Константина Романова, брата Александра I, за глаза называли «деспотический вихрь», своим бешеным нравом он напоминал своего отца Павла. Он мучил не только кошек и собак, но и свою супругу, которая через три года от него сбежала. Ему было все равно, он готов был дать жене развод, а вот его матушка Мария Федоровна считала, что Романовы живут у всех на виду и они должны быть образцом благопристойности.
Константин уехал в Польшу командовать польскими войсками, выписал свою бывшую любовницу актрису Фредерикс, от которой у него был сын и вдруг в 1815 году «средь шумного бала случайно» увидел девушку, в которую раз и навсегда влюбился.
Девушка была среднего роста, стройно сложена, с тонкими чертами лица, носик у нее был несколько вздернутый, «голубые глаза смотрели умно и ласково из-под длинных ресниц, а свежее лицо ее было окаймлено роскошными русыми локонами» ... «Она не была красавица, - писал видевший ее князь П. Вяземский, - но была красивей всякой красавицы», ибо от нее веяло какой-то необыкновенной «нравственной свежестью и чистотой», и это завораживало каждого, кто видел ее. Это была двадцатилетняя графиня Жанетта Грудзинская, одна из трех дочерей графа Антона Грудзинского.
Цесаревич Константин Павлович не скрывал своего намерения обладать приглянувшейся ему девицей. Но тут он встретил решительный отпор - Жанетта отличалась истинно польской гордостью, получила строгое католическое воспитание, и была глубоко религиозна. Тут Константин повел себя как рыцарь, он ухаживал за Жаннетой целых пять лет и наконец добился ее согласия на брак. Правда, злые языки видели тут тонкую интригу Жанетты, которая «пустила в ход все хитрости ума и кокетства», чтобы увлечь Константина. Как бы то ни было, цесаревич был укрощен.
Он с портретом возлюбленной поехал в Петербург, пал к ногам матушки и попросил развод. Марии Федоровне пришлось согласиться, а брат Александр I пожаловал Грудзинской титул княгини. Так Жанетта стала княгиней Лович. Кстати сам государь был без ума от красавицы-польки и отчаянно и безуспешно волочился за ней.
Родственники со стороны девушки тоже не возражали. Жанетта очень хорошо влияла на взбалмошного Константина, усмиряла своей кротостью его вспышки гнева и могла его сдерживать от неблаговидных поступков. Венчание прошло без торжеств, сначала в костеле, потом в православной церкви. И он сам управляя лошадьми, отвез жену во дворец Бельведер.
Константин так обожал жену, что, когда она болела, ночами сидел у ее постели и поддерживал огонь в камине, чтобы она не замерзла. Он повторял в письмах близким и дальним на все лады одно и то же: «Я ей обязан счастием и спокойствием... я счастлив у себя дома и главная причина - жена».
Она водила его на веревочке, как легендарная красавица, подчинившая дракона, и иногда мягко выговаривала: «Константин! Надобно прежде подумать, а потом делать. Ты поступаешь наоборот!» И он послушно кивал лысой головой.
Благодаря своей любви к Жанетте он полюбил все польское, язык Польши стал ему почти родным (он говорил, что даже думает по-польски!). Константин искренне полюбил Польшу, ее культуру и народ, странным образом сочетая любовь к полякам с репрессивными идеями русского самодержавия. Он осуждал раздел Речи Посполитой и писал: «Душой и сердцем я был, есть и буду, пока буду, русским, но не одним из тех слепых и глупых русских, которые держатся правила, что им все позволено, а другим ничего. "Матушка наша Россия берет добровольно, наступив на горло" эта поговорка в очень большом ходу между нами и постоянно возбуждала во мне отвращение... Каждый поляк убежден, что его отечество было захвачено, а не завоевано Екатериной... в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезгал бы каждый честный человек».
С другой стороны, признавая законным желание поляков восстановить Польское государство, Константин считал, что это невозможно сделать и при этом смеялся над потерянной свободой поляков, надсмехался над сеймом и карикатурно изображал польского патриота.
Положение княгини Лович было сложным, она искренне верила в Бога, Константин был неверующим, он вспыльчивый, но великодушный, она сдержанная, но злопамятная. Она, наверное, любила своего «старичка», но при этом безумно любила свою страну. Она не смогла стать символом Польши и добиться для нее свободы, она лишь скорбела о ее несчастной судьбе. Для поляков она была женой врага. Но она не стала своей и в русском лагере, оставаясь для русской знати иноземкой. Так уж получилась: чужая среди своих и не своя среди чужих.
Осенью 1825 года Константин получил известие о смерти Александра I в Таганроге, цесаревич Константин сразу крикнул жене: «Успокойся! Ты не будешь царствовать!» Для него дело было давно решенное: еще за несколько лет до этого момента, в августе 1823 года, он отрекся от наследования престола, передав все права младшему брату Николаю. Романтики говорят: это он сделал ради любви к Жанетте, которая не хотела править губителями Польши, а циники: Константин Павлович, зная свой характер, не хотел, чтобы его, как батюшку Павла I, ночью задушили офицерским шарфом....
Петербург присягнул Константину, а он сидел в своей Варшаве и был, как он писал, счастлив насколько это возможно. Ехать на похороны своего брата и его жены он не собирался, так же как на присягу к своему брату Николаю. А ведь для Николая поддержка брата была очень важна. Когда наконец Николай ему написал, что целует ручки княгини Лович, Константин тут же соизволил приехать на коронацию в Москву.
Все было хорошо, пока вдруг 28 ноября 1830 года в Петербурге не получили ошеломительное известие: «Варшава 18 ноября, 2 часа утра. Общее восстание, заговорщики овладели городом. Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск». Константин был страшно возмущен тем, что началось восстание в той части империи, где люди (благодаря ему!) жили благополучнее и спокойнее всех других народов Российской империи!
И все же он пытался мирно вернуть поток в старое русло, уговорить поляков одуматься, но потерял время. Константин сам пытался возглавить карательную экспедицию, но у него это плохо получалось. Стрелять в чернь, как приказал ему Николай Первый он не мог, для него это были поляки. В итоге Николай Первый отстранил его от подавления мятежа, и он с женой уехал в Витебск. Княгиня Лович связавшая свою судьбу с русским цесаревичем не могла оставаться на родине. В Витебске Константина очень быстро сразила холера, и умирая он сказал жене: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам».
Княгиня Лович внешне стойко перенесла утрату. Она обрезала свои пышные волосы и положила их в гроб, под голову Константина, почти всю дорогу от Витебска до самого Петербурга шла пешком за гробом. Несмотря на внешнее спокойствие Жанетта была в ужасном состоянии. Ее здоровье пошатнулось. Перед смертью она узнала, что Варшава была взята русскими войсками, ее родные погибли, Царства Польского больше не существовало.
«Отечество, родные, супруг - все для нее исчезли». Она умерла в Царском Селе, испив до дна еще и чашу унижений. Перед смертью самое доверенное лицо Константина генерал Курута силой отнял у нее какие-то ценные бумаги, которые она хранила под подушкой. Он скинул ее с постели, и она обессиленная борьбой медленно умирала на полу. Когда вошел ее секретарь Стефан Грабовский, она была так слаба, что не произнесла ни слова.
