостно. И тут Татьяна Ивановна на меня так… этак смотрит, прищурившись, и говорит, как отрезала:
– Картоху начисти!
Я аж чаем поперхнулась. «Картоху начисти?!» Это что, тест какой? Или… или она меня за прислугу держит с порога? Лёшка аж покраснел, заёрзал на стуле, молчит – как воды в рот набрал. А Татьяна Ивановна смотрит в упор, ждёт. Ну, я ж не дура, поняла, что тут отступать нельзя. Встала, как ни в чём не бывало, говорю:
– Конечно, Татьяна Ивановна, сейчас. А сколько?
Она так… видать, не ожидала такой прыти. Даже растерялась на секунду.
– Да… ну, на суп… – буркнула, отвернулась к плите.
А я пошла картошку чистить. Стою, шкрябаю эту картошку, а у самой внутри всё кипит. Ну, думаю, начинается семейная жизнь… «Картоху начисти!» Это что за тон такой? Как будто я тут… крепостная какая. Да я, между прочим, с высшим образованием, менеджер в фирме, а она мне – «картоху начисти!»
И вот чищу я эту картошку, а мысли всякие в голову лезут. Может, это у них тут традиция такая – невесту картошкой проверять? Или она меня сразу на место решила поставить? Типа, знай, мол, своё место, девка, в нашем доме? А Лёшка сидит, молчит. Эх, думаю, Лёшка, Лёшка… Хорошо хоть жениться еще не успели. Может, оно и к лучшему, что всё так сразу… нутро, думаю, сразу показала.
Дочистила я картошку, отдала Татьяне Ивановне. Она так… скользнула взглядом, кивнула вроде бы… и всё. Ни спасибо, ни пожалуйста. Села обратно чай пить, как ни в чём не бывало. А я стою, как оплёванная. Обидно – слов нет.
Весь вечер какой-то скомканный получился. Вроде и разговаривали, и смеялись даже… но вот этот осадок от «картохи» – он как камень на сердце лежал. Я Лёшке потом говорю, уже вечером, когда уезжали:
– Лёш, а что это было вообще? «Картоху начисти!» Это что за манера такая?
А он так… плечами пожал, виновато улыбнулся.
– Ну, мам… ты же знаешь, она такая… простая. Она ж не хотела ничего плохого. Просто хотела помочь, чтоб ты не сидела без дела…
«Не сидела без дела»?! Я, значит, в гости приехала, знакомиться с будущей свекровью, а мне говорят – «картоху начисти», чтоб не скучала? Ну, спасибо, очень любезно.
– Лёш, ну это же невежливо, – говорю. – Первый раз в доме, и сразу – как на работу вышла. Я же не домработница, в конце концов.
– Да ладно тебе, Марин, – отмахивается Лёшка. – Ну, сказала и сказала. Чего ты так переживаешь? Это ж мама. Она ж любя.
«Любя»? Это она так любовь свою проявляет? Приказывает, как бариня крепостной? Нет, думаю, что-то тут не то. Не нравится мне это всё.
И вот, знаете, этот случай с картошкой – он как лакмусовая бумажка оказался. Потом, конечно, мы помирились, вроде бы всё уладилось. Лёшка уговорил, говорит, мама переволновалась, хотела как лучше. Ну, ладно, думаю, первый блин комом. Бывает.
Но потом такие «блины» нет-нет да и вылезали. То она мне замечание сделает, как тесто месить, то как полы мыть правильно. То вдруг невзначай спросит, умею ли я щи варить. И всё вот так… сверху вниз, свысока. Как будто я тут… невесть что. А она – эксперт по всем вопросам.
Я, конечно, девушка не промах, огрызаться не разучилась. Могла бы и ответить резко, но Лёшку жалко. Он между двух огней вечно мечется. Маму любит, меня любит… как разорваться? Вот и молчу, терплю, сквозь зубы улыбаюсь.
А внутри – всё кипит. Обидно до жути. Ну, почему вот так? Почему свекрови так часто невзлюбляют невесток? Вроде бы одна семья, а будто враги в окопах.
Как-то раз не выдержала, говорю Лёшке:
– Слушай, – говорю, – мне твоя мама, конечно, женщина видная, спору нет. Но вот это её вечное – «как надо», «как правильно»… меня уже достало, честное слово. Я что, сама не знаю, как картошку чистить? Или щи варить? Я, между прочим, дома тоже хозяйством занимаюсь, не с луны свалилась.
А Лёшка опять своё:
– Ну, мам… она ж старой закалки. Она привыкла всё контролировать. Ты не обижайся, она ж любя.
«Любя»! Да сколько можно это «любя»! От этой «любви» у меня уже оскомина на зубах.
И вот так мы жили какое-то время. Я – на нервах, Лёшка – между нами, Татьяна Ивановна – в своём репертуаре. Пока, как говорится, не припекло.
А припекло тогда, когда мы решили квартиру покупать. Накопления у нас были, родители мои помогли, Лёшкина мама тоже обещала… ну, не то, чтобы обещала… так, намекнула, что, мол, поддержит молодых. И вот мы на эту «поддержку» очень рассчитывали, честно сказать.
