Морозов Василий Павлович
Начало.
Глава 1: https://zen.yandex.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/perehvatchiki-62b4a441b3ad4049948f8331
То, что в авиацию каждый приходит своей дорогой, Волошин осознал, что называется на собственном опыте. У одних она ровная и предсказуемая. У других - ухабистая, тряская и невезучая. У третьих. Впрочем, какой бы ни была, а начинается для каждого с мечты.
Михаил родился и рос в авиационном городке, в семье военного техника, засыпая и просыпаясь под гул взлетающих и садящихся самолетов. Раза два отец его брал на аэродром, где он наблюдал, как самолеты «ездят» по земле, а потом взлетают и садятся. Однако просьбам почаще бывать на аэродроме отец не внял, ссылаясь на то, что начальство не разрешает, да и самолеты могут «засосать». Он тогда не понял, как это они могут «засосать», но проситься больше не решался.
Мечтать же по-настоящему о небе он стал с третьего класса, когда, отдыхая у бабушки в деревне на каникулах, впервые увидел там самолет, который прилетел в село на обработку колхозных полей. Он не походил на те самолеты, похожие на стрелы, с короткими крылышками, которые базировались на отцовском аэродроме. Этот же больше походил на кузнечика или стрекозу, к тому же с винтом. Может быть, поэтому больше понравился и заинтересовал.
Площадка, с которой взлетал и на которую садился АН-2, находилась в нескольких километрах от села. Первое время большинство деревенских мальчишек на велосипедах наведывались на импровизированный аэродром, располагались на траве в стороне от взлетного поля и часами наблюдали за зеленым крылатым созданием.
Вскоре всем Мишкиным сверстникам затея эта надоела, и только он один не переставал ездить. Ляжет на траву и смотрит, как со стороны лога, слегка покачиваясь с крыла на крыло, заходит на посадку зеленокрылый «кузнечик». Приземлившись, скрипя тормозами, подрулит к трем большим цистернам с ядохимикатами. Пока рабочие заправляют его емкости с помощью брезентового шланга, летчики выйдут, покурят в сторонке, о чем-то поговорят между собой, и вот уже крылатое создание снова в воздухе. И это занятие ему нисколько не надоедало. Скорее наоборот, чем больше смотрел, тем больше хотелось быть на аэродроме. Иногда удавалось даже подойти к нему и потрогать за крылья.
А однажды, когда самолет заправили, к Мишке подошел один из летчиков, скорее всего, главный, и спросил:
- Полетать хочешь?
Мишка сначала не понял: шутит он или нет. Немного растерявшись, не зная, что сказать, молча кивнул головой. Летчик усадил его на боковое сиденье. Самолёт начал взлёт. Мишка видел как на огромной скорости проносится ярко-зеленое поле.
А когда самолет резко снижался или набирал высоту для нового захода, у Михаила сердце замирало и куда-то проваливалось. Он непроизвольно хватался руками за сиденье, чтобы не сползти с него. А сердце, скорее всего, замирало не от страха, а от восторга. Тогда же, после этого памятного полета, он решил, что непременно будет летчиком. Его главными книгами стали «Вам взлет» - Анатолия Маркуши и «Цель жизни» - Александра Яковлева, из которых он познал не только о мастерстве летного дела, но и устройство, и конструкцию самолетов.
После окончания школы Михаил повез документы в Новосибирск в приемную комиссию, которая находилась на Красном проспекте при Западно-Сибирском управлении гражданского воздушного флота. После сдачи документов его зачислили кандидатом в Бугурусланское летное училище.
За вступительные экзамены он не очень переживал. В аттестате стояли почти одни пятерки. Боялся другого - не пройти медкомиссию. Он знал, что в летчики берут совершенно здоровых. Но и тут волнения оказались напрасными. Всех врачей он прошел без сучка и задоринки. Душа пела и ликовала! А Новосибирск в тот теплый и солнечный день, с его шумными улицами, полными автобусов и горожан, Михаилу показался самым замечательным, а может, даже лучшим городом мира!..
До экзаменов оставался один день. Чтобы как- то скоротать время, он поехал в аэропорт посмотреть на самолеты. Среди ИЛов, ТУ, АНов, с которыми был знаком лишь по книгам, он увидел новую модель самолета-истребителя, который быстро рулил к взлетно-посадочной полосе, а через несколько минут легко оторвался от бетонки и под большим углом, содрогая воздух громовым раскатом, скрылся в небе. «Ох, ты»! - только и выдохнул Михаил, глядя завороженно ему вслед. И этого было достаточно, чтобы забрать документы в приемной комиссии и отвезти их в военное училище летчиков...
***
…Вспоминая о недавнем полете с Перминовым, он всякий раз как бы заново испытывал необъяснимое чувство того волнения, которое возникало в его душе и во время учебных полетов, будучи курсантом, и после в годы службы до злополучного приказа об отстранении его от любимого дела. И хотя относил себя к числу людей не сентиментальных, готов был запеть во весь голос. Да и было от чего.
Под правым крылом в синеватой дымке тянулся сосновый бор, небольшие деревушки и поселения вдоль его кромки, ровные квадраты полей с ярко зеленеющими весенними всходами, березовые колки, прозрачные блюдца озер. А стада коров на лугах смотрелись маленькими божьими коровками. Высота скрадывала скорость, и в какие-то секунды казалось, что самолет неподвижно висит между небом и землей. И только вздрагивающие стрелки на приборах развеивали обманчивое ощущение, а едва улавливаемый гул турбин напоминал о работающих двигателях.
Под левым крылом тянулась широкая многоводная река, без единого островка. В нескольких местах она делала небольшие изгибы, потом опять выпрямлялась и, насколько охватывал глаз, убегала ровной голубой лентой.
Волошин ввел истребитель в разворот: река опрокинулась и стала уплывать под правое крыло. Потом перевел истребитель в горизонтальный полет, немного расслабился, пошевелил затекшими от привязанных ремней плечами и вновь, окинув взглядом приборы, взял далее курс в район запланированных полетов.
Самолет чутко реагировал на малейшие отклонения ручки управления. Волошин, как и прежде, снова почувствовал себя сильным и счастливым.
Невольно вспомнились слова бывшего командира полка, полковника Носачева: «Чтобы подняться в небо и посмотреть на землю с высоты - для этого стоило родиться!»
«Хорошо сказал!» - подумал Волошин о своем бывшем командире и еще острее осознал, что он рожден для высоты и неба!..
***
Ни на другой, ни в последующие дни Светлана не давала о себе знать. Волошин тоже не пытался искать повода для встреч, тем более для выяснения отношений. Погруженный в свои переживания, он отбывал положенное время на аэродроме, помогая руководителю полетов. К этому его обязывала должность руководителя радиолокационной системы посадки, какую он занимал.
После последнего свидания со Светланой Михаил старался о ней не думать. Старался-то старался, да, видимо, напрасно, потому и злился на себя, сознавая, что все попытки оградить себя от нравившейся ему женщины, не скрывающей к нему искренних чувств, смехотворны и несостоятельны. А значит, размолвка их не могла долго продолжаться.
В Светлