Чтобы получить представление о творчестве большого мастера и не меньшего провокатора от фотографии Хельмута Ньютона - можете ознакомиться с сокращённым переводом статьи Маршалла Блонски «Что значит Ньютонова "порнография"».
- Когда мы опубликовали в «Воге» фото женщины на диване, реакция была резко отрицательная. Хотя, казалось бы, что здесь такого? - пожимает плечами Александр Либерман. - Всё вполне естественно. Женщина разглядывает мужчину в брюках и с голым торсом. В её позе и взгляде таится эрос. Кажется, Ньютон сумел поймать момент, когда что-то вот-вот произойдёт. А может, и нет; в том-то всё и дело - он даёт пищу воображению - и уже невозможно устоять перед желанием придумать этому сюжету концовку.
Итак, Ньютон будит желание, обещает зрителю интересную историю. Но этого мало. Нет ли здесь подтекста? Откуда столько шума вокруг этого имени? Чем именно покоряет Ньютон?
Одна из слагающих тут - смерть. Взгляните на женщину в «Служебном романе» (Office Love) - покорно заломленные руки, безвольно повисшая пола платья. Она изогнулась - чтобы ближе прильнуть к любовнику, или это он тянет её к себе? Застёгнутый на все пуговицы, припавший к груди, он напоминает вампира, впившегося в шею жертвы. В «Могиле Тальма (Пер-Лашез)» танатос уже и не думает прятаться. Взявшаяся за грудь женщина зеркально копирует статую саркофага с головой в руках. Посмотрите на туго зашнурованный корсаж - едва ли это очень удобно. Посмотрите на высокие каблуки и скомканное платье из «Служебного романа» - детали эротичные и, без сомнения, ласкающие взгляд. Чтобы быть сексуальной, надо всегда находиться во всеоружии.
Такова модная женщина - у неё нет мелочей. Распалять желание - её тяжкий труд. Тот самый труд, который мы называем стилем, и который Ньютон сводит на нет. Всё впустую.
Ньютон рассказывает увлекательную историю, историю моды, и вы должны её подхватить и досказать. Вот Дженни Кэпитен («Пансион Дориан») - у неё загипсованы нога и шея. Этот гипс, трость, на которую она опирается - символизируют боль. Но взгляните на её позу, на разворот бедра и высоко поднятую голову - в этом броском образе медицинское сливается с сексуальным. А ведь медицина, в своём противостоянии смерти, является противоположностью секса.
Посмотрите, сколько гордости на этом лице. Она стоит не просто так: она демонстрирует свой «воротник», она выставляет гипс напоказ. Как-будто это стильная вещица.
Стиль крадёт вашу жизнь, шепчет фото. Но стиль жесток и по отношению к другим.
Женщины с фотографии «Идут» (Sie kommen) несут свои драгоценные тела, «сделанные» по последнему слову моды. Они совершенны. Любуйтесь этой выставкой плоти. Здесь всё учтено: даже лобок приглажен и острижен. Да где же здесь эрос? Его нет. Потому что нагота стала платьем - и как же его украшает блеск чистой кожи! Перед нами словно менекенщины, демонстрирующие новую коллекцию. И заголовок - голос ведущего: «Sie kommen! Вот и они!» Две из них агрессивно упёрли руки в бока, одна в оборонительном жесте сложила их на груди. Они не жертвы, а воительницы моды. «Смотри, но не трогай». Но порох эроса, язык, кричит о другом: «Иду! Я иду! Мы идём!..»
(Английское выражение «I'm coming» двусмысленно и означает не только перемещение в пространстве, но и сексуальное удовольствие.)
И что же? Ничего. Последнее слово остаётся за модой: «Смотри, смотри - и умри от желания».
Философ Жак Деррида писал, что стиль - целенаправлен, он ищет способа проявить себя в мире, и как шпора, навязывает свою волю и ранит тех, кто противостоит ему.
Подобно Дерриде, Ньютон тысячью способов доказывает, что мода глубоко фетишистична и жестока. - Я начал работать во французском «Воге» в 61-ом году, - говорит Ньютон. - И все шестидесятые из кожи вон лез, чтобы протолкнуть туда самые сексуальные модные фото. Мне на уровне какого-то инстинкта была противна пошлая сусальность того времени.
Ньютон появился, когда стиль был в упадке, когда шестидесятые провозгласили: стиль скрывает от нас наше истинное «я». Избавиться от условностей, явить друг другу то глубокое, личное, естественное, что в нас есть - вот что тогда было нашей заботой. Ньютон же унаследовал модернистскую идею о том, что, может быть, всё стиль, всё мода, и раз так, то нет никакой тайны, которую следовало бы открывать.
