Исподлобья глядит на мой обожжённый китель,
повторяя: с позиций прочь меня не гоните.
Если маму убил осколком снаряд английский,
если жил я с отцом на позициях артиллерийских,
вашим был вестовым, господин лейтенант Забудский,
то теперь, когда лёг и отец под огнём французским,
здесь мой порох в картузе да банник — на палке щётка,
драить ствол изнутри, чтоб не прикипали ядра.
Наводить мортиры на цель — что орехи щёлкать,
я научен батей.
А большего и не надо.
Из бушлата отцова (ему не по росту) он тянет шею
да гранатной картечью во вражью сыплет траншею.
Разумеет буквы на пушках: война ему вместо школы.
Старый дядька-матрос поспевает едва за Колей,
а сразят и матроса — один при своих маркелах.
Каждый месяц его боёв засчитают за год.
Каждый залп из его орудий отменно сделан.
Смерть кружит, а нейдет к нему.
Будут потом награды —
от медали «За храбрость» до воинского «Егория».
Комендорова сына окутал туман истории.
Он со взрослыми вместе вышел из битвы последним,
командир батареи мортирной — десятилетний,
и лицо его было так же черно от гари,
что и лица его сослуживцев со Шварц-редута.
и понтонный мост грохотал под их сапогами,
и лежал Севастополь, оставлен, за Южной бухтой.
На горе Воронцовой улица сонна, тиха, тениста,
названа именем Коли Пищенко, артиллериста.
P.S.
Севастопольцам не надо рассказывать, где именно находится улица Коли Пищенко -- к слову, совсем не там, где он воевал.
Но что делать, если вы тут не родились, не выросли, не учились, а узнать побольше хочется?
Многие годы книга Михаила Лезинского и Бориса Эскина "Сын бомбардира", изданная "Молодой гвардией" в 1978 году, входила в список внеклассного чтения для севастопольских школьников.
Есть целый список юных защитников Севастополя в первую оборону, во время Крымской войны. И он внушителен.
Коля Пищенко с отцом воевали на пятом бастионе, пока после смерти отца Забудский не отослал мальчика на редут Шварца, где, как он считал, было малость поспокойнее. Но и там до французских позиций оставалась едва ли сотня метров.
На четвёртый бастион просился тринадцатилетний сын матроса Никита Горбаньев, который тоже, по его словам "при пушках вырос", туда же он вернулся и после ранения.
На Камчатский люнет пришёл двенадцатилетний матросский сын Максим Рыбальченко, ставший членом орудийного расчёта.
Алёна Велихова — девять лет, дочь погибшего матроса Никиты Велихова, помогала матери в госпитале, перевязывала раненых на бастионах, награждена медалью «За защиту Севастополя».
Хроники хранят имена сыновей прапорщика Толузакова -- Венедикта и Николая, братьев и сестёр Чечёткиных: самой старшей Хавронье было 17, самой младшей Маше -- шесть, братьям Силантию и Захарию 12 и 15. Оставшись без родителей, дети офицеров, солдат и матросов сами стали воинами, многие из них награждены медалями: "За усердие", "За храбрость", "За защиту Севастополя".
Глаша Куделинская — 12 лет, круглая сирота, стирала белье на Камчатском люнете, собирала свинец для отливки пуль, смертельно ранена в третью бомбардировку города. Её брат Дмитрий Куделинский — 14 лет, круглый сирота, отличился при сборе пуль на Камчатском люнете, за что контр-адмирал Истомин, руководитель обороны Малахова кургана и прилегающих редутов, наградил его золотой пятирублевкой.
Владимир Курилов -- 13 лет, участник ночных вылазок ; попал в плен к французам, бежал, захватил важные документы, отмечен наградами.
Дмитрий Фарасюк — 14 лет, юнга Черноморского флота, служил сигнальщиком береговой батареи, удостоен медали «За храбрость».
Некоторых ждали ранения и смерть: 14-летний Василий Доценко (Даценко) ранен осколком 23 августа 1855 года. Погибли сын матроса 33 флотского экипажа Антон Гуменко, а также сыновья матроса 41 экипажа, их звали Захар и Яков, а фамилия осталась неизвестной. При обстреле пятого бастиона погиб и старший из сыновей прапорщика Толузакова Деонисий.
