Известное, но непостижимое явление. Когда ты паришься в бане, время замедляется, как и в космосе. И это правда! Есть даже такая русская поговорка: «В какой день в бане паришься, в тот не старишься».
Густой туман ранним утром мягко лёг на холодные рельсы, растворяясь в привокзальном парке, где пугливые птицы негромко переговаривались, изредка криками беспокоя одиноких жителей и постоянных обитателей тихого уголка станции Верещагино.
Грустным взглядом мы проводили скорый поезд, исчезающий в молочном тумане, который издавал короткие гудки, взмахивая прощально белыми клубами дыма, словно девичьим платочком на утренней заре. Немного постояли, вздохнули, взяли вещи и отправились на стоянку автобуса, где толпился приезжий народ. Ехать предстояло далеко, в деревню к Павлу Антоновичу, на родину Пашки, моего школьного друга, а это ещё часа два в пути.
Вскоре подъехал старенький автобус с одной дверью. Пассажиры, по местной традиции, плотно поджимая друг друга, влетели в автобус, наперебой заняли свои места, с шумом усаживались, укладывая рядом с собой плетёные корзины, чемоданы и тяжёлые сумки, постепенно успокаивались, оглядываясь вокруг себя, поверяя надёжность выбранного места. Было нам непривычно в этой суетливой обстановке пробираться меж сумками и чемоданами, ловя на себе раздражённые взгляды плотно сидящих пассажиров, но тут нахальная молодость взяла своё, и мы быстро и уверенно заняли сидение, которое находилось на колесе, на высоком месте. Самое неудачное место в автобусе. Самое трясучее. У всех пассажиров на виду, как на духу. Но мы не расстраивались, гордо смотрели свысока, радуясь, что нам повезло с этими местами, иначе пришлось ночевать бы на станции или ловить попутку.
Водитель с силой дёрнул за длинную ручку двери, которая с трудом закрылась после его грозных окриков на застрявших в дверях мужиков. Те виновато спрыгнули из автобуса под окрики возмущённых пассажиров, и вся их надежда уехать исчезла. Надрывая старенький мотор, автобус медленно тронулся, с трудом набирая скорость.
Длинная дорога, как обычно, укачивает романтических пассажиров, которые не прочь помечтать, подремать или выспаться. Но как ни странно, мне не спалось и не дремалось, не хотелось даже вспоминать городскую суетливую жизнь, вообще ничего не хотелось, вместо этого появилось странное чувство, как будто кто-то осторожно заставлял меня оглядываться по сторонам вокруг себя. Глянул в пыльное окно, увидел на нём трещины с разводом, заделанные какой-то серой лентой, потом на пассажиров, которые, слегка покачивая головами, чуть похрапывали. Невольно вслушивался в монотонное шуршание колёс и грустное рычание мотора с лёгким призвоном.
Перевёл взгляд на водителя, на его серую кожаную фуражку с козырьком и на коричневую куртку. Он деловито и тихо разговаривал о чём-то с подсевшим к нему пассажиром. На сельских рейсах часто случается, что какой-то бедолага в отсутствии недоброжелателей и, чувствуя свободу и внимание водителя, исповедальным тоном рассказывает про свою многострадальную судьбу. Сколько душевных исповедей выслушано водителем, только он знает. Наверное, это необходимо русскому человеку. Неожиданно кто-то крикнул.
– Эй, ты, останови!
Водитель резко развернулся.
– «Эй, ты» – пишут на заборе, запомни!
Мы переглянулись с Пашей, глядя на нарушителя спокойствия. Не обращая внимания на дорогу, которую так живо описывали великие классики литературы, я с волнением думал о первой встрече с Павлом Антоновичем. Какой он, Пал Антоныч, как встретит, что скажет обо мне? Паша мне рассказывал о нём немного, и я старался дорисовать его портрет, поскольку сам вырос один с матерью, встреча с ним меня волновала и беспокоила.
Автобус продолжал не спеша двигаться по пыльной дороге, потрясывая на ухабах заспанных пассажиров. Кто-то вскрикивал, кто-то поругивал дорогу. Переполненный автобус проплыл мимо усталых деревень со скошенными полями, на которых кучно лежали рулоны клевера. Лес тёмной полоской обрамлял серые поля, создавая чёткие линии в пространстве природы. Неожиданно из-за холма с тоненькими берёзками блеснула речка тихим течением и обнажила крутой берег, над которым дружной стаей высоко в небе кружились ласточки, выписывая немыслимые фигуры.
Вот и долгожданная остановка. Водитель глянул на нас;
– Эта ваша остановка.
Мы кивнули и стали пробираться сквозь наставленные поклажи дремавших пассажиров. На выходе шофёр сказал.
– А знаете, здесь недалеко живёт бывший директор школы Пал Антоныч.
– Да! – ответил я. Пашка промолчал, не признавшись, что это его отец.
– Передайте ему привет от непутёвого ученика. Правда, я иногда хулиганил, но уважал его. Он был строгий, справедливый. Вспоминаю, как он меня на путь истинный наставлял, всегда спокойно и тихо говорил так, что внутри мороз прохватывал. Вот всегда его вспоминаю. Хороший был учитель...
