Начало было тут
А продолжение начала - тут
Катя предложила Матрёне зайти на ночь в дом, и та, пощурившись сначала на хозяйку, а потом на открытую дверь, спрыгнула со скамейки и проследовала внутрь. Дима с Катей тоже зашли и закрыли за собой дверь на щеколду.
- Как думаешь, она не вернётся? - спросила Катя.
Дима молча пожал плечами, не желая рассуждать о том, чего не понимал, и пошёл в постель. Ему не было страшно, просто хотелось выспаться и вновь как следует осмотреться при свете дня.
Катя достала из посудного шкафа белое блюдечко, налила в него молока, подошла к печи и осмотрелась. Неслышными мягкими шажками к Кате подошла Матрёна и легла тёплым тяжёленьким бочком ей прямо на ногу.
- Ты думаешь, я тут всю ночь стоять буду? - спросила Катя шёпотом.
Матрёна на это ничего не ответила, только раскинулась всеми лапами по полу и начала засыпать. Катя осторожно достала ногу из-под кошкиного тела, оставив там свой тапок, и подошла к входной двери. Матрёна удивлённо обернулась, но позу менять не стала. Катя поставила блюдце на пол прямо возле порога, размышляя, достаточно ли будет молока для... неизвестно для кого. И, наконец, тоже пошла спать. Дима в полудрёме сразу подгреб её и засопел, и от этого звука волнение Кати совсем улеглось.
Утром их разбудил крик петуха. Причем кричал он не прямо вот тут рядом, но так протяжно и настойчиво, что спать дальше было невозможно. Дима поднялся первым и пошёл запускать самовар. Катя хотела было поваляться ещё немножко, потому что по её ощущениям так сладко она не спала вот уже... никогда в жизни. Всю ночь было тихо, достаточно прохладно, но не холодно, очень мягко, но не слишком. Почему-то была очень приятна близость к земле, хотя, казалось бы, разве чувствуешь разницу внутри помещения, когда находишься на первом, десятом или двадцатом этаже? Катя решила, что всё-таки чувствуешь. Но валяться не стала, потому что вспомнила про блюдце. Она отбросила одеяло, встала и пошла проверять.
- Дима! - вскрикнула она. - Молока нет!
- Как нет, мы вчера покупали.
- В блюдце, я оставляла перед сном.
- А-а... Ну значит Матрёна выпила.
- Матрёна лежит на моём тапке, там же, где я её вчера оставила.
- Значит встала, выпила молоко и вернулась на тапок, делов-то. Ты думаешь, Матрёна могла провести ночь в одном помещении с едой и не уничтожить её?
Катя промолчала, но внутренне согласилась с мужем и выразила это ласковым взглядом, когда он подавал ей чашку кофе. Она вышла на крыльцо и присела на ступеньку, с удовольствием ощущая пальцами тепло чашки, разгонявшее утреннюю зябкость. Она сделала первый глоток, и всё вокруг как будто заиграло яркими красками.
Вдруг в соседнем доме медленно открылась дверь, и на крыльцо, так же как и Катя, с чашкой, вышла очень полная старушка с длинными белыми волосами, разбросанными по плечам. Катя напряглась, уж очень незнакомка прической напоминала вчерашнюю гостью, только эта дама была значительно больше, - и ввысь, и вширь. Несмотря на её общие внушительные размеры, руки и пальцы казались костлявыми и узловатыми, как будто паучьими. А нос наоборот был крупным, - мясистым и длинным.
"Нос у людей растёт всю жизнь", - с грустью вспомнила Катя вычитанный когда-то интересный факт.
В этот момент нос повернулся в её сторону, а затем и всё тучное тело приняло направление передом к Кате.
- Ты, значит, Катя? - обратилась к ней женщина.
Катя кивнула, потом добавила: "Да!", и потом ещё: "Здравствуйте!". Тут порыв ветра приподнял седые патлы у висков, и Катя с ужасом обнаружила, что у незнакомки отсутствует левое ухо. Та, вероятно, поняла это по округлившимся катиным глазам, и усмехнулась.
- А ты попробуй, докажи им, что не ты их коров выдоила.
