Благополучно избежав плена, Кондрат Булавин некоторое время мыкался по верховым городкам, потом сумел добраться до Черкасска, где тайно присутствовал на казни своих сторонников. В скитаниях по верховым городкам несколько верных казаков неотступно сопровождали своего предводителя, рискуя ежечасно попасть в лапы сторонников Лукьяна Максимова, которые чувствовали себя на коне после победы над булавинцами у Закотного городка. Усталый, с горящими от постоянного напряжения глазами и всклоченной бородой, Булавин умело вел соратников, избегая встреч с сыскными отрядами, временами затаиваясь в лесах и буераках. Но долго так продолжаться не могло, надо было принять решение, наметить действия на зиму, ибо…
Как проходит, братцы, лето теплое,
Настанет, братцы, зима холодная,
И где-то мы, братцы, зимовать будем?
На Яик нам пойти – переход велик,
А за Волгу пойти – нам ворами слыть
Нам ворами слыть, быть половленными,
По разным тюрьмам порассаженными…
… В лесу, на берегу Айдара, Булавин собрал сотоварищей и объявил, что надобно на зиму идти в Запороги. “Там нас укроют и помогут, - говорил он. – А по весне двинемся на Дон, в Черкасск, соединясь с запорожцами. А здесь нам оставаться несподручь: попадем в руки лукьяновых холуев или полковников государевых, кои с полками солдацкими торопятся сюда, на Дон”. Сдержанный гул одобрения был ему ответом…
Стоял ноябрь – самая тоскливая пора на Дону. Моклая осень царствовала на донских просторах. Деревья, исхлестанные холодными меткими ударами осени, понуро стояли на ветру, обречено подставляя общипанные ветви острым зубам холодных дождей, уже срезавшим некогда буйную и обильную листву. В унынии стояли голые леса, лишь на могучих дубах жестяным звоном шелестели коричнево-черные листья. Природа ждала зимы…
Отряд Булавина на быстрых конях напористо шел в Запорожье. Невеселые мысли роились в мозгу атамана. И, словно подслушав их, один из казаков помоложе запел:
Как проходит, братцы, лето теплое,
Настанет, братцы, зима холодная,
Казаки приободрились, расправили плечи и запели, подхватив запев сотоварища:
А где-то мы, братцы, зимовать будем?
На Яик нам пойти – переход велик,
А за Волгу пойти – нам ворами слыть.
Снова взлетел высокий голос запевалы, который, чувствуя силу своего пения, откровенно любовался даром божиим – своим прекрасным голосом:
Нам ворами слыть, быть половленными,
По разным тюрьмам порассаженными,
А мне, Ермаку, быть повешену.
Булавин, раздумчиво слушавший своих товарищей, после этой тяжкой по смыслу строки, тихо включился в пение
Как вы думайте, братцы, да подумайте,
Меня, Ермака, вы послушайте”.
Ермак говорит, как труба трубит:
“Пойдемте мы, братцы, под Казань-город,
Под тем ли под городом сам царь стоит,
Грозный царь Иван Васильевич,
Оттого казаки взволновалися,
Он стоит, братцы, ровно три года
Мы пойдем, братцы, ему поклонимся
Налетевший порыв осеннего ветра, приглушил песню, но она вскоре вновь взмыла вверх, к неласковым лохматым облакам…
Как пришел Ермак к царю, на колени стал.
Как возговорит царь Ермаку-казаку:
“Не ты ли Ермак, войсковой атаманушка?
Не ты ли разбивал бусы-корабли мое военные?”
“Я разбивал, государь бусы-корабли,
Бусы-корабли не орленые, не клейменые!
Отслужу я тебе, государь, службу важную:
ТЫ позволь мне, царь, Казань-город взять,
А возьму я Казань ровно в три часа.
Да и чем меня будешь жаловать?”.
Хор смолк, запевала, напрягшись, начал новый куплет…
Как надел Ермак сумку старческую,
Платье ветхое, все искасканное,
Булавин первый подхватил-поддержал запевалу, а за ним и все казаки…
И пошел Ермак в Казань за милостынью
Побираться, христарадничать.
