Михаил Дряшин
На 92-м году ушёл Жан-Люк Годар. Ушёл физически. Творчески, на мой субъективный взгляд, это случилось раньше.
Первая полнометражная его работа 1960 года сразу стала культовой. Герой «Последнего дыхания» в исполнении юноши Бельмондо был славным малым, и если бы не досадная оказия с полицейским, которого пришлось убить, жил бы и дальше без забот. А то, что он ни страха, ни жалости, вообще никаких чувств не испытывал – это ничего. Вон их сколько вокруг, таких же. Живут и не жалуются. Подруга героя тоже бесчувственна.
Годар стал первым, кто снял кино, которое можно назвать по-симоновски – «Мёртвые и мёртвые». Причём это настоящее кино, самой высокой пробы.
Кто-то совсем неглупый сказал: «Все фильмы снял Годар, даже если это сделал не он». Из случайно занесённой им в студию звёздной пыли, обрывка фразы, мимоходом брошенного замечания, из сигарного окурка рождались целые направления киноискусства, золотые жилы, которые потом разрабатывали поколения старателей. Ему не было жалко золотого песка, ему было некогда. Он старался успеть. Всё разом.
Годар смотрел на мертворождённых своих героев таким же мертвенным взглядом, похожим на объектив камеры наружного наблюдения. Вторая его картина «Маленький солдат» снята именно так. Глазами постороннего.
Объектом его наблюдения стал дезертир, сбежавший с алжирской передовой. Воевать он больше не хочет и ради этого готов делать что угодно. За ним охотятся государство и левые проалжирские радикалы, за которыми, в свою очередь, тоже охотится государство. Власти в образе спецслужб солдата шантажируют, заставляя в итоге застрелить активиста-пацифиста. Вот в принципе и всё.
«Маленький солдат» считается теперь классикой андеграунда, культовой игрушкой леворадикальных умников времён парижских баррикад и отрадой сегодняшних эстетствующих киноманов. С последним можно согласиться, но почему Годара считали идеологическим работником левого фронта, до сих пор остаётся загадкой. Судя по фильмам, всё как раз наоборот. Более злого и вместе с тем точного портрета поколения, переживающего взрыв гиперреволюционности, сложно себе представить. По тому, что дети Мао считали Годара своим, можно судить лишь об их собственной ограниченности.
Но вернёмся к фильму. Снят он специально по-любительски. Чёрно-белая фактура кадра похожа на случайные съёмки туриста в незнакомом городе. Изначально не зная круга заданных персонажей, вы не отличите их от простых прохожих (не массовки, а именно прохожих, массовка не нанималась).
Оператор специально не выделяет героев. Вот в качестве уличного зеваки стоит сам Годар с неизменной сигарой в зубах и газетой в руке, вот какая-то парочка, рядом человек средних лет смотрит на оператора, не понимая, что происходит, вот и сам герой – секунда и убежал, ну и чёрт с ним. Молодой человек в тёмном костюме бесцельно подпирает фонарный столб, машина проехала, ещё одна, тут оператор закашлялся – картинка задрожала.
Это сложно считать потоком сознания. Скорее поток восприятия, столь характерный для французской «новой волны», одним из отцов-основателей которой Годар являлся. В точно таких же отношениях с окружающим миром состоит и герой картины. Отношения можно назвать объективными от слова «объектив». То, что снял оператор, – мир глазами никого.
Определённые чувства маленький солдат всё же испытывает. Он не дьявол, он незлой парень. В оппозиционера стрелять не хотел, не нравилось, а когда девушку убили, и вовсе переживал. Минут пять или семь. Вынужденное злодейство совершил неумело, шёл и думал: пальнуть – не пальнуть? Пальнул. А куда деваться?
Если герои «Последнего дыхания» и «Маленького солдата» – одиночки, то в более поздней картине «В мужском и женском роде» на мраморном столе любознательного патологоанатома оказывается целое поколение.
Это вполне приличные мальчики и девочки, щебечущие о чём-то за столиками летних кафе. В их бесчувственности нет ничего таинственного. Эмоциональный анабиоз на поверку оказывается инфантильностью. Но болезненной и затянувшейся настолько, что нет уже никакой надежды на выздоровление. Скорее всего, новое поколение всегда выбирает «Пепси», и шестидесятые годы в этом смысле исключением не были.
Было ещё несколько блестящих работ, из которых хочется отметить «Жить своей жизнью» (1962), откуда Отар Иоселиани, кажется, списал своего «Певчего дрозда».
А потом Жан-Люк Годар как творческая единица кончился. И прожил целую жизнь, завершившуюся сегодня. Вторую половину жизни снимал откровенную заумь, занимался многоуровневым самоцитированием. Будучи одним из провозвестников «новой волны», ушёл из неё в артхаус в нехорошем смысле.
К концу шестидесятых французские «нововолнисты» вообще разбежались кто куда. Кто в откровенный ширпотреб, кто в средне-умную коммерцию, а Годар – в самого себя с головой. Себя для себя и снимал.
Но снявший хоть одну гениальную картину уже гений. У Жана-Люка таких несколько. Есть что показать апостолу Петру.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