В январе 1986 года, проезжая мимо Белого дома, Ньютон заметил женщину с фотоаппаратом и остановился. Она снимала туристов «с президентом» (президент - Рональд Рейган - был картонный, в натуральную величину). Положив «Рейгану» руку на плечо, Ньютон попросил «сфотографировать его с другом». Между прочим Ньютон заметил, что его новый друг знает толк в садо-мазохизме: чтобы Рейган не падал, женщина обвязала его ноги верёвкой.
Дама покачала головой:
- Получится слишком нереалистично.
- А я говорю - сфотографируйте.
Фотографиня подняла голос:
- Вы что, привязались ко мне из-за того, что я ЖЕНЩИНА?
- Не мелите этой расистской чепухи! - осадил он её.
Она обратилась к нему на языке феминизма, который все мы приучены уважать - он же отказался его принять. Нарушение общепринятых норм, как в жизни, так и в искусстве, воспринимается как жестокость. Гению вымысла нет дела до неумех-реалистов.
Но кажется, что с годами притупляется и этот стальной клинок. - Нечего меня звать «королём клубнички», - говорит Ньютон. - Я уже давно ничего такого не снимаю. - «Фото-операция» закончена, большой (66-летний) мальчик заливает кетчупом гамбургер. - Недавно в «Тайме» была огромная статья о порнографии в масс-медиа, - продолжает он. - И хоть бы слово обо мне. Нет, Ньютон в наше время никому не страшен.
Мастер, не побоявшийся нагрубить «реалистке», отлично знает, что «нестрашность» связана со следованием традиции, и отвергает этот подход. Почему же тогда поостыл его пыл?
Система устояла под натиском этого «короля» потому, что в конце 70-ых фокус его интереса сместился с модной к портретной фотографии. - После сорока лет в модной фотографии уже тяжеловато каждую неделю или месяц выдавать на-гора новые идеи, которые бы нравились рекламодателям. Я просто был не в состоянии делать то, что от меня требовалось: придумать интересную, броскую мизансцену.
- Его фантазия - это нечто исключительное, - говорит фотограф и писатель Мэтью Кляйн, сотрудничающий с графическим дизайнером Милтоном Глейзером. - Каждый может что-нибудь придумать, но додуматься до того, что приходит в голову Хельмуту Ньютону, способны немногие. Его воображение богаче, откровеннее, изощрённее, резче, чем ваше, моё или чьё-либо ещё. Он гений выдумки. - Но вымысел, как, впрочем, и жизнь имеет свойство повторяться.
Ньютон почувствовал, что платья, костюмы, выдуманные модели берут его в кольцо бесконечных дурных повторений - и в нём проснулось страстное желание измениться. Знакам реальности он предпочёл саму реальность.
- Между настоящими людьми и моделями существует чёткая грань, - говорит он. - К модели нельзя относиться, как к живому человеку. За те немалые деньги, что ей платят, она станет тем, что скажет фотограф. Куда интереснее человек, чей образ сложился под воздействием настоящей жизни, манипуляции с которым возможны лишь в очень ограниченных пределах.
Ньютон обратился к иным мотивам: славе (включая дурную), власти, богатству. - Как-то в 1974 году Филипп Гарнер из «Сотбис» сказал мне, что я - портретист высокой буржуазии. И пояснил - это было как озарение - что вся эта кожа, все хлысты, всё, что составляет мой насыщенный эротизмом мир - это ключи к запертому, скрытому от чужого глаза обиталищу очень богатых людей.
Это открытие воплотилось в новом «Вэнити Фэйр», когда, в 1983 году, Либерман и бывший редактор «Татлера» Тина Браун воссоздали журнал и вернули его на передовую «звёздной» журналистики. В 1984 году в парижском Музее современного искусства прошла выставка - ретроспектива 220 портретов Ньютона. Идея портрета так захватила его («Портреты исчезли после войны, и только в последние 15 лет стали возвращаться...»), что он стал снимать и себя самого. В 1973 году Ньютон перенес инфаркт, и вскоре после этого - снял серию автопортретов. На одних его осматривает врач, на других он лежит в кресле дантиста. - Меня восхищают известные люди, все, кто заявил о себе миру, - говорит он. - Они вписаны в историю. Но кому захочется смотреть на мою или вашу тётю Агату?
И Ньютон, по его словам, пошёл войной на заповедное. Проник в «звёздные» дома. Он снимал, как Дэвид Боуи, Шарлотта Рэмплинг или Дэвид Хокни встаёт утром из постели. Его камера обшаривала будуары знаменитостей в поисках всего, что могло бы что-то сказать о их жизни. - Боуи очень аккуратный, у него во всём порядок, - сказал мне Хельмут. - А вот что, интересно, делала недокуренная сигара в ящичке у Шарлотты?