Заприметил там Ермак порохову казну
И с тем вернулся он к товарищам:
“Ой вы, братцы мои, атаманы-молодцы!
Да копайте вы ров под порохову казну.
Скоро вырыли глубокий ров донские казаки.
Как поставил там Ермак свечу воска ярого,
А другую он поставил, где с царем сидел
И сказал Ермак царю Грозному:
“Догорит свеча – я Казань возьму!”
Догорела свеча – в Казани поднялося облако!
Как крикнет Ермак донским казакам,
Донским казакам, гребенским и яиковским:
“Ой вы, братцы мои, атаманы-молодцы!
Вы бегите в город Казань скорехонько,
Вы гоните из города вон всех басурман,
Не берите в плен ни одной души:
Плен донским казакам не надобен!”
Ермак тремястами казаками город взял,
Город взял он Казань и царю отдал.
Избавил войско царское от урона.
За то царь пожаловал Ермака князем
И наградил его медалью именною,
Да подарил Ермаку славный тихий Дон
Со своими речками и проточками… (Пивоваров А. Донские казачьи песни. Новочеркасск, 1885. С.19-22).
… Песня кончилась, только ветер осенний казаковал на холодной земле, на воде и в небесах, да смачно чавкала осенняя размокшая земля под копытами истомленных казачьих лошадей, идущих в неведомые края запорожские…
В конце ноября 1707 года Кондрат Булавин с двенадцатью казаками, верными спутниками своей нелегкой скитальческой жизни, прибыл в крепость Кодак, построенную на Днепре чуть выше самой Сечи. В его жизни начинался новый период, время поиска союзников, время надежд…
…Запорожская Сечь, куда стремился Кондрат, возникла в конце первой половины XVI века в связи с наступлением на украинское крестьянство и казачество со стороны польских и литовских феодалов, с усилением феодально-крепостнического гнета на Украине. Отступая под натиском помещиков в юго-восточном направлении, казаки обживали степные пространства к югу от Днепровских порогов, создавая здесь городки – “сечи” (засеки), объединенные в 40-х годах XVI века в Запорожскую Сечь. Первоначально она, как считают историки, возникла на острове Токмаковка, потом ее неоднократно казаки переносили. Наиболее продолжительное время Запорожская Сечь просуществовала на острове Базавлук и на реке Подпольной (Новая Сечь). Дух вольности, удальства и разгула витал здесь, здесь собирались все, кто готов был встать за матку-Украину, против крепостнического гнета и национального удушения украинцев.
Среди казаков Запорожской Сечи царило формальное равенство между всеми казаками. Все вопросы своей жизни запорожцы, так же как и донские казаки, решали на общем собрании всех взрослых членов казачьего сообщества. Социальная организация казачества была одновременно и военной: каждый запорожец обязан был за свой счет отправлять военную службу. Запорожская Сечь, как политическая организация, представляла собой образование государственного типа – своеобразную казачью республику, верховным органом которой была войсковая Рада, на которой решались главнейшие вопросы казачьей жизни. На Раде избирался глава запорожцев – кошевой атаман. В военно-административном отношении запорожское войско делилось на курени, во главе которых стояли куренные атаманы. Каждый казак, независимо от места жительства, приписывался к одному из куреней. Куренной атаман одновременно являлся распорядителем имущества и судьей.
Основой хозяйства запорожцев было скотоводство и различные промыслы, прежде всего рыболовство. Как социальный организм, Запорожская Сечь никогда не была обществом равных. Даже в ранний период своего бытия среди населения Запорожской Сечи существовали социальные противоречия, которые по мере развития хозяйственной жизни приобретали резкие формы. Богатые казаки, владевшие зимовниками, стадами крупного и мелкого рогатого скота, табунов и рыбных промыслов, эксплуатировали неимущих казаков и беглых крепостных.