Приезжаем к ней, значит, уже с конкретным вопросом. Квартиру, мол, нашли, хорошую, в ипотеку влезаем, но помощь бы не помешала. А Татьяна Ивановна так… смотрит на нас этак, как… как на просителей каких-то.
– Ну, – говорит, – квартиру, значит, нашли… Дело, конечно, хорошее. А жить-то как собираетесь? Кто кормить вас будет?
Я аж дар речи потеряла. «Кто кормить вас будет?» Это она серьёзно сейчас? Мы оба работаем, зарабатываем неплохо, не на шее у родителей сидим. Что за тон такой?
– Татьяна Ивановна, – говорю, – мы сами себя прокормим, не переживайте. Вопрос в другом. Вы же вроде… говорили, что поможете.
А она так… руками развела:
– Помогу… Ну, чем я помогу? Я ж пенсионерка. Сама на пенсию живу.
И вот тут меня, знаете, как прорвало. Всё, что копилось годами, как хлынуло. И «картоха» эта проклятая, и все её придирки, и это вечное «любя»… Всё в одну кучу смешалось.
– Татьяна Ивановна, – говорю, – вы, конечно, пенсионерка. Но я помню, как вы нам на свадьбу целый сервиз хрустальный подарили. И шубу себе новую купили недавно, тоже видела. И дача у вас… не бедствуете, вроде бы. А тут, значит, «пенсионерка»? Или помощь – это только словами? А на деле – «картоху начисти» и всё?
Она аж покраснела вся. Задохнулась от возмущения.
– Ты что себе позволяешь? – шипит. – Да как ты смеешь? Я тебе… Я…
А я уже не могу остановиться. Прорвало плотину.
– А я себе позволяю говорить правду, – говорю. – Надоело мне молчать и улыбаться. Надоело ваше «любя», которое на самом деле – как кость в горле. Вы меня с первого дня невзлюбили, это же видно невооружённым глазом. Только вот за что? Я вам ничего плохого не сделала. Просто люблю вашего сына. И, между прочим, люблю его по-настоящему. В отличие от вас, ваша любовь – она какая-то… душит, что ли. Контролирует, поучает… А любви-то настоящей нету. Только требования – «картоху начисти».
Сказала и замолчала. Дыхание перехватило. Смотрю на неё – а она сидит, как громом поражённая. Лицо – белее мела. Лёшка рядом – стоит, как истукан, ни слова не говорит.
И вот молчим мы все втроём. Тишина такая, что слышно, как муха пролетит. И вдруг… Татьяна Ивановна – всхлипнула. Прямо вот так – всхлипнула, и слёзы по щекам покатились.
Я аж оторопела. Не ожидала такой реакции. Думала, сейчас скандал будет, крики-вопли… а она – плачет.
– Да, – говорит, сквозь слёзы. – Не взлюбила. Не сразу. Сначала… показалась ты мне… слишком… современная, что ли. Не такая, как я. Я-то всю жизнь – для семьи, для дома… а ты – карьеристка. Думала, не поймёшь ты нас, не примешь наши порядки. Вот и… цеплялась. Придиралась. Глупая была.
И плачет, плачет… как ребёнок. А я стою, смотрю на неё – и у самой ком в горле. Жалко её стало. И себя жалко, и Лёшку… Всех жалко.
Подошла я к ней, обняла. Первый раз вот так – по-человечески, по-родному. А она прижалась ко мне, плачет в плечо.
– Прости меня, – говорит. – Прости, дуру старую. Наворотила дел…
И вот тут, знаете, что-то сломалось внутри. Все обиды, все недомолвки – как ветром сдуло. Осталась только… жалость, понимание.
И Лёшка к нам подошёл, обнял нас обеих. Так и стояли мы втроём, обнявшись, слёзы льём. И как-то сразу… легче стало.
А потом чай пили. Разговаривали долго, откровенно. Татьяна Ивановна рассказывала про свою жизнь, про мужа покойного, про Лёшку маленького… Я слушала, кивала, понимала.
И про «картоху» вспомнили, посмеялись даже. Оказывается, она просто хотела помочь мне почувствовать себя как дома, занять чем-то, пока она хлопочет. Ну, по-своему поняла, по-деревенски, что ли…
И про квартиру поговорили. Деньги она, конечно, не то, чтобы сразу вот так выложила… но обещала помочь, чем сможет. А главное – поняла, что мы – семья. И что любовь – она не в картошке заключается, и не в поучениях. А в понимании, в прощении, в умении слушать и слышать друг друга.
С тех пор, конечно, не скажу, что мы прямо закадычные подруги стали с Татьяной Ивановной. Бывает всякое. Но вот эта стена непонимания, которая между нами стояла – она рухнула. И теперь мы учимся быть семьей. По-настоящему. И, знаете, это – самое главное. А картошку… картошку я и сама с удовольствием почищу. Если надо. Даже для любимой свекрови. Теперь уже – с удовольствием.