Взгляните на портрет Регины («Регина дома»). Неужели она считает себя образцом высокого вкуса, вышагивая, как певичка из мюзик-холла? Тесная комната дышит немецким экспрессионизмом: здесь женщина в шляпе, но с открытой грудью, занимается любовью со змее-светильником. Эта стильная особа (где-то потерявшая нижнюю часть своего костюма) так изогнулась, что упала бы, не держись она за своего змея.
Посмотрите на Сигурни Уивер, которая приоткрыла платье, чтобы показать - нет, не сдержанное изящество затянутой в нейлон ноги, а режущий глаз переход чулка в обнажённую плоть. Серьёзное лицо. Глядит с подозрением.
И в скошенных глазах Шарлотты Рэмплинг сквозит притворная подозрительность. А в своём «Автопортрете» Ньютон повторяет «Менин» Веласкеса, причём его жена оказывается королём, он сам художником, а обнажённая - принцессой. Навязываемый им контраст одетого и разоблачённого соединяет его с классической изобразительной традицией. Но в своём плаще, Ньютон чем-то напоминает эксгибициониста: он скрючился над камерой, и полы стали разъезжаться; его поза резонирует с позой жены, изображающей модного редактора, которая, сидя на режиссёрском стульчике, напряжённо подалась вперёд и подпёрла ладонью лицо.
То что вы видите - это не сокровенное, глубоко субъективное «я». Вы видите, во что трансформировалась под прессом «звёздности» личность, объявленная однажды Кем-то. И за этой игрой на публику вы чувствуете скрытую горечь и разочарование. В этом фото-образы Ньютона сродни манере Дэвида Салле, Георга Гросса и, конечно, мастера «живописания современности», Шарля Бодлера.
Иде-фикс Ньютона - человек, превращающийся в камень, в статую, поглощаемый нечеловеческим. Грудь Настасьи Кински сосёт не живое существо, а кукла Марлен. Порой, когда Ньютон соединяет в кадре человека и манекен, трудно сразу определить, кто здесь кто. А иногда и невозможно.
Быть человеком - значит излучать желание. Но Ньютоновы пропитанные эротизмом существа болезненны; болезнь их - в недостатке жизненных сил. У него есть фотография: снятый очень крупным планом рот, покрытый серой пудрой. И красное пятнышко на нижней губе. Меньше всего этот рот говорит нам о желанной и желающей женщине. Куда больше он напоминает гору, запачканную красным. Человек - окаменел, и скрывая за иронией печаль по этому поводу, Ньютон увековечивает камень в произведении искусства.
Чувствуя себя обессиленными, слабыми, мы естественно стремимся найти источник, который бы компенсировал нехватку энергии. И находим его в моде. Ньютон, как и Бодлер в своё время, понял, что одежда и макияж - те же протезы: они скрывают отсутствие. И вместо того, чтобы играя в модные игры - выставлять напоказ всевозможные украшения и покровы - Ньютон указывает на тёмную сторону моды.
Вот почему модель Дженни Кэпитен позирует в гипсе. - Гипс был настоящий, - сказала мне Кэпитен. - Я подвернула ногу, танцуя рок-н-ролл, и когда с виноватым видом пришла к Хельмуту на съемки, он сказал только: «Это то, что надо» - и принялся снимать. - Его привлекла травма, дефект. Посмотрите на фотографию снова. Что вы видите? - одевающуюся (или раздевающуюся) модную женщину. Её нижнее бельё - гипс. Слабости героини подкрепляются расслабляющей обстановкой... Что это за место? Салон Китти, нацистский бордель, в котором у доверчивых посетителей выуживали важные сведения.
Лица Ньютона, его тела - такие же предметы, как всё, что попадает в объектив его камеры. Попробуйте-ка решить, что живее и желаннее: лицо Верушки, волосы, лобок (не до конца ею прикрытый) - или вид с балкона? Что вам больше нравится: бюст безразличной ко всему «Женщины на съемках» - или ожерелье на её шее? Плотно сжатые губы Энди Уорхола - или его магнитофон и поляроид?
- Он раскрыл секрет, скрытый за эротикой, - говорит о Ньютоне Либерман. - Его наблюдения за женщинами весьма глубоки и одновременно жестоки. Он даёт выход странным силам доминации, игры, оргазма. Он выстраивает целую сексуальную мифологию, с лесбиянками, трансвеститами и проститутками. Его так называемый «низкий эротизм» напрямую связан с концепцией свободной женщины. За фасадом шикарной жизни и высокой моды есть что-то ещё. Желание, доходящее до непристойности...
Но, может быть, современное желание всегда непристойно?
