На медицинской комиссии в училищной медсанчасти, перед второй плавпрактикой, я был объявлен больным – сердечником. Женщина с усами, похожая на грушу или электрическую лампочку в белом халате и белой шапочке там, где цоколь, громко завздыхала за матерчатой ширмой, возле стоящего принтера электрокардиографа и позвала коллег на помощь. Собрались коллеги и начали вместе читать вылезшее из чрева машины сообщение на ленте, в виде различный синусоид.
О чем они говорили сейчас уже не воспроизведу, но помню: «Ай-вей! Шлимазл! и катухис на живот». Мне было велено встать с кушетки и каждый по очереди слушал мою грудь спереди и спину сзади. Консенсуса, видать, не нашли и всю ответственность сбросили на усатую лампочку. Ей тоже не захотелось брать на себя, и я был послан на повторное обследование в Одесскую Больницу Моряков.
Туда я отправился с утра, на следующий день, возмущаясь и негодуя, потому что был нормальным, здоровым на свои годы, курсантом, без видимых или невидимых проблем со здоровьем. Прошел по новой тест, получил подтверждение о полном здравии и профпригодности и спросил больничного кардиолога, в чем причина ужасных показателей училищного измерения? На это получил ответ, что у вас там специалисты известные, здорового залечат и электроды тебе могли на тельняшку одеть и не заметить.
Почему помню этот эпизод, потому что первый раз почувствовал наличие в организме сердца и то, что оно может болеть, после одного февральского 1994 года, захода в Антверпен с полным грузом пустых контейнеров в трюмах и на палубе. Погода подложила свинью. В ту самую неделю, несколько малышей, стоящих на якорях в речке, были с якорей сорваны и просто сдуты ветром на отмель, а кто-то вместе с обоими якорями. Я был тоже не шибко велик, поэтому опасался погоды
А во входной шлюз надо было заходить из речки, при боковом, с правого борта ветре, порывами, наверное, до 25 метров. Может чуть меньше, но дуло изо всех сил. Шлюзовой лоцман забрался минут за 20 до входа, линейный сошел на катер. Спросил шлюзового про буксиры, помочь зайти в док, писал утром об этом в компанию, просил разрешить в исключительном случае, ответа не получил. Лоцман подтвердил, что буксиров не будет. Сам, сам, сам.
Соображаю, как на узком входе не выскочить ходом на мелководье или не впилиться в каменное тело дока. Вышел на крыло, сдуло бейсболку с головы. Позвонил в машину, предупредил Деда, что сейчас начнутся цирковые номера с телеграфами и баутрастером, чтоб был готов ко всему. Второму, на баке, чтоб погнал боцмана с командой вынести и разложить все наличные на борту кранцы по левому бору от скулы до угла транца кормы, но чтоб только привязали, и приготовили вывалить за борт в случае чего, там, на стенке шлюза, свои есть. И как в воду глядел.
Прикинул снос от ветра, взяли правее, да так правее, что лоцман, до этого молча пивший кофе, разволновался и подал голос. Отодвинул лоцмана, рявкнул рулевому:
- Меня слушать!
Старпома поставил у телеграфа и выбежал на крыло, оценивать развитие «драматических» событий. Вроде попадаем в ворота, мы первые заходим, скорее влетаем, док пустой, какое счастье! Влетаем на полном ходу, полубоком, как скачут коты, согнув горбом спину. Теперь задача – не выскочить таким же макаром из внутренних ворот, не успев затормозить! Летим! Бросаюсь в рубку к телеграфам, передача команд словами, их осмысление исполняющим – потеря драгоценных секунд, которых уже не остается.
Сам, сам, все сам. Сейчас надо остановиться, ветер выровняет и прижмет к причалу! Вижу, кто-то до нас прошелся бортом по стеночке, кранцев на ней едва ли половина, оставшиеся висят на одном конце. Вываливаем срочно все свои, но ветер жмет с такой силой, что инерция гаснет совсем. Бабахнув бортом о стенку шлюза, встаем, как вкопанные, малый вперед, средний вперед – стоим! Очнулся лоцман, требует идти вплотную к выходным воротам, до которых еще метров 20 – 30 и быстро. За нами следует еще судно.
Соображаю, как не пробить выходные ворота, разогнавшись на этих 30 метрах. Времени нет завести с кормы конец для подстраховки. Во входных воротах вырисовывается «рысак» на 3-4 тысячи ящиков. Растолковал швартовным командам их действия и что для этого я им буду кричать, помимо матюков. Якорь на таком коротком расстоянии не успеет помочь, да и нельзя его там отдавать. Убытков напишут не меньше, чем если сверну ворота. Будем рисковать.
Ругаю на чем свет стоит хозяев, экономящих на буксирах, предупреждаю деда, чтоб не сбежал из машины, если уткнемся и даю полный вперед правой машиной, полный назад левой. Подруль направо, на всю электросилу. Оторвали корму... пол корпуса...поползли! Стоп задний! Поползли и начали ускоряться, а уже не надо! Обе машины самый полный назад! Концы на берег! Ору на швартовщиков и машу кулаком. Положили один, доходяги, а инерцию уже набрали, конец свистит и плавится на кнехтах.
То-ли ветер на минуту стих, как будто выжидал мой маневр, то-ли Дед чего от себя добавил!? Ползем по стеночке, обрывая свои самодельные кранцы, сдирая до металла краску с борта об остатки креплений доковых, высекая искры. Доползли до ворот, уперлись фальшбортом полубака в переходный мостик ворот, бульбой не коснулись. Ошвартуемся в ковше – поставлю свечку Николаю Угоднику! Лоцман прощается жмет руку, отказывается от бутылки, мол не заслужил. Ему видней.
Но это еще не конец истории. Что было дальше, мои дорогие читатели и подписчики, узнаете на следующей неделе.