Как многие защитники города, офицеры и нижние чины, как отец и мать Коли Пищенко, 15-летний Деонисий был похоронен на Братском кладбище на Северной стороне.
Какие ещё книги городских библиотек -- например, Морской имени Лазарева, которая в этом году отмечает двухсотлетие -- могут об этом рассказать?
К.В. Лукашевич в книге "Оборона Севастополя и его славные защитники" писала:
-- Дети, жившие в окопах Севастополя в 1854 году, воспитались войной, сроднились с опасностью, вскормлены были нуждою, взлелеяны были лишениями.
Севастополь сделался рассадником героев больших и маленьких.
Не возможно умолчать о детях. Под градом вражьих пуль, по нескольку раз в день бегали они к своим близким, к отцу, деду, брату, на бастионы. То несёт поесть, то пить, то чистую рубашку, то тулуп или починенные сапоги. Юнги черноморского флота, 13—15 лет, работали наравне с матросами и были награждены медалями, а некоторые — и Георгиевскими крестами. Иной мальчуган из жителей Севастополя, лет 10-12, целый день работает веслом на ялике, перевозя за маленькую плату с одного берега бухты на другой. Около него то вдруг лопнет бомба над бухтой, и осколки, падая, вспенят воду, то сама злая гостья захлебнётся водой. Мальчуган снимет шапку и перекрестится, как при ударе молнии.
Его глаза выразят испуг, а иногда и удивление... Вот грянула страшным грохотом ракета, и её железная гильза скользит по водной зыби, как морской баснословный змей, грозя смертью. Наш мальчик, изо всех своих, ещё слабых сил, старается убежать от нея, налегая на весла.
После первого бомбардирования Севастополя морское начальство приказало собирать неприятельские снаряды и сносить их в назначенные места, назначив за каждый снаряд по копейке. Сначала этим делом занялись солдаты, но вскоре уступили этот заработок ребятишкам.
— Ишь, стараются малыши... Поди, от земли не видно, а какое ядро катит, — удивлялись солдаты.
— Пущай, им на хлеб... До того ли нам...
— Ну, герои... Ишь, что делают...
И солдаты совершенно отступились ради ребят. И надо было видеть, что за сцены там происходили. Из-под самых батарей, несмотря на частый неприятельский огонь, целые артели мальчишек с утра до глубокой ночи таскали ядра; кому не по силам нести ядро в руках — катит его по земле; другие вдвоем тащат его в мешочке; иные везут два-три ядра в маленькой тележке; глядишь, в такую тележку впряглась и девчоночка, сама немножко больше ядра. Эта доставка снарядов была похожа на работу муравьёв в муравейнике...
(глава XXV. Юные герои Севастополя)
Ещё из книги Клавдии Владимировны Лукашевич:
-- Дети в то время в Севастополе только и знали одну игру — в войну. <...>
Кроме приступов, дети иногда разыгрывали целые сражения. В особенном ходу были Синопское и Инкерманское. Храбрейшему из мальчуганов давали имя Нахимова. Он руководил боем.
Часто подобные примерные бои оканчивались действительной дракой: одному нос разобьют, другому фонарей наставят или лоб раскроят.
Однажды подобное сражение, а именно Синопское, кончилось тем, что тяжело и опасно разбили голову маленькому мальчугану.
В знаменитое дело вступилась полиция. Разумеется, Нахимов и кто был помолодцеватее удрали. В руки десятских достались четыре «турка» и девочка лет восьми. Всех их отвели к частному. Решено было всем отпустить розог, чтобы не затевали сражений. Приговор немедленно исполнили над «турками».
Дошла очередь до девочки.
— Я не дралась, барин, ваше благородие! — кричала и рыдала девочка. — Помилуйте. Я ведь не дралась.
— Врёшь! Все вы там были.
— Нет, помилуйте, мы-то не были! Спросите всех! Все скажут, что не были... Я не дралась. Я была Корнилов. Мы с пароходами оставались...
Маленького Корнилова помиловали.
Осада производила такое глубокое впечатление на детей, что они больше ни о чем не говорили, как о войне. Слово «трус» считалось самым бранным и оскорбительным.