Автобус, продолжая укачивать своих сонных пассажиров, как молодая мать – неугомонного младенца, поехал дальше, окутанный серыми клубами пыли, и скрылся за густой чащей молодых и старых высохших берёз, оставив нас на дороге. Что-то стало припекать, поднялась жара, и, очнувшиеся от душного автобуса, торопливым шагом мы пошли через чащу ярко-зелёных сосёнок на высокий берег реки, осторожно спускаясь к мосту.
Паша остановился, улыбнулся своей широкой улыбкой, показывая пальцем свой дом на противоположном берегу реки, стоявший на хуторе рядом с небольшой берёзовой рощей. Держа в руках вещи и обувь, осторожно, по скользким брёвнам балансируя, среди провалившихся предательских досок, покачиваясь, как канатоходцы на канате, мы с трудом шли через многострадальный мост. Глядя на нас, внизу река улыбалась своим небыстрым и сверкающим течением, как бы посмеиваясь над бедными и неуклюжими ходоками и сочувствуя им.
Очевидно ледоходы, а так же непутёвые начальники, надломили мосту его жизнестойкость. Он постепенно старел и окончательно опустел: селяне уходили на высокий берег, оставляя обжитый хутор.
– В военное время мост устоял, выдержал, провожая на войну новобранцев, – рассказывал раньше Пашка.
– Ушёл на войну Пал Антоныч с вещевым мешком на плече и баяном. В то время многие уходили на фронт почти целыми деревнями. Вернулись немногие. Отец вернулся – с ранением и с трофейным баяном, подаренным немкой за её спасение, и был с ним до конца, до победы.
– А куда делся его баян? – спросил я, вспомнив прошлые наши разговоры и остановившись передохнуть.
– Когда наши солдаты отдыхали после боя, и какие-то предатели их выдали немцам, они едва ушли в лес и не успели взять баян – не до него было. Немцы, никого не увидев, кроме баяна, от бессилия и злобы расстреляли его, как живого солдата. Потом штыками его трепали, издевались и громко смеялись. Отец с горечью смотрел из танковой воронки, плакал, словно, над его душой издевались, мучили его, как человека. Фашистам он за всё отомстил, и, конечно, за баян. Паша умолк, и мы, глядя с опаской под ноги, с трудом двинулись дальше, покачиваясь на брёвнах усталого моста.
Наконец вышли на пустынный берег, оглянулись, выдохнули и пошли босиком по заросшей мягкой тропинке в сторону хутора.
Старая пыльная дорога рядом с тропинкой, заросшая по бокам зелёной порослью кустарников и молодых деревьев, поползла вверх и исчезла на горе в сосновом бору. Показался небольшой двухэтажный дом.
Мы подошли к роднику с чистой холодной и вкусной водой. Пашка частенько вспоминал его, особенно осенним днём, когда было очень красиво, и листья, падая и играя меж собой, забавно плавали, подгоняемые лёгким ветерком. Тогда вода в роднике была особенно вкусная и даже сладкая.
А зимой Пал Антоныч, бывало, принесёт ведро воды с льдинками, возьмёшь её в рот и, как карамельку, сосёшь.
– Ох и обманщик же ты! Небось простывал?
Паша улыбнулся с таким видом, будто сейчас проглотил такую «карамельку».
– Ты знаешь, «Золотой петушок» на нашем базаре будто клеем намазан, а здесь сладкая льдинка, на всю жизнь запомнил. Наверно, вода святая была.
Паша прибавил шаг. Стали встречаться тоненькие берёзки с солнечными белыми стволами и яркими зелёными листьями, которые поблёскивали, как бы встречая нас.
У дома нас встретила раскрасневшаяся и взволнованная тётя Поля, бывшая няня моего спутника. Она, поправив на голове платок, с радостью позвала в дом. Я, стесняясь, поздоровался. Паша её тепло обнял и остался с ней на крыльце поболтать. У них было о чём поговорить, я в это время осторожно прошёл в сени. Высокая деревянная лестница прямо вела на второй этаж. Сбоку, с правой стороны, была открыта дверь. Зашёл в комнату, разделённую деревянной перегородкой на большую часть и на малую, где находилась кухня с русской печью, от которой шёл аромат чего-то вкусного. Чувствовалось, что нас ждали.
С любопытством прошёл вглубь комнаты, заглянул на кухню. У окна стоял кухонный стол, с только что выпеченным хлебом, который ещё дышал теплом русской печки, а также банкой с утренним молоком. А на печном приступе из чугунка клубился неотразимый запах варёного картофеля. В большой части дома, по разные стороны стояли две старинные железные кровати. Между ними протянулся ручной работы, потемневший от времени цветастый половичок. Над старой железной кроватью Пал Антоныча свисала большая полка с пожелтевшими от времени газетами, брошюрами и книгами, казалось, что вот-вот упадёт. Но эта угрожающая полка с тяжёлой кладью каким-то странным и удивительным образом держалась на стене.