Знала Запорожская Сечь славные времена и играла заметную роль в антикрепостнической и национально-освободительной борьбе украинского народа против поляков и турок с татарами вместе. С ней связаны все крупнейшие восстания на Украине: бунт Косинского 1591-1593 годов, восстание Наливайко 1594-1596, восстание 1637-1638 годов. Социальным взрывом в январе 1648 года в Запорожской Сечи началась освободительная война под руководством Богдана Хмельницкого.
Постоянно тревожили запорожские казаки и совместных с донцами врагов: Крымское ханство и Турецкую империю. В этих походах совместно с запорожцами часто выступали и донские казаки. В 1589 году запорожцы обрушились на Газлеви (Евпаторию), в 1604 году – на Варну, в 1614 - на Синоп. Год спустя запорожцы на восьмидесяти “чайках” неожиданно появились у Стамбула, сожгли портовые сооружения, изрядно напугав “Светоч ислама” – турецкого султана. В этих походах запорожцы освобождали огромное число русских и западно-европейских пленников из мусульманского плена.
Неспокойно было в Запорожской Сечи, когда туда прибыл Кондрат. Шла скрытая борьба между бедными казаками и богатой старшиной – сторонниками царского правительства. Гетман Украины Иван Мазепа всеми способами притеснял запорожцев, концентрируя возле него верные войска.
В Кодаке сначала негостеприимно встретили Кондрата с сотоварищами: почти сразу же по прибытии сюда их взяли под стражу, “оковали” и два дня продержали в темнице на воде и хлебе. Но затем их выпустили и разрешили свободно жить в крепости.
Стояла зима, дни текли вяло и однообразно. Кондрат, близко сошедшийся с кодацким полковником, часто бывал у него в курене, иногда присутствуя при разборе казачьих жалоб. Однажды прибыли ходатаи от новобогородицкого воеводы. Поклонившись, они вручили полковнику послание своего господина. Булавин сидел сбочь полковника и внимательно вслушивался в текст письма, которое старательно читал писарь. В нем воевода жаловался на кодачан, пограбивших рыбные промыслы воеводы. Выслушав писаря до конца, полковник, недовольно нахмурившись, проворчал:
- Разберемся!
Поклонившись, воеводские посланники собирались было уходить, но тут неожиданно встрял Булавин. Зло сверкая черными бровями, он проговорил:
- Господин полковник, разве не видите, что в письме своем воевода сей путает, да стращает. Да еще и грозит вольным людям! Гоните в три шеи его посланников. Гоните!”
- Погодь трошки, Кондрат Афанасьич! – пытался остановить расходившегося Булавина полковник. – Разберемся!” Но Кондрат, выхватив саблю, замахнулся ею на испуганных гонцов и те, торопливо поклонившись полковнику, мигом исчезли из куреня.
… Пробыв еще некоторое время в Кодаке, Кондрат решил пробираться в Сечь. Еще товарищи одобрили это намерение своего атамана. Попрощавшись с кодацким полковником, Кондрат с казаками ранним утром отбыл в Сечь.
20 декабря 1707 года Булавин появился в Сечи. К двенадцати казакам, жившим с ним в Кодаке, прибавилось еще сорок, которые на лошадях прибыли с Дона. С собой они привезли атаману знамя.
Смутное время переживала Сечь. Войско Запорожское, чувствуя тяжелую государеву руку, глухо волновалось. Неласково посматривал на запорожскую вольницу гетман Иван Мазепа, ведший хитрую, неведомую даже царю Петру политическую игру. “Живучи на Украине не смеют и рта раскрыть, - презрительно отзывался о запорожцах Мазепа, - а как только заберутся в Сечь, откуда у них плодятся речи и рассказы, возбуждающие к бунту. Иной мелет спьяну, а иной, хотя и не пьет, дьявольский сын, да без пьянства горечью дышит, собака, и не токмо, что на гетмана и на попов, но и на самих монархов с желчью слова говорит. Те бездельники запорожцы никогда и нигде не могут быть постоянными, понеже ни Бога, ни государя, ни власти гетманской не боятся”.
