Я очень люблю писателей и поэтов второго и третьего ряда. С абсолютными гениями все понятно еще до того, как раскрыл книгу: перед тобой дистиллированная эпоха, сжатое в эссенцию время. А вот за обертонами, полузвуками, оттенками лучше всего обратиться к непризнанным, забытым, не успевшим в первый эшелон.
Таков Эдуард Багрицкий, вернее сказать, Эдуард Георгиевич Дзюбин, "Багрицкий" — это псевдоним. Он родился в 1895 году в Одессе и прожил всего 38 лет, умер до войны и репрессий в Москве в 1934 году. Скорее всего, в этом ему повезло, ведь несмотря на стремительный взлет в начале поэтической карьеры, уже после смерти в 1949 году одно из главных его произведений, поэму "Дума про Опанаса" о противостоянии крестьянского парня Опанаса и еврейского комиссара, отстаивающего правое дело мировой революции Когана, объявят сионистским произведением, пропагандирующим буржуазно-националистические тенденции.
Багрицкий родился в еврейской семье с сильными религиозными традициями. Он получил образование землемера, но по профессии не работал, предпочитая геодезии литературу. В 20 лет, в 1915 году, он начал публиковаться в литературных альманахах и быстро вошел в круг заметных одесских литераторов, среди которых были Илья Ильф, Юрий Олеша, Валентин Катаев, Вера Инбер и другие.
Багрицкий принял Революцию с большим воодушевлением, добровольно вступил в Красную Армию и сражался на фронтах Гражданской войны. Вернувшись в Одессу, поступил на службу в Бюро украинской печати, а параллельно с этим писал агитационные стихи и рисовал плакаты и листовки. Из Одессы переехал в Николаев, а потом и в Москву, где примкнул к конструктивистам, а затем вступил в РАПП.
Багрицкий с детства страдал бронхиальной астмой, которая в итоге и сгубила его. Он умер в 1934 году.
Литературное наследие Багрицкого обширно. Тут и стихи с фольклорными мотивами, и фламандский цикл о Тиле Уленшпигеле. Но наиболее яркие стихи Багрицкого посвящены Революции и связанным с ней темам. Собственно, наиболее известное широкому читателю произведение Багрицкого — поэма "Смерть пионерки" (1932).
На первый взгляд ничего необычного в поэме нет . В центре сюжета классический для соцреализма конфликт старого, неправильного, буржуазного мира, и нового, правильного, социалистического. Валентина, главная героиня, умирает в больничной палате от скарлатины. Ее мать, сокрушающаяся о ранней смерти дочери, в попытках облегчить страдания, сует Валентине нательный крестик. Но Валентина — пионерка, она не хочет брать крест. Вдруг она слышит, как рядом с больницей проходит пионерский отряд с громкой песней. Собравшись с последними силами, Валентина вскидывает руку в пионерском приветствии и умирает.
Но вглядимся в детали. Как это отличается от того, что мы привыкли читать о революции, как это выламывается из рамок соцреалистической литературы!
Во-первых, сам выбор темы. Умирающая от скарлатины тринадцатилетняя девочка. Не похоже на пышущих здоровьем, мускулистых юношей и девушек со станции метро "Площадь Революции", не так ли? Обратим внимание на подробность, с которой описано состояние Валентины: тонкий смертный огонек , горячие губы, ноющая голова, боль. Автору важно задержаться на детальном описании последних минут пионерки. Общее состояние бреда, полусна, слабости дается через несобственно-прямую речь: "(Спать. Спать. Спать.)".
Не только Валентина в жару. Пространство, в котором происходят события, залито зноем:
Воздух воспаленный,
Черная трава.
Через морок жара слышится причитание матери, прерываемое грозой. С мрачными, черными тучами и блестящими молниями на больничный сад неумолимо надвигаются пионерские отряды. Гроза, тучи и множества пионеров сливаются между собой, переплетаются через сравнения: густые отряды туч, молнии, как пионерские галстуки, облака, как тысячи голов. Легко себе представить, что "смутные глаза" Валентины не понимают, где тучи, а где пионеры, именно поэтому автор пять строф спутывает и читателя, описывая тучи как массу людей, и только в шестой, наконец, вносит конкретику, перечисляя пионерские отряды:
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
Мы все еще видим мир глазами больной Валентины. Лица пионеров неразличимы. Как и тучи, они движутся единой безличной несокрушимой массой: "даль черным-черна". На это работают метонимии "блузы из сатина", "движутся отряды".