Пашка помнил всё до мелочей, что было в доме. Для него ничего здесь не изменилось. Тот же старенький половичок и берёзки, которые приветливо заглядывали густыми ветвями в окно. Небольшая его кровать стояла вплотную к деревянной перегородке. Над ней висел покрытый густой серой паутиной портфель, видимо, бухгалтерский, почему-то не застёгнутый. Рядом с Пашкиной кроватью находилась дверь, которая выходила на кухню.
Напротив кровати приютился старинный, с двумя подлокотниками и изгибистой резной спинкой купеческий диван. На нём скромно дремал трофейный баян в футляре с побитыми углами. На стене над ним висели часы с выцветшим циферблатом и потускневшими стрелками, с редким и глухим тиканьем и наполовину высунувшейся из маленького окошечка молчаливой кукушкой. Медную, позеленевшую гирю, с длинной цепочкой, хозяин с осторожностью тревожил дважды в день, подтягивая её, с раздражающим дребезжанием, что вызывало грустные и нелепые мысли.
Напротив дивана, на широком подоконнике, стоял скромный цветок герани. Под ним стоял большой обеденный стол, он был прижат к кровати Пал Антоныча. С левой стороны стола лежали ещё с молодости хозяина выцветшие газеты, агитброшюры и запылившийся тоненький доклад Генерального секретаря. Не сопротивляясь нашествию пожелтевшей печати, рядом стоял старенький приёмник с большими послевоенными батареями.
Пал Антоныч почти его не включал, за редким исключением слушания о каких-либо важных событиях. При этом, когда начинались последние известия, приемник начинал скрипеть, шипеть, и потрескивая, попыхивая на панели, слабым огоньком старенькой лампы, угасал незлобно с последними новостями. Правая же сторона стола оставалась для семейной трапезы.
От стола тянулась длинная лавка с растопыренными ножками и упиралась в родительский сундук, обитый железом, который стоял у порога и был свидетелем долгих задушевных разговоров.
Пал Антоныч был коммунистом и агитатором, и, как говорил Пашка, отец любил, опираясь на крышку сундука, вести пламенные речи, как докладчик, иногда путал семью со школьной аудиторией. В праздничные дни к нему приходили любители обсудить новости, поспорить о политике и о советских руководителях.
Тонкая деревянная стенка делила дом на жилую комнату и кухню с русской печкой. За печкой стояла старая деревянная кровать, с наброшенными одеялами, тулупом и ещё какими-то вещами, за ней была дверь, ведущая в погреб.
– Ты не удивляйся, – сказал мне Пашка. – Здесь прошло моё детство, и ничего не изменилось после моего отъезда. Отец жил один, мать живёт в городе со старшим братом.
– Да, да, – скороговоркой подтвердила Поля. Мне хотелось ещё что-то узнать о Пал Антоныче от неё, приготовился слушать, присел на лавку у окна, но Поля вдруг замолчала. Я неохотно переключился на окно с маленькими белыми занавесками и стал разглядывать зелёную полянку с собачками, которые резвились на ней. В деревне, особенно на хуторе, без собак прожить невозможно, мало ли что. Охрана должна быть. У хозяина были две собачки, которые изредка нервно бегали под окном в окружении деревенских лающих кобелей.
Для меня, городского жителя, всё тут удивляло. Я завидовал тем, у кого были дедушки и бабушки в деревне. Это меня притягивало. А тут такая удача – ты в настоящей деревне.
Однако Пал Антоныч задерживался по хозяйству, мне пришлось продолжать знакомиться с деревенским бытом. Из окна просматривалась старая высокая берёза, стоящая рядом с потемневшей баней. Около неё мирно и дружно паслись две козы, которые прятались, увидев кого-нибудь, и трусливо помахивали маленькими хвостиками из-за деревянного строения. Рядом был большой сарай, берёзовые длинные жерди огораживали длинный большой огород. Сливаясь с потемневшей оградой, в высокой сухой траве стояли пчелиные домики тёмно-коричного цвета, что делало их не заметными для постороннего взгляда.
Пашка продолжал весело сплетничать с Полей о последних новостях и заразительно смеялся. Поля была няней у Пашки и воспитывала его на деревенских русских поговорках, которых много знала, шутила над ним, а иногда и над Пал Антонычем. Вглядываясь в потемневшую баню, я спросил у Поли. – Почему-то она сильно чёрная – старая, наверное? Поля поймала мой взгляд, ответила с улыбкой. – Это баня по-чёрному. Ты наверняка заметил, что она без трубы? – А почему? – А потому что надо было её истопить быстро, и дров немного надо... Неожиданно замолчала и тут же запричитала. – Ой, чуть не забыла, Пал Антоныч её уже истопил? Наверно, она уже готова? Он сказал, как приедут ребятишки, отдохнут немного – и быстро в баню. Мы с Пашей сразу засобирались. Поля дала чистое бельё.
По реке стелился белый туман вместе с чёрным дымом. Мне показалось, что там, на высоком берегу, вся деревня топит бани по-чёрному. Пока шли, разглядывая вечернюю реку с туманом, незаметно подошли к бане. Пашка быстро зашёл, я за – ним, и растерялся, осторожно оглядываясь, куда я попал? Было темно. На окне стояла, испуская слабый огонёк, старенькая керосиновая лампа. На стенах двигались наши тени. Постепенно я привык к темноте и разглядел большой котёл с кипящей водой. Под ним синими огоньками тлели красные угли. Было очень жарко.