Прибыв в Сечь, булавинцы остановились у знакомых казаков, которые в прошлые годы приходили на Дон, кто погулять, а кто товаром торговать. Стояла зима, времени было много, в неторопливой беседе в длинные зимние ночи запорожцы рассказывали, что назад тому несколько недель присылал к ним в Сечь свою “цыдулку” гетман Иван Степанович Мазепа. В ней он требовал выдать из Кодака Булавина с товарищами, обещая за это великие награды. И, польстившись было на прещедрые гетманские милости, кошевой атаман и “добрые” казаки решили выдать Кондрата. Однако наутро голытьба по-своему решила: изодрав на клочки гетманово послание, гультяи запорожские запретили старшине выдавать булавинцев Мазепе. Ох, и жарким была та Рада!..
- Никогда того не бывало! – кипятился в окружении сотоварищей своих казак Костя Гордиенко – “древний вор и бунтовщик”, как называл его гетман Мазепа, - чтоб из войска Запорожского таковых людей, бунтовщиков или разбойников выдавать. Кроме разве самых лютых воров! Не выдавать! Не выдавать! – проревели Костины соратники и друзьяки.
…Кошевой атаман вынужден был смириться…
И вот теперь Булавин сам явился просить помощи у братьев-запорожцев.
Утром следующего дня на майдане перед небольшой деревянной церковью собралось многолюдье казаков. Шум и гомон чуть-чуть стих, когда в круг вошел кошевой атаман Тимофей Финенко, сопровождаемый Булавиным и его казаками. Кратко изложив причины, по которым собрана Рада, кошевой дал слово Кондрату.
- Славное войско Запорожское! – взволнованно начал Булавин. – Испокон веку вместе сражались супротив кровопивцев народных донские и запорожские казаки. Ныне поднялись мы против неправды государевой, который послал на вольный Дон свои полки, чтобы имать с Дону беглый люд и тащить к себе и боярам своим. Спокон веку, казаки, не бывало выдачи з Дону…
- А Стеньку, Степана Тимофеича кто выдал Москве? Не вы рази?! – озорно и дерзко выкрикнул кто-то из толпы. Казаки сдержанно загудели. Булавин слегка смутился, но быстро овладел собой:
- Стеньку Разина выдал отцу нынешнего государя и его боярам подлый пес Карней Яковлев. За то во веки веков будет проклят казаками. Дух Стеньки живет в наших сердцах, его воины и поныне обретаютца в рядах наших. Рази ж не Степаново дело продолжаем мы! – уверенно и властно гремел голос Кондрата. – Вместе давайте подымемся, казаки, вить на государевой Руси казаков донских и запорожских ругают и поносят и жить в вольности не дают. Надобно всем нам сбиратца и иттить наперед на Орельские городки, побить панов и арендарей за их неправды, а потом, совокупясь, итить на Дону, а дале на Воронеж и Москву!
Всколыхнулось, заволновалось войско Запорожское, засуетились, возбужденно гомоня, казаки.
- Кланяюсь вам, казаки, и прошу войско Запорожское пропустить меня к Крымской орде, чтоб призвать на государя татар! – закончил свою речь Булавин.
Кошевой Финенко с запорожскими старшинами и куренными атаманами, сбившись в кучку, стали возбужденно, но тихо советоваться, как быть. Наконец они о чем-то договорились, и Финенко, выдвинувшись вперед, сказал:
- Нонешней зимой в поход поднятца невозможно, потому как Днепр и иные реки не замерзали ишшо. Да и казаков наших, кои обретаютца ныне в Москве, государь задержать могет. Весной, когда те казаки из Москвы возвернутца, то охотного люду, кто похочет в похот иттить, удерживать мы не станем. За убивство же князя Юрья Долгорукого, мы вас, казаков, государю не выдадим, а в Крым итить не дозволяем”. На том и порешили.
И снова вернулся Кондрат в Кодак. Квелая зима действовала угнетающе, но еще больше угнетала бездеятельность и неизвестность. В скверном настроении каждый день утром Кондрат приходил в полковничий курень, “отмечался” и снова уходил к себе. В его курень набивались казаки и до хрипоты спорили, решали, планировали, ожидая лучших времен. Потом, устав от споров, казаки затягивали милую душе песню про родимый Дон:
Как ты батюшка, славный тихий Дон,
Ты кормилец наш, Дон Иванович!