- Что? - переспросила Катя.
- После войны мы с мамой тут вдвоём остались. Всей деревней корову купили осенью сорок пятого. А следующим летом к нам пришли соседи и сказали, что мы по ночам у коровы молоко выдаиваем. Оглоблей били. Ухо, вон, отрезали.
- Господи... - пробормотала Катя.
- Вот в шестнадцать лет я одна и осталась. Ну, молодые-то меня защитили. Парни, кто после войны остался, отбили нас. Мама не перенесла, а я ничего, до сих пор вон жива. А мужиков тех, кто бил нас, под суд отдали. Нельзя таким в коммунизм, - старуха захихикала. - А бабка твоя со мной дружила. Она и позвала тогда на помощь.
- Как здорово, - сказала Катя, а про себя подумала, что ничего глупее придумать в ответ было бы нельзя. Но уж очень странным был для неё этот разговор.
- Да, - продолжала соседка, - это ещё при царе так ведьм наказывали, бабушка рассказывала. А после революции народу объяснили, что ведьм не бывает. Но мужикам разве объяснишь? Они и в молодости верили во всякую нечисть, и в старости не перестали. Мужиков-то тогда под суд, а жены-то их остались. Они матушке моей в могилу осиновый кол вогнали. А когда мимо моего дома ходили, крестились и плевались. На улице меня встречали, - толкали и щипали. Хорошо хоть дом не подожгли. В прежние времена и такое бывало. Ну а потом, я замуж вышла, потихоньку отвадились.
- Значит вы дружили с бабушкой Ниной?
- Конечно. Всю жизнь мы с ней рядом прожили, вот так как с тобой сейчас, с крыльца на крыльцо переговаривались. Ты не очень на неё похожа, она красивее была.
Катя улыбнулась. Эти слова не обидели её, а дали приятное чувство гордости за бабушку. Она видела её молодой на фотографиях, и действительно, Нина была хороша. У Кати были губы потоньше и глаза поменьше, да и волосы не такие густые и длинные.
- Надолго ты к нам? - продолжила соседка. - Кстати, я Валя.
- Очень приятно! Мы пока не знаем. Мы с мужем приехали вчера, и будем решать, продать дом или оставить.
Валентина недовольно хмыкнула.
- Значит, всегда тут твоя семья жила, а ты - продать?
- Я пока не знаю...
Старуха со вздохом развернулась и медленно зашла в дом, неплотно прикрыв за собой дверь. Катя тоже вернулась внутрь к Диме. Он изучал посуду, и, не оборачиваясь, сказал Кате:
- Ничего ценного тут, конечно, нет.
- Ну это как посмотреть.
Дима, то ли не расслышав, то ли сделав вид, продолжил копаться в старых бабкиных вещах.
Ведьма - в представлении русского народа - это женщина, продавшая душу чертям. У других народов, правда, определение будет примерно таким же, но мы всё же будем сейчас опираться исключительно на великорусский фольклор.
Образ ведьмы в наших краях пересекался в народном сознании с образом Бабы-Яги. Считалось, например, что ведьмы тоже могут летать на помеле. Да и внешнее сходство тоже имело место - проще всего было обвинить в колдовстве одиноко живущую старуху. Впрочем, это правило не было жёстким, как мы увидим.
Важным признаком ведьмы было наличие... хвоста. Он должен был быть маленьким, незаметным из-под юбки, но он должен был быть. Ведьма могла обращаться свиньёй, сорокой, кошкой или собакой, а на тёмные свои дела отправлялась из дома обязательно через печную трубу.
Существовали правила расправы над ведьмой. Бить её надо было тележной осью, при каждом ударе говоря "раз". С тем, кто скажет "два", ведьма тут же расправится. Избиения эти чаще всего производились по обвинению в выдаивании чужих коров, и составляли определенный процент уголовных деревенских дел. В наказание ведьме могли отрезать ухо или нос, или сломать ногу. О том, что молоко у коровы могло исчезнуть по причине болезни, крестьяне думали редко. Если и думали, то, считали, что эта болезнь тоже наслана ведьмой.