Сквозь рев грозы и труб все еще слышится плач матери. Конечно, на фоне только что нарисованной автором апокалиптической картины движения пионерских отрядов, помноженной на жар Валентины, причитания матери кажутся мелкими, а просьба взять крестик еще более неуместной, чем в первый раз.
Внезапно причитания матери прерываются революционной песней, в поэме возникает новый голос. Кто это? Кто поет "Нас водила молодость в сабельный поход"? Кого — нас? Ответ в двух строфах, вернее в последней строчке второй:
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Это поют павшие воины Революции, мертвые, погибшие за правое дело Октября. Очевидно, автор ставит умирающую от скарлатины Валентину с ними в один ряд. Что сближает их? Ощущение предсмертной агонии, жар в крови и туман в глазах, и одновременно с этим верность революционным идеалам и воля к победе:
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Наконец, вместе с долгожданным дождем, через гром Валя слышит пионерское приветствие. Кульминация. Время сделать свой выбор: мать со своими мелко-буржуазными наклонностями или Революция. И Валя выбирает пионерию и дело Ильича. Такова ее последняя воля, с которой ей суждено уйти в мир иной, как ее и просили голоса:
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Из последних сил Валентина подносит руку ко лбу и произносит: "Я всегда готова". Совершив свой подвиг, Валентина умирает. Но поэма на этом не заканчивается. Едва грянул гром, на небе тут же сияет большое солнце, заполняющее светом всю палату. В рядах пионеров звучит песня. Песня молодости, о которой говорилось раньше.
Собственно, именно эта песня и не может ждать, пока из костей только что умершей пионерки народятся новые советские граждане. Не стоит носить по Валентине траур. Она совершила свой главный подвиг и умерла во славу Октября. Как же можно теперь не петь пионерскую песню?!
Отдельно отметим, как расширяется пространство в конце поэмы. от больничной палаты, точка зрения переходит за ограду, и, наконец, местом действия становится весь мир:
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Далеко не самое реалистическое произведение, правда? Выбор темы (умирающая пионерка), физиологичность описания, натурализм, точка зрения, неразличимость яви и видения (облака-пионеры), из ниоткуда возникающие голоса павших воинов -- больше похоже на популярный в начале века экспрессионизм. И это большое откровение, что о Революции можно писать и так, а не в приподнято-оптимистическом или, наоборот, сером трагическом тоне.
Собственно, как и было обещано в названии, это в первую очередь произведение о смерти. Багрицкий, болевший астмой, не мог о ней не думать. Возможно, так он себе и представлял смерть от поражения дыхательных путей: мучительный жар, видения, голоса, зовущие с собой. Не во вкусе официальной советской литературы такое рассуждение, не правда ли?
Хотя поэма и была в СССР включена в школьную программу, происходящее в ней пугает своей жестокостью. Да, конечно, от произведения с названием "Смерть пионерки" не ждешь человеколюбия, но безликая масса пионеров, редукция еще живой девочки до "костей", наконец, сама необходимость отречься от матери и примкнуть к чему-то огромному и безымянному — все это, скажем прямо, мало похоже на детскую литературу.
Но возможно, автор таким образом сам заговаривает себя от жестокости Революции и Гражданской войны. Те же мотивы и приемы используются и в стихотворении "TBC" ("Туберкулез"), где, опять же, очень натуралистично и подробно описывается туберкулезный кашель лирического героя, которому в бреду, как есенинский черный человек, является Феликс Дзержинский, оправдывающий жестокость времени:
Иди - и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: «Солги»,- солги.
Но если он скажет: «Убей»,- убей.
Багрицкий был человеком рефлексирующим, тонким и впечатлительным. Наконец, он был настоящим романтиком, а многие современники говорят о его феноменальной памяти и природном чувстве юмора. Возможно, после разбора мрачной поэмы эти слова покажутся странными, но его друг Исаак Бабель сказал, что в будущем советский народ будет "состоять из одесситов, умных, верных и весёлых, похожих на Багрицкого". Чтобы убедиться в непротиворечивости этих слов, рекомендую стихотворение "Стихи о соловье и поэте". В молодости Багрицкого высоко ценил Иосиф Бродский.
До судного, 1937 года, Эдуард Багрицкий не дожил трех лет. Его жену, Лидию Георгиевну Суок (да-да, именно ее имя носит героиня "Трех толстяков" Олеши) сослали в Караганду, где она, по иронии судьбы, жила на улице Багрицкого. Его сын погиб на фронте в 1942 году.