– Ну что, мужики, раздевайтесь! – донеслось с верхней полки. – Двери плотно закрывайте, а то жар выходит...
Пока мы раздевались, мгновенно вспотели. Пот лился по спине горным ручьём. Пашка хитрый, знает, где спрятаться от этой невыносимой жары. Всё-таки в деревне вырос, успел на нижней полке вытянуться. Ещё друг, называется! К нему уже не подойти, а мне осталось без радости и с печалью быть у этого зловещего котла, который не давал мне хоть немного развернуться. На моё счастье в углу стояли два ведра с холодной водой. Это было спасение от жары. Пока я привыкал к необычной обстановке, с верхней полки, из густого тумана, раздался строгий голос, как на старте:
– Поддайте-ка, мужики, ещё пару! И побыстрей...
В темноте, и почти теряя сознание, я едва нащупал ручку ковша, зачерпнул кипящей воды из котла и, не помня себя, вылил пузырчатую воду на каменку. Ударил сильный густой пар, зашипели камни. Мне сразу стало плохо. Каким-то чудом я выскочил из бани на улицу, в чём мама родила, и распластался на траве. Вечерняя роса и лёгкий ветерок с реки с терпкими запахами трав привели меня в чувство. Надышавшись прохладным вечерним воздухом, я снова решил, как в атаку, влететь в преисподнюю.
Котёл продолжал испускать огромные пузыри кипятка, каменка трещала, огонь в ней переливался из ярко красных в фиолетовые огни, как в мартеновской печи. Невыносимо жгло мои руки, ноги, плечи, всё тело у этой чёртовой каменки. Глаза заплыли от пота белой пеленой. Мне показалась, что из углов чёрной бани выскочила ватага прыгающих чёртиков перед моими глазами с поросячьими мордами и с козлиными рогами. Визжат, рожи корчат, бьют ногами по краю дышащего большими пузырями котла.
Наконец-то услышал, как визжат черти в бане. Жара выжала из меня, как из мочалки, воду, она стекала по телу крупными ручьями пота. Волосы сбились у меня на голове и встали огромным комом, похожим на осиное гнездо. Всё смешалось в этой жаре: и адский пар, и огромные пузыри, и чёртики. Я с досадой стоял перед чёртовым котлом: и как это выдержать в том аду без шапки. Просто невозможно. Тётя Поля, дай ей Бог здоровья, забыла про этот очень нужный в бане убор.
– Эй, плесни на каменку, – вновь послышался торопливый голос из глубины на верхней полке. Паша засуетился с ковшом воды у котла. Каменка выдохнула очередной невыносимый для меня адский жар. Мгновенно всё исчезло в этой мгле у котла, только скакали слабые пугливые тени от лампадки на стене. В глазах начали опять прыгать чёртики. С трудом ополоснулся и вылетел, как ошпаренный, из бани. Вздохнул свежим воздухом, глянул на ночное чистое небо с яркими и весело блестящими звёздами. Густой банный пар окутывал меня. Я лежал на прохладной траве, постепенно приходя в себя, и с наслаждением услышал, как мягко шелестит ветер листьями берёз, услышал неиссякаемый треск насекомых – и восхитился перемигивающимися синенькими огоньками светлячков. Вот оно счастье!
Вскоре из бани выскочил и Пашка. От него исходило огромное облако пара. Дышал как рыба, выброшенная на берег. Он шлёпнулся рядом на прохладную траву с ночной росой и закрыл глаза. Первые минуты молчал, потом вздохнул глубоко, хитро спросил:
– Ну, как эта баня, по-чёрному?
– Не баня, а чёртов ад, – неожиданно вылетело из меня, хотя, лёжа на траве, я испытывал невероятное блаженство, словно родился заново.
– Если это ад, то ты бы там и остался, а то говоришь какую-то чушь, –воспротивился Пашка.
– Да ладно, не ругайся, я просто не ожидал вот такую баню. А Пал Антоныч не угорит?
– Да нет, он к такой жаре не только привык, он жить без неё не может. Она его лечит. Всё-таки война, а ещё раньше гражданская, во время которой тут за нашим домом на хуторе пришлось ему по многу часов лежать в снегу незамеченным. Наш дом по нескольку раз в день брали и белые и красные. В нашем доме был то штаб красных, то белых...
Пар ещё висел над нами, мы наслаждались ночным небом и тишиной.
– Отец был вообще не хилым человеком, – продолжал Пашка.
– За баней, внизу, бежит река, помнишь, мы её переходили по мосту? Раньше по этой реке, говорят старожилы, плавал Стенька Разин, может, правда, а может, и нет, а сейчас она обмелела, стала небольшой. Так вот на спор перед деревенскими девчонками, когда был молодой, он перепрыгивал её. Вот. А потом брал баян — и до утра гуляли. Водили хороводы... Вообще, заводной мужик...
– Однако, надо бы проведывать его, не угорел бы, – сказал я Пашке.
– Отец сказал: «Через час приду».
– А что, эта баня по-чёрному давно у вас?
