Реальные случаи армейской службы.
Место: гарнизон Воздвиженка, Уссурийский район — Станция Бада, Читинская область, курсы младших командиров, февраль 1987.
Вообще я много летал (надеюсь ещё полетаю). Были разные самолёты, разные салоны, города, аэропорты. Самый длинный полёт длился свыше 8 часов. Самый короткий около часа. А самый запоминающийся, который я вспоминаю с некой дрожью внутри, длился около шести часов. Итак…
В приказном порядке направили меня в школу сержантов.
После завтрака, что уже хорошо, надо быть через час на аэродроме. На сборы десять минут… А чего солдату собираться, всё, что нужно уже в вещмешке, всё по Уставу: портянки, кальсоны, рубаха, полотенце и по мелочи. Похлопал по карманам: курево, спички, документы… Через полчаса на аэродром, на штабном «бобике». Там уже борт ждёт...
АН-12... Прекрасный... транспортный... самолёт…
Нас человек пять. Переглядываемся. Говорят, что с остановкой, что ещё кого-то подберём… Покурили, сходили на дорожку...
Расселись по оранжевым сидениям. Как указал бортмеханик - на противоположной стороне борта от него. Для разновеса. Потому что там у него какой-то груз ещё был...
Самолёт дернулся и загудел. Дёрнулись от испуга и мы - это стали закрываться створки транспортного люка… Потом переглядывались и следили за этим уже с любопытством...
Неспешный разбег. Возрастающий гул. Быстрый взлёт, подъём. Заняли высоту. Полёт нормальный…
Все и всё это время мы смотрели вниз через иллюминаторы. Каждый пытался рассмотреть, что-то своё… Говорить было бесполезно, только орать — однородный гул двигателей перекрывал все звуки.
Прошел час полёта… В иллюминаторы смотреть было уже не интересно. Дышать было тяжело. Но мы терпели… Тепло, то которое мы с собой взяли от завтрака и начала полёта исчезало… Мы ёрзали на пластиковых, оранжевых сидениях в пустых попытках согреться… Подняли воротники шинелей, опустили уши шапок, руки в рукава… Нет, холод был не от высоты, летели мы относительно низко. Холод был местным… Бортмеханик так увлёкся приборами, что поднял воротник, потуже натянул шлемофон и стал слушать эфир так напряженно, что через какое-то время его храп, иногда, заглушал шум двигателей...
Наконец, самолёт стал раскачиваться из стороны в сторону — первый признак захода на посадку… Заложенные уши это подтверждали. Мы уже не смотрели в иллюминаторы. Мы сидели в согнутых позах, обхватив свои вещмешки – в бесполезных попытках согреться…
Гул стал сильнее… Наклон... Толчок, ещё разок… Гул стал ровнее и начал быстро стихать, ощущалась мелкая дрожь шасси… Остановились… Через мгновение люк стал открываться… Теперь, мы уже с ужасом наблюдали за происходящим — колючий снег с ветром и обжигающий мороз приветствовали нас… Очень не хотелось отвечать взаимностью морозу после плюсового, приморского тепла...
Мы были на месте… На том месте, где должны кого-то подобрать и двигаться дальше…
Нам запретили выходить. Собственно, никто и не собирался выходить из ещё «тёплого», как нам казалось, самолёта на недружественный мороз, да ещё в чужом месте… Бортмеханик сбежал по трапу… Некоторые из нас поднялись и попытались размяться или может, согреться… Стали топать и толкаться меж собой… Открылась бронедверь гермокабины, которая занимала собой почти половину грузового отсека и послышался злой мат, явно в нашу сторону…
Вышли румяные офицеры — из закрывающейся на ними двери потянуло теплом… Они прошли мимо, совсем не дружелюбно поглядывая на нас... Все в унтах, ползунах и меховых курках… Мы же как положено, по уставу — сапоги, шинель, шапка, трёхпалые матерчатые рукавицы (жалкое зрелище)… Кто-то из наших крикнул (скорее по привычке, из-за былого гула двигателей): «Где мы?... А сколько тут пробудем?...»… Они не ответили... А мы, продолжили прыгать, топать и хлопать себя руками… Мне показалось, что грохот от сапог был сильней…
Бортмеханик не заставил себя ждать. Взбежав по трапу закричал… Вообщем, если перевести тот поток брани на нормальную речь, получилось следующее: «Пожалуйста, ребятки, перестаньте топать ногами… Потерпите пожалуйста, осталось совсем недолго… Экипаж скоро вернётся и должны ещё Ваших подвезти, чтоб вместе с вами туда куда Вам надо… И вообще, по метеосводке не так тут и холодно, всего пятнадцать...». Наш ответ, был по военному краток, в переводе звучал примерно так: «Мы, конечно всё понимаем, Устав, армия, всё такое, но мы же люди… Сами вон как одеты...»… Бортмеханик махнул рукой в нашу сторону, как в прямом, так и в переносном смысле…
Минут через десять-пятнадцать, подвезли трёх других, таких же замёрзших солдатиков. Теперь топот был качественнее… Но, не долгий… Экипаж взбежал по трапу и сразу втиснулся в гермокабину… Дальше было нам уже знакомо — радостный гул закрывающегося люка и короткий резкий взлёт, от которого заложило уши так, что мы сжали головы руками… Хотелось верить, что они не специально…
Около часа (может больше) полёта и снова посадка. Снова было холоднее. Всё снова повторилось… Плюс два солдатика к нам и один офицер в шинели в тёплую гермокабину… Солдатики были мне знакомы. Это были те, которые были в моей команде, которую сопровождал из «учебки в боевые полки». Мы обнялись… Быстро перекинулись чего-что-кто-как… Да, летели вместе в одну школу...
