Союз двух молодых людей, объединенных страстью к медицине и желанием помогать людям. Что может быть прочнее?
Молодая жена, Надежда Суслова, выразила стремление жить на Родине и приносить пользу ее народу. И молодой муж, Гульдрейх Фридрих Эрисман, задумался о переезде в Россию. Ему предстояло сдать 26 экзаменов на русском языке, чтобы получить право врачебной практики. В течение двух месяцев весны 1869 г. он подтвердил в Медико-хирургической академии свое звание доктора медицины. На экзаменационных документах Эрисмана, который решает в России называться Федором Федоровичем, стоят подписи крупных российских ученых-медиков: хирурга Е.И. Богдановского, анатома В.Л. Грубера, паталогоанатома М.М. Руднева, физиолога И.М. Сеченова, терапевта В.Е. Экка и профессора кафедры судебной медицины, гигиены и медицинской полиции Я.А. Чистовича.
Чета Эрисманов поселилась в столице, в районе Пяти улов, на пересечении Кабинетской и Ивановской улиц (ныне – улицы Правды и Социалистическая). Здесь Федор Эрисман открыл частный прием пациентов с глазными болезнями. Денег хватало, чтобы содержать семью, но работа не приносила ему удовольствия. Слишком мелко для его кипучей натуры, слишком мало пользы он приносит обществу.
Глазной врач Эрисман интересовался самой актуальной европейской научной повесткой - вопросами охраны зрения. В тот же 1869 год он получил разрешение на обследование зрения учащихся столичных мужских гимназий. Результатом исследования более 4000 юношей и их классных комнат (принимались во внимание виды школьной мебели и уровень освещенности) стала работа «Влияние школ на происхождение близорукости». Но на этом доктор Федор Эрисман не остановился: он писал многочисленные статьи по этой теме и опубликовал в 1870 г. труд «Училищная гигиена». Все это, в конце концов, привело к разработке «парты Эрисмана» (1890 г.).
Эти исследования привели к тому, то Федор Федорович оставил офтальмологию и посвятил себя гигиене. В 1870-1871 гг. он участвовал в судебном процессе против владельца печально известной «Вяземской лавры» в начале Обуховского (ныне Московского) проспекта, комплекса ночлежек и «углов» для самых бедных жителей столицы. В этих местах проживало не меньше 2000 бедняков и малоимущих. Что же сделал Эрисман? Он обнародовал результаты самостоятельно проведенных обследований ночлежных домов в статье «Настоящее состояние в санитарном отношении домов кн. Вяземского в Петербурге». А в след за ней выпустил исследование «Подвальные жилища в Петербурге».
Тем не менее, Эрисман не чувствовал себя достаточно подготовленным и компетентным, чтобы посвятить себя этой новой отрасли медицины. Поэтому в 1872 г. он отправился обратно в Европу, чтобы учиться у выдающихся специалистов в области гигиены. Два года, практически не возвращаясь в Петербург, Федор Эрисман провел в Цюрихе и Мюнхене. Лишь на короткий срок в 1873 г. Надежда Суслова смогла повидаться с мужем в Германии.
Надежда Прокофьевна Суслова в это время «с боем» добивалась права вести врачебную практику в России. Областью своей работы она избрала гинекологию и детские болезни. Наконец, после проверки ее квалификации специальной комиссией под руководством С.П. Боткина, она начала прием пациентов. В одном из писем, отправленных Эрисманом жене летом 1870 г., мы читаем:
«Хотелось бы мне знать, обладает ли какой-либо врач в Петербурге симпатией, даже любовью своих пациентов в большей мере, чем ты; хотелось бы знать, есть ли такой врач, которым пациенты довольны больше, чем тобой».
Но еще долгие годы она оставалась единственной практикующей в столице женщиной-врачом. Работа не приносила ей того удовлетворения, на которое она рассчитывала в процессе обучения в Швейцарии. Жизнь с Эрисманом тоже была не безоблачна. Они были людьми абсолютно разными по характеру. Он горел общественными идеями, хотел великих свершений и прорывов в науке. И часто его интересы оттесняли жену, ее желания и потребности на задний план. Она же была человеком куда более замкнутым и хотела, прежде всего, практической работы, помощи конкретным людям. Длительная разлука, тем не менее, давалась обоим очень нелегко.
Ф.Ф. Эрисман — Н.П. Сусловой 7 мая 1872 г. :
«Милый друг, Так я и сижу без тебя, и скучно мне и грустно; я чувствую, что с хорошею, чистою совестью могу сказать, что ты не потеряла для меня ту магическую силу, которая так быстро и неодолимо на меня действовала с первого нашего знакомства и которая нас наконец свела (соединила) {...}. Я, далее, чувствую, что вся моя жизнь, хотя бы она соответствовала моим идеалам, сразу бы истратила всю свою прелесть, если бы ты перестала принимать в ней самое близкое, самое интимное участие. … Много лет прошли с тех пор, много воды протекло [в] Цюрихское озеро, — я опять здесь, передо мною поднимается твой образ, и с такою же страстью, как тогда, я бы обнял тебя теперь…»
Н.П. Суслова — Ф.Ф. Эрисману 19 июля 1872 г.:
«Твои последние письма дышат такою бесконечною нежностью, что я не могу [покойно] читать их. Ты никогда не был так добр ко мне, как в этих письмах. Я даже боюсь, что твое мягкое настроение относительно меня ненатурально, что оно пройдет и я не увижу тебя таким добрым и милым, как в этих письмах. … Пожалуйста, сними с себя портрет для моего медальона, только непременно хороший портрет {...}…. Будь милый, добрый и веселый. Мы будем очень счастливы, когда увидимся, не правда ли? Но доживу ли я до этого свидания? — Никогда у меня не было такого нетерпения тебя видеть, как теперь. … Мне мешает быть веселой и чем бы то ни было радоваться в твое отсутствие. Как же мы будем жить нашу жизнь в вечной разлуке?
Прощай, будь здоров и счастлив. Твоя Надя».
Постепенно супруги все больше и больше отдалялись друг от друга, Эрисман чувствовал отчужденность жены. Ей передавали, что в Цюрихе муж сблизился с некоторыми из девушек-студенток, проводил с ними слишком много времени. Прощать измены было не в ее характере. Слишком уж не похожа бунтарка Суслова на викторианского «домашнего ангела».
Через несколько лет Эрисман пишет Надежде:
«… Я, по крайней мере, страдаю невыразимо, тем более, что, глядя назад, я вижу весь ужас моего поведения. Да, ты называешь это именем правильным, это было пошлостью, и я за нее должен быть наказан… Но, милая, дорогая моя, ведь смертная казнь отменена повсюду, потому что она лишает преступника возможности исправиться. Ведь смерть — это исчезновение навеки, это полное уничтожение… А твое письмо носит смерть, оно отнимает у меня все последние надежды…
О, я не стану теперь себя оправдывать, это было бы трудно и даже невозможно, но я знаю очень хорошо, что всего этого не было бы, если бы ты не отвернулась от меня так рано, так давно, а приласкала бы меня. Ведь трудно жить человеку без того, чтобы кто-нибудь его ласкал. Всякий человек ищет кого-нибудь, кто относился бы к нему нежно и добро, кто бы его утешал в тяжелые минуты жизни и кто бы относился к нему хорошо, несмотря на пороки.
Ты не могла этого, ты требовала безусловного, и когда что-нибудь не доставало, тогда ты отворачивалась. Последствием этого было то, что я искал других женщин, не любя их, а просто потому, что мне нужно было нежности преданного мне и любящего меня существа. В этом-то и состоит мое несчастие; я был бы менее несчастлив, если бы действительно мог любить кого-нибудь, если бы я мог отдаться кому-нибудь всей душою. Но нет, у меня нет свободы в этом отношении; душа осталась там, где она приютилась 12 лет тому назад; она прикована к твоей душе, что бы ни случилось со мною.
О, не говори, что у меня к тебе «добрые чувства»; еще меньше говори о «наплыве жалости». Моя душа всегда была там, где ты, и теперь она с тобою; здесь — только мое дело — вероятно, и его скоро не будет — а сердце мое, чувство мое — все там; я мысленно преследую тебя на каждом шагу, я мечтаю только о свиданьи с тобою, я больше на свете ничего не хочу… хочу только, чтобы ты меня простила и меня любила…».
Было ли чувство Надежды Сусловой к Эрисману именно любовью? Несомненно, она очень уважала и ценила его, прежде всего за гуманизм и чуткость души, она тянулась к нему как к человеку яркому и очень интересному.
Но в начале нашего рассказа мы не случайно упоминали роман «Что делать?» и заметили, что Эрисман так походит на молодых врачей – героев этого романа. И в повести о любви первой российской женщины-врача тоже появляется третий. Человек, давно и преданно любящий, видящий смысл своей жизни именно в ней…