Про тебя лежит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая.
Как бывало все ты быстер бежишь,
Ты быстер бежишь, все чистехонек;
А теперь ты, кормилец, все мутен течешь,
Помутился ты, Дон, с верху до низу.
Речь возговорит славный тихий Дон:
“Уж как мне все смутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов,
Ясных соколов, донских казаков;
Размываются без них мои круты бережки,
Высыпаются без них косы желтым песком.
С песней казакам вспоминался тихий Дон, и на душе становилось светлее, будущее казалось не таким уж безрадостным.
Государь Петр Алексеевич был зело недоволен вялыми действиями гетмана Ивана Мазепы. Еще в январе 1707 года по приказу царя Малороссийского приказа дьяк Михайла Второв послал Мазепе грамоту, чтоб “гетман и кавалер Иван Степанович вора Булавина велел поймать, а поймав, прислал б его за крепким караулом к государю к Москве”. Но “гетман и кавалер” Мазепа не шибко торопился выполнять царский приказ. В сложной политической игре, которую затеял гетман, он не спешил разыгрывать “булавинскую карту”, прикидывая наиболее оптимальные для себя выгоды. И юлил, извивался, хитрил Иван Степанович! В пространном письме в Малороссийский приказ гетман сообщал, что посылал нарочного “с письмом в Сечу в кошевому атаману и ко всему посполитству, повелевая им выдать из казацкой фортеции донского бунтовщика Кондратья Булавина, но гультяи запорожские письмо его изодрали в клочки и Булавина не выдали”. (Булавинское восстание. Документы. С.364).
Еще несколько раз посылал царь Петр через Малороссийский приказ настойчивые послания гетману с требованием изловить Булавина и отправить в Москву, в Преображенский приказ, но Мазепа хитро и умело уклонялся от выполнения государева приказа, каждый раз находя внешне убедительные оправдательные причины. А.С.Пушкин по поводу тогдашней деятельности Мазепы писал в поэме “Полтава”:
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги:
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным мутят. (Пушкин А.С. ПСС в 10 томах. Т.4. М., «Издательство АН ССР». С.267).
…Так и жили в Сечи Запорожской булавинцы, ожидая прихода долгожданной весны и готовясь к новым битвам с домовитыми казаками и государевыми полками на Дону.
А там, на донской земле, тем временем складывалась неспокойная обстановка. Из Черкасска в Сечь встревоженный атаман Лукьян Максимов прислал грамоту, в которой от имени всего Войска Донского призывал казаков запорожских не верить “вору” Булавину будто донское Войско от государя отложилось, что напротив, оно за государя головы положить готово. “Как известно, Булавин живет у вас, - писал Лукьян Максимов, в конце войсковой грамоты, - то просим схватить его, и, сковав, прислать за караулом в Черкасск или Таганрог”. Но грамота эта осталась без ответа.
А дела Булавина шли в гору. Со всех сторон к нему стекался “гультяйский” люд. Пришли донские казаки из верховых городков, целый отряд вольных людей прибыл из далекой Кубани.
Снова поехал в Сечь Кондрат подымать запорожцев, снова собралась шумливая казачья Рада. Тимофей Финенко, кошевой атаман, и слушать не хотел Булавина. Он даже рискнул отдать приказ о задержании Кондрата и его спутников. Этот опрометчивый шаг, предпринятый без учета настроения низов запорожского казачества, стоил ему поста кошевого атамана. Возмущенные самоуправством Финенко, казаки “скинули” его с атаманства и тут же “выкрикнули” новым кошевым Константина Гордиенко. Враз все переменилось, “свежий” атаман разрешил всем желающим казакам идти с булавинцами, после чего несколько сот запорожцев пополнили ряды булавинского войска.
Собрав значительные силы, Булавин из Кодака перешел на реку Вороновку, где быстро построил деревянную крепостицу. Отсюда во все концы полетели прелестные письма с призывом подниматься против недругов казачьих, погулять на воле.
“Атаманы-молодцы, дородные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники, - говорилось в одном из “прелестных” писем. хто похощет с военным походным атаманом Кондратьем Афанасьевичем Булавиным, хто похощет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях ездить, то приезжайте в терны вершины самарские. А са мною силы донских казаков 7000, зопорожцев 6000, Белые орды 5000. Назади того письма подписано от Булавина”. (Булавинское восстание. Документы. С.450-451)
Более пространное и мотивированное письмо отправил Булавин в Тамбов, Воронеж, Казань и другие русские города. В посланиях этих говорилось: “От Кандратья Афонасьевича Булавина и от всего
Войска Донского в русские городы начальным добрым людям, также и в села и в деревни посацким торговым людям и всяким черным людям челобитье. Ведомо вам чиним, что мы всем войском стали единодушно вкупе в том, что стоять нам со всяким радением за дом пресвятыя Богородицы, … за благочестивого царя нашего, и за свои души и головы, сын за отца и брат за брата, друг за друга стоять и умирать заодно. А вам бы всяким начальным людям добрым и всяким черным людям всем тако ждо с нами стоять вкупе заодно. … А которым худым людям князем и боярам и прибыльщикам и немцам за их злое дело отнюдь бы вам не молчать… а между собою вам добрым начальным людям посацким и торговым и всяким черным людям отнюдь бы вам вражды никакой не чинить, напрасно не бить и не грабить и не разорять. А будет кто станет между собою кого напрасно обижать или бить, и тому человеку вам бы там учинить смертную казнь без пощады. А по которым городам и тюрьмам есть и вам бы тех заключенных людей ис тюрем всех выпустить тотчас без задержания. Да еще вам чиним, что с нами казаками запорожские казаки и Белгороцкая орда и иные орды нам казакам за душами руку задовали в том, что они рады с нами стать заедино вкупе и родеть заодно. А с сего нашего письма по городам отнюдь бы не потерять и не затаивать. А будет кто боярин или князь или иной какой начальный человек наше письмо истеряет или потаит, и мы того человека, где ни есть найдем и учинена ему будет смертная казнь без пощады.…А к сему письму нашего войскового походного атамана Кондратья Афонасьевича Булавина печать”.1(Булавинское восстание. Документы. С.450-451).
Активную пропаганду развил в это время и товарищ Кондрата Булавина, умелый организатор и популярный казачий руководитель Лукьян (Лунька) Хохлач. Помимо булавинских прелестных писем он рассылал свои. В них расторопный Лукьян обращался как к “чорным” людям России, так и к верным государевым слугам: одно из писем Хохлач послал на Дон полковникам Степану Бахметьеву и Ивану Тевяшову, Призывать их к бунту против государя Петра I было, конечно, глупо и это прекрасно сознавал Хохлач, посему решил затронуть другие струны полковничьих душ, уязвленные сердца русского человека, стесненного иноземным присутствием в собственном отечестве, когда Ригеманы, Гордоны, Билси, Лефорты и другие иноземцы, вытесняя искони русские фамилии.
“Собравшись все вкупе с запорожскими казаками, с Белгороцкой ордою, с калмыками и с татарами и з гребенскими и с терскими и с яицкими казаками, - писал Хохлач Бахметьеву и Тевяшову, - они, донские казаки хотят истребить иноземцев и прибыльщиков. И вам бы Ивану и Степану быть с нами заодно”.
Государевы полковники, получив это послание, от души посмеялись над простодушным Хохлачем, который тешил себя несбыточными мечтами сражаться против власть имущих в союзе с представителями того же класса. Письмо это Бахметьев тут же переслал с нарочным государю…
И если воззвания к царским полковникам не имели, да и не могли иметь успеха, ибо слишком полярны и несовместимы были цели булавинцев и государевых слуг, то послания к подневольным сословиям Русского государства имели большой успех. Со всех сторон к Кондрату Булавину стекались бунташные люди, ценившие день свободы дороже года приневольной жизни и готовые вместе с булавинцами выступить против своих и чужих угнетателей.
На юге Русского государства назревали события огромной важности…
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.