После смерти, по мнению деревенских жителей, ведьмы долго не могли успокоиться, выходили из могил, вымещали злобу на бывших соседях. И только осиновый кол, вбитый в могилу, мог прекратить эти шатания.
Любопытно, что церковь, можно сказать, "защищала" ведьм, во всяком случае отрицала их связь с нечистым. Например, ещё в начале XV века в Пскове во время моровой язвы сожгли живьём двенадцать ведьм, но в то же время в Суздале епископ Серапион выступает против этого обычая:
Вы все еще держитесь поганского обычая волхования, веруете и сожигаете невинных людей. В каких книгах, в каких писаниях слышали вы, что голода бывают на земле от волхования? Если вы этому верите, то зачем же вы пожигаете волхвов? Умоляете, почитаете их, дары им приносите, чтобы не устраивали мор, дождь ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к Богу, над тем они не имеют власти. Скорблю о вашем безумии, умоляю вас, отступите от дел поганских.
Однако такие проповеди не имели успеха. В XVII веке, при Алексее Михайловиче, прямо в доме сожгли старицу Олену за ведовство, в Перми жгли и пытали крестьянина Талева за то, что он на других икоту напускал, в Тотьме сожгли женщину по имени Федосья, за порчу.
В 1779 году одно такое дело дошло до самого Сената - группа колдунов созналась, что знается с бесами. Сенат, правда, выяснил, что "колдуны" это сказали после того, как их нещадно били, и постановил местного управляющего от должности отстранить, и впредь дела о чародействе даже не рассматривать.
Однако и спустя век эти дела продолжали появляться. Например, в 1899 году в Орле чуть не убили женщину по имени Татьяна. В пылу ссоры она пригрозила соседке, что наведёт на неё порчу, на бабьи крики собрались мужики, и им Татьяна сказала, что обратит их в собак. Один из мужиков подошёл к ней и сказал:
- Ты вот ведьма, а заговори мой кулак так, чтобы он тебя не ударил!
И мужик треснул Татьяну по затылку, да так сильно, что она упала. На неё набросились остальные. Решено было осмотреть её, найти хвост и оторвать. Татьяна защищалась так отчаянно, что у нападавших руки и лица остались полностью искусаны и расцарапаны. Хвоста так и не нашли, а на крики прибежал муж Татьяны и вступил в драку, спасая жену. В конце концов, Татьяну связали и увезли в местное управление, где виновными признали не её, а нападавших мужиков. В этом конкретном случае с Татьяной договорились, что она порчу наводить ни на кого не будет, и её трогать тоже больше не будут. Но между собой порешили, что в следующий раз в управление не пойдут, а расправятся своим судом.
В это же время в Калужской губернии жила крестьянка, а её дочка Саша помогала по хозяйству тётке Марье. Однажды семилетняя Саша рассказала матери:
- Когда все заснут, погасят огни, прилетит тётка Марья сорокой и застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я её, - и полетим. На горе скинем шкуры, разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело - свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я маленькая.
Сашин отец хотел было Марье грозить - "зачем, дескать, мне дочку испортила?" - но Марьин муж его вытолкал. Тогда повел отец Сашу на исповедь, на что та сказала: "ведьмы не молятся и не исповедуются!" Священник порекомендовал Сашу выпороть, а отцу сказал: "И ты, дурак, веришь болтовне ребенка?"
Однако в деревне за Марьей стали следить. Кто-то видел, как она умывалась, перегнувшись через порог, кто-то сказал, что она в ночь Ивана Купалы ходила травы собирать. Мальчишки начали в Марью камни кидать, а взрослые плеваться. В конце концов Марья умерла от чахотки.
Спустя несколько лет, когда Саша подросла, она стала рассказывать, что тогда всё выдумала, но ей уже никто не верил. И никто к ней не сватался, не хотели жениться на ведьме. О дальнейшей судьбе Саши ничего не известно, потому что книга, в которой всё это описывается ("Нечистая сила" Максимова) вышла в 1903 году, когда девушка была ещё молодой. Может быть, вышла она всё-таки замуж, и жила обычной жизнью, а может, осталась в девках, и сама стала со временем слыть в деревне старой ведьмой.