– Да, ещё в столыпинские времена наши предки переехали из Латвии па западный Урал в тайгу. Лес вокруг дома раскорчёвывали да вспахивали эти поля. Тяжёлый был труд, как рассказывал отец. Первое, что построили – это баню, и топили её без трубы, открывали дверь на улицу, и дым шёл через открытые двери. Не так много дров надо было, и быстро нагревалась. А во-вторых, жара была такая, что всю хворь вытаскивала и лечила. После войны с фашистами у него что-то с позвоночником случилось, так его баня спасала.
По небу чиркнула звезда, оставляя яркую, как тонкую нить, полоску. Стало прохладнее, мы оделись в чистое бельё, которое нам дала Поля.
Пашке было проще, ведь он надел своё домашнее бельё. А мне на время Поля дала старенькую рубашку Пал Антоныча. Пришлось загнуть рукава и штаны, пошли босиком, разгоняя росу по траве с переливающимися огоньками светлячков. Дома Поля уже ждала с ужином. На столе стояла сковородка с жареной картошкой на сале, капуста квашеная, крупно нарезанный кусками с корочкой домашний хлеб. Тонкие пластины домашнего сала слегка свисали с края тарелки, вперемежку с копчёными кусками мяса. Бочковые огурцы издавали терпкий запах солёности. Часы уже показывали время глубокого сна. Гиря на длинной цепочке уже задевала спинку дивана, на котором лежал аккордеон.
Поля, стараясь создать праздничный настрой за столом, часто включала маленький радиоприемник, заваленный старыми газетами, который пытался выжать изо всех сил скрипучий и немощный сигнал. Хотелось есть. Паша с широкой улыбкой намекнул мне.
– Попробуй!
Я потянулся с вилкой к картошке, чтобы попробовать, пока Пал Антоныч ещё не пришёл. Тут произошло невероятное. Неожиданно я уловил тонкий запах копчёного мяса, и каким-то странным образом он зависал в воздухе. Меня насторожило. Я взял кусочек с тарелки, но там совсем другой запах. А этот появлялся, когда я тянулся к сковородке. Убираю руку, он исчезал. Так я проделал несколько раз. Эффект был тот же самый. И тогда протянул руку к лицу, меня осенило: это моя рука издаёт запах копчёного мяса. Поля увидела мою операцию с движением, заулыбалась и хитро сказала:
– Это баня по-чёрному, – потом добавила,– Пал Антоныч, когда парится, так тело его после бани три дня копчёным мясом пахнет, не французскими духами.
– Ничего себе, закоптился! – с удивлением воскликнул я. Так после бани меня, копчёного, можно и на базаре продать. Не отсюда ли пошло знаменитое прозвище «копчёный».
Я спросил испуганно у Поли:
– Это копчёность надолго?
– Да нет, к утру всё будет нормально, – с интонацией знатока сказала, хитро улыбаясь.
Меня это успокоило. Терпеливо сидим у накрытого стола. Меня вдруг заинтересовал висевший на гвозде над кроватью портфель.
– Любопытно... это, наверно, интересная история? – задал Пашке вопрос.
– Завтра я тебе всё расскажу, а теперь давайте ужинать без него.
Поля тут же согласилась. Кто-кто, а она знала привычки хозяина. Уже в кровати, за печкой, в другой половине дома, которую делит деревянная перегородка, я лежал и думал о Пал Антоныче. Пар продолжал ещё приятно гулять по телу, вместе с впечатлениями от долгой дороги, я незаметно уснул.
Наутро встал и вышел на улицу. Светило яркое утреннее солнце. Воздух был прохладным и свежим. Недалеко пели птицы в берёзовой рощице, небольшой ключ поблескивал чистой водой из-под упавших листьев. Вечерняя тропа, с угасшими светлячками, идущая к бане, ещё держала утреннюю росу. Поля с веткой в руке торопливо погнала в поле двух дородных коров с бычком к деревенскому стаду. Вернулась в дом с утренним парным молоком. Я вышел из дому, дошёл до знаменитой тёмной бани, открыл низкую потемневшую от дыма дверь, баня выдохнула остатком пара с запахом копчености, и мне пришлось невольно окунуться в атмосферу вчерашнего угара.
Сразу вспомнился через плотный пар несущиеся с верхней полки решительные слова Пал Антоныча: «А ну-ка ещё поддайте, ребятки, пару!». В голове сразу потемнело, я выскочил из бани и закрыл дверь. Недалёко паслась на утренней траве привязанная к берёзе коза. Увидев меня, быстро спряталась за строение, оставляя торчащие длинные рога. Пока все спали, всё-таки решился дойти до родника. Зелёная тропинка вела в берёзовую рощицу, прямо к роднику.
Наклонился к нему, убрал опавшие листья и набрал в ладошку, испил ключевой воды. Стало легко и радостно, ещё держалось чудное банное тепло, растекаясь внутри тела, встречаясь с холодком родниковой воды.
Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как этим ранним утром.
Спасибо этому уголку в этой рощице, что сохранил этот удивительной чистоты родничок...
Заглянул в окно дома в комнату, увидел Пашку, он ещё спал.
На пороге меня встретила тётя Поля с охапкой дров, она торопилась затопить печь. Увидела мой расстроенный вид, спросила:
– Что случилось?
Я развёл руками. Она меня поняла.
– А Пал Антоныч пришёл поздно из бани, почти ранним утром, увидел что на его кровати уже спит его сын и, чтобы не будить его, ушёл спать в сарай на сеновал. Он часто так делает. Сеновалит, как в молодости, –хихикнула она. К обеду Пал Антоныч уже в сарае отбивал косы. Я набрался смелости, заглянул туда, откуда раздавались звуки молотка.
Большой сарай был завален сеном до потолка. К нему приставлена высокая лестница, у которой сидел Пал Антоныч на самодельной табуретке, в белой банной рубахе и серых штанах, в больших ботинках, из которых выглядывали шерстяные носки, видимо, ручной работы. Он был крепкий, широкоплечий, на голове в редких седых волосах проглядывала небольшая лысина. Перед ним лежало толстое бревно с «бабкой», на которой он и отбивал молотком лезвие косы.
– Проходи, – сказал, поворачиваясь ко мне и продолжая стучать.
От волнения вдруг у меня вырвалось: «Здрасьте!». Пал Антоныч, глянул на меня изучающе:
– Так, значит из города?
Продолжал меня разглядывать.
– Да, из города, – решительно ответил я. На его лице едва засветилась улыбка, похожая на Пашкину. Мне стало немного полегче.
– Как вчерашняя баня? Не угорели с дороги?
– Да нет. Уж больно жаркая. Первый раз в такую баню попал. Да она такая чёрная, что успел даже закоптиться, как окорок. Руки до сих пор пахнут.
Пал Антоныч засмеялся.
– Вот считай, что прижился в нашей деревне. Как бы прописку получил. У нас все приезжие через баню проходят, – продолжал улыбаться. Он сильно стукнул по косе в подтверждение своих слов. Зазвенела коса, тут же испуганно прокричал петух за сараем.
– В суп он давно просится, неощипанный, – ответил на крик петуха. – Недавно что-то сильно захромал и кричит до обеда, как скрипучая телега, только куриц пугает, а они перестали нестись, – заботливо проговорил Пал Антоныч. – В честь вашего приезда ощиплем его – и на ужин с жареной картошечкой...
На следующий год, когда у нас были каникулы, мы снова, как в прошлый раз, приехали в деревню. Поля, как всегда, нас встретила с теплотой, немного постарела, немного осунулась. После моего прошлого отъезда, в доме ничего не изменилось. Всё было по-прежнему. Та же полка, которая продолжала свисать над кроватью, и казалось, вот-вот упадёт, и, заваленный жёлтыми газетами, стол у окна, и маленький приёмник с большими батареями. На том же месте стояла большая лавка, упёршись в большой сундук, обитый железом. Над Пашкиной кроватью так же, не меняя своего места, висел портфель с седой паутиной и налётом серой пыли. Мой взгляд остановился на портфеле: лучом солнца высветился его медный угол. Мне показалась, что в нём кроется какая-то тайна. Паша долго за мной наблюдал.
– А чей это портфель?
Пашка, поправляя очки, сказал:
– Неизвестно чей. Вообще, в нашем доме много любопытных вещей. Может быть, ещё при реформе Столыпина, когда мои предки прибыли на свободные уральские земли, случайно, а может, и нет, привезли с собой и этот портфель. Даже тётя Поля, от которой невозможно было утаить или что-то спрятать, но даже и она не могла припомнить, как он появился здесь, и когда повесили его над кроватью. Я всё своё детство смотрел на него как на картинку...
Пашка, попивая душистый с лесными и полевыми травами чай, который собирала Поля, поведал, что ему было строго наказано не трогать его.
– Что там было, никто так толком и не знал. Повесили, так он висит. Потом в суете и вовсе о нём забыли. Так он с годами постепенно покрывался паутиной. А тут пришла гражданская. Дом по нескольку раз в день захватывали то белые, то красные. Отец вынужден был прятаться в поле недалеко, где лежал помногу часов в снегу, ждал, когда уйдут солдаты. С тех пор и простудил позвоночник. Только белые уйдут, он сбегает домой, схватит что-нибудь поесть и опять на поле в снег, и за домом наблюдал, пока не уйдут. Штабом был дом и у красных и у белых. Ладно, хоть не спалили. А портфель всё висел и висел...
Когда Пал Антоныча не было дома, мы осторожно сняли портфель с гвоздя и, волнуясь, поставили на стол. Паша аккуратно смахнул с него пыль, оттёр чистой тряпочкой до блеска (я за ним такую аккуратность прежде не наблюдал), потом осторожно засунул вовнутрь руку, вытащил её, перевернул и тряхнул портфель. На стол посыпались тяжёлые серебряные монеты с чеканкой Николая II.
– Это же клад! Вы же богачи! – воскликнул я и увидел главную находку – два георгиевских креста...
В то время боролись с историей царской России, да и всей прежней историей в нашем сознании. Мы с любопытством стали рассматривать удивительную находку. Я никогда не видел настоящих николаевских денег. Но особо меня потрясли георгиевские кресты. Я взял один орден в руки и стал рассматривать.
И чем дольше держал в руке этот знак высшей военной награды, меня охватывало странное волнительное чувство. Продолжая разглядывать, как-то по-детски погладил георгиевскую ленточку, и невольно прижал к груди. Что со мной было? Возможно, это было общение с далеким русским воином, героем первой мировой войны, с тем, кто сохранил славу русского солдата для нас, чтобы помнили и не уронили её.
В это время Паша посчитал монеты, это была большая сумма на современные деньги. Мы собрали всю уникальную находку, и аккуратно положили на место, пусть остаётся, как было, как хотел хозяин.
Вот так мы узнали тайну этого портфеля.
Пашка загадочно поднял указательный палец и повёл меня на второй этаж дома. По узенькой лестнице поднялись в большую комнату, посередине лежала большая куча овчинных шкур. Над лестницей висели два огромных окорока. Палец Пашки продолжал загадочно указывать на дверь его детской спальни. Открывая со скрипом застеклённую дверь, мы увидели железную кровать и напротив неё у стены стоявший высокий, до потолка, старый шкаф с какой-то литературой. Я стал с интересом разглядывать полки с книгами.
– Здесь самое полное издание работ Ленина, – услышал торжественное восклицание Пашки. Отведя взгляд от полки с книгами, увидел, как он, поднимая свой указательный палец кверху, широко улыбался, словно при взятии снежного городка. – Тут есть такое же полное сочинение Сталина, – продолжал с хитрой и какой-то загадочной улыбкой.
И он был прав, все сочинения были в разных изданиях. Всё бы ничего, но как-то странно сочетается в детской комнате радостные впечатления от погремушек, мишек, собачек и пупсиков – и творчество великих философов и государственных деятелей. Мне подумалось, это и есть мудрое воспитание, родившееся в глубине марксистских революционных замыслов и партийного духа. Паша понял, но повёл себя странно. Он долго всматривался в шкаф и сильно морщил лоб. Вдруг он резко протянул руку и достал тяжёлый фолиант.
– Теперь почитаем наших классиков, – загадочно улыбнулся. – Вот сочинение Ленина, том второй, – открыл книгу и стал листать. После первых страниц, мне показалось, были и другие страницы, причём меньшего размера. Он продолжал листать, и я увидел, что между страницами аккуратно лежат купюры. Это были деньги послевоенных лет. Пашка продолжал улыбаться и взял другой том, с ловкостью фокусника перелистывал страницы – между ними лежали купюры. Так было и с любой книгой, которую он бы ни открывал. Мне показалось, что я попал в сейф банка.
– С полным собранием сочинений Иосифа Виссарионовича происходила та же картина, – сказал Пашка. – Отец был директором школы и свою зарплату доверял этим революционерам, так будет надёжнее.
Ошарашенный увиденным, я некоторое время молчал. А улыбка Пашки не уходила с лица. Указательный палец вёл нас обратно – вниз на первый этаж.
С упорством кладоискателя он повёл меня в погреб. Вот она, потемневшая дверь, ведущая в погреб. Над ней не хватает только картины с папой Карло. С трудом открыли её. При тусклом свете маленькой лампочки я разглядел посреди погреба большую плетёную корзину, кажется, с зерном. Неяркий свет от лампочки уходил вглубь помещения, высвечивая неровный строй разнокалиберных бутылок с разными наименованиями вин. Я удивился этому и подумал: интересно, что за секрет у Пал Антоныча, коль тут такое разнообразие вин и в столичном магазине не найти. Пашка старается меня удивить: ведёт то к книжному шкафу – этакий самодельный сейф с ассигнациями, то на склад редких и популярных ликёроводочных изделий, то ещё к секрету одинокого дома с берёзовой рощей, как в фильме приключений. Какой удивительный и загадочный Пал Антоныч.
– Это у него такая местная валюта. Она помогает сено косить и дрова рубить, – Пашка неожиданно замолчал, вслушиваясь в тишину.
– А теперь самое главное, КОРЗИНА! – многозначительно произнёс он шёпотом, показывая на неё вездесущим пальцем.
– Она выучила не только меня, но и старшего брата, когда он учился в институте. Этот страшно жуткий секрет, долго никому мама не рассказывала о нём. Я уж потом узнал, эта корзина и сейчас функционирует!
– А как? – тревожно спросил я, боясь вот – вот придёт Пал Антоныч.
– Не волнуйся, я всё рассчитал.
– Ох, уж эти секреты в замке привидения, — насторожился я.
Вообще-то, сей Пашка, уральский следопыт, этакий Шерлок Холмс, любит интригу...
Посреди погреба при слабом свете мне показалось, что стояла перед нами большая плетёная корзина с зерном. Пашка сильно нагнулся над ней, актёрским жестом правой руки, воткнул ладонь глубоко в корзину. На мгновение застыл, стал что-то нащупывать. Лицо выражало сосредоточенность, и где-то в уголках рта теплилась надежда, выражалась едва заметной улыбкой кладоискателя. Неожиданно вырвал руку из корзины, будто испугался чего-то. Вдруг стал быстро перебирать и ворошить зерно. Движения были отработанные до профессионализма. Вдруг на поверхность стали появляться какие-то бумажки. На тусклом свете они загадочно выглядели. Меня встряхнуло, когда, поднеся к тусклой лампочке бумажки, при неполном свете разглядел: это были деньги разных достоинств. Да ... это были настоящие деньги. И пятёрки и десятки с образом вождя.
Удивительно, какую надо иметь жизнеутверждающую волю, как у узника замка Ив, романтическую фантазию и прагматическую настойчивость...
Ах ты какой, Пал Антоныч! – воскликнул бы неизвестный герой приключений и матёрый кладоискатель за столь хитроумное умение прятать деньги. Впервые решил попросить Пашку ещё раз перерыть волшебное зерно в корзине. Опять удача. Я говорю Паше – ты скрытый миллионер. Он едва улыбнулся загадочной улыбкой, ему предстояло открыть ещё одну тайну Пал Антоныча. Я уже с нетерпением ждал его указательного вездесущего пальца, как заправского миноискателя, который вёл бы к потайному месту, о котором не может и мечтать простой человек.
Воинствующий и вездесущий перст водил нас, то на второй, то на первый этаж. Пашка на ходу постоянно с трудом вспоминал, а где ещё?
Хозяйка дома, Поля, поняла, что мы ищем. Что, что ... а она-то знала все секреты Пал Антоныча и повела к гостевой кровати, которая стояла на задах русской печи, на которой я провёл первую ночь, кстати, не очень-то уютная. Когда впервые спал на ней, всё время что-то мне мешало. Постоянно что-то торчало и давило в бок. То ноги приходилось высоко задирать, то голова лежит неудобно, как на плоском камне, то запах многолетней овчины не давал спать всю ночь. Но самое удивительное, утром как никогда себя чувствовал прекрасно и замечательно, словно новорождённый.
Неужели тоже самое чувство испытывали приезжие гости? Годами на этой кровати ничего не менялось и до редких гостей и после, а потом в этот закуток за печкой никто и не заглядывал. Как на складе всевозможных вещей, оставались шубы и пальто, овчинные шкуры и деревянная прялка, и всякая всячина.
Поля взяла керосиновую лампу и, подойдя к кровати, поднесла её к стене. Высветилась между брёвнами старая сухая пакля, которая спрессовалась в корку. Тут произошло самое удивительное: она осторожно ковырнула пальцем паклю, она легко отвалилась, и Поля извлекла из щели завёрнутую в трубочку ассигнацию. Я охнул от удивления.
Пашка засмеялся. Такого я ещё не видывал. Чтоб хранить деньги таким способом, здесь нужна смекалка разведчика либо тайного агента и шпиона. Поля продолжала ковырять паклю и доставать деньги, которые давно уже устарели. Неожиданно хлопнула входная дверь. Зная, что вот-вот должен прийти Пал Антоныч, мы сразу прекратили свои поиски. В эту сухую паклю обратно на место деньги не вернёшь. Наверное, таким необычным, казалось бы, странным образом сохраняя нажитое добро, развивало уникальную способность русского человека решать непростые житейские проблемы: тут тебе и касса, тут тебе и банк. Так, за загадочным портфелем потянулась ниточка интересных историй.
Не для рассказа о странностях Пал Антоныча – о жизни, в которой он существовал. Впрочем, как и каждый из нас, живущий в разные периоды своего бытия, тесно связан с укладом жизни народа.
Человеческая странность – она как река, имеет свои берега, живёт по своему природному закону крутого поворота и тихого движения, где заторы и заносы, где появляются мелководья и песчаные острова, и долго ли останутся они в жизни этой реки, если вдруг резкой поворот, течение обрушит и смоет высокий берег, оставляя непреодолимые камни. Все это может быть странным, что разрушает привычное восприятие жизни, казалось бы, уже сложившихся законов природы. И не эти ли странности, как глубина души, которые не каждому под силу, как густой туман, оставляют свои следы, в памяти другого человека о нём...
© Дутов Андрей
Спасибо, что дочитали. Друзья, если Вам понравилась статья, прошу Вас поставить лайк. Не забывайте подписаться на мой канал, а также делиться статьёй со своими друзьями в Одноклассниках и ВКонтакте!
Чтобы поддержать канал монетой звонкой перейдите по ссылке: https://yoomoney.ru/bill/pay/elLSbgGyGuo.220925
или можно по номеру карты Сбербанка: 2202-2056-7383-9921
Отдельное и огромное спасибо тем, кто помогает каналу!
Другие статьи автора:
1. «Наследие Предков или реальная летопись Руси»
2. «Музей Славянской Культуры имени Константина Васильева»
3.«А зори здесь тихие – планета Терра Инкогнито. Неизвестные подробности, тайны и факты фильма. Станислав Ростоцкий и Борис Васильев»
4. «Правила этикета от княгини Волконской»
5. «Самые красивые деревни России – Ошевенский погост. Русский север. Культура Славян»
6. «Тайна голубого платочка или Пуговка на память»
7. «Король нелегалов разведки Сталина. Штирлиц без грима или Красная Капелла. Александр Коротков жизнь под грифом Секретно. Прототип Штирлица»