На третьей посадке, через час (полтора), мы уже дружно не топали… Мы поднимали матом самих себя, других замёрзших солдатиков и толкались, чтоб как-то согреться… Или создать иллюзию тепла...Бортмеханик пытался сопротивляться руганью, приказами и угрозами, но рассмотрев наши лица — сбежал по трапу, как в прямом, так, и в переносном смысле… Забежали ещё двое солдатиков. На наш вопрос «Сколько градусов?» - ответили: «За двадцать...»…
Дальше повтор нам был привычен и не интересен. Экипаж-люк-гул-дрожь-взлёт-уши-МАТ... До всего этого мы уже согнулись в привычных позах, прижимаясь к друг дружке сжимая вещмешки. Надеясь, что четвёртая посадка будет наша…
Я задремал… Очнулся от того, что чувствовал то, что ничего не чувствовал… Долго не мог открыть глаза, собирался с силами и … Получилось... Огляделся... В грузовом отсеке только бортмеханику было хорошо — он был в мехах…
Мысли закипали в голове… Особенно сверлила мысль про то, что солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения… Раз мы в армии все солдаты, только званиями различаемся, тогда… Бортмеханику тоже должно быть не так хорошо… И экипажу, который сидит в жаркой гермокабине… От злости, которая меня охватила, даже руки согрелись… Я… Поднялся… И пошёл… К бортмеханику… От топота сапог он проснулся и резко крикнул: «Чего тебе!»…
Голосом я не обижен... Нависая над ним, глядя в глаза я начал орать… Орать про то, что все люди братья… Через несколько секунд моего пояснения о жизни бортмеханику я почувствовал, что меня тянут… Это мои, те двое, знакомые, замёрзшие солдатики оттаскивали меня от ещё не тронутого мной бортмеханика (они знали, что может произойти)… Он вскочил, подбежал к двери и после второго «секретного стука» ему открыли… Мы замерли...
Почему-то верилось, что сейчас, вот-вот распахнётся бронедверь и мы окажемся в ТЁПЛОЙ гермокабине…
Чуда, на которое мы надеялись не произошло…
Ребята расселись по оранжевым местам… Многие уже снова согнулись и сжались в уже ставшей привычной позе… Я продолжал стоять… Меня трясло от злости, а может и от холода, а может ещё от чего-то…
Вскоре злое тепло и испарина сдались под натиском холода… Теперь я дрожал от холода… В голове запунктирило: «Клин — клином… Клин — клином...»… Тут наш самолёт, клюнул носом, пошёл вниз… Снова уши, снова мат… Я схватился за страховочные стропы, которые были в большом количестве подвешены вдоль и поперёк, устоял на ногах. Мой вещмешок укатился к кабине. Промелькнула мысль, что может они специально снизились, чтоб было теплее…
В техникуме, где я до армии учился, был дружок, Пётр Судьёнков, хотя мы все в нашей группе, почти всегда называли его Иван Ивановичем. Прекрасный человечек, писал песни, играл на гитаре… Так вот у него была присказка: «Используй всё, что под рукой и не ищи себе другого»…
«Да пошли вы в ж...» - крикнул я в сторону гермокабины, очень надеясь, что меня услышат… Подошёл к откатившемуся мешку. Стянул узел… Раскрыл… Отошёл на самое крайнее место, рядом с транспортным люком и... Начал медленно, под ритмичное покачивание самолёта и гул двигателей раздеваться… Шапка, ремень, шинель, китель, сапоги...
Ребята с ледяным ужасом наблюдали…
Я, совершенно голый, исполнил танец бешеного индейца, с криками, завыванием, потрясыванием всё и вся… Затем, начал медленно одеваться… Сначала свежее, из вещмешка исподнее, на него бывшее в употреблении… Штаны, китель, свежие портянки, а бывшими обмотал икры… Шинель… Полотенце как шарф… Шапку решил не завязывать — мне было жарко… Я стоял, держась за стропы и смеялся… От меня валил пар…
Наверное, мой гогот был услышан, потому что, как объяснить это: гул двигателей прекратился и самолёт стал проваливаться в «воздушную яму», снова гул и подъём… Так мы и летели: то вниз, почти до верхушек ёлок на сопках, то верх до облаков… Уши заложило так, что глотать и продувать было бесполезно… Может, таким образом этот экипаж нас «согревал»?…
Посадка… Я так и стоял... Держался за стропы и крыл матом всю эту сложившуюся ситуацию…
Трап чудесным образом открылся…
Признаюсь, я совершенно забыл, что было дальше, но, отчётливо помню, что меня оттягивали и тащили мои знакомые солдаты от этой ненавистной «тёплой» бронедвери, которую я бил сапогами и крыл матом не только тех, кто за ней скрывался, а поминал ещё…
Мы прилетели в пункт назначения. Станция Бада. Помимо орущих офицеров нас встретил его сиятельство мороз - почти минус тридцать...
***
PS Вот отрывок из письма, которое, как и остальные, сохранила моя Жанна…
***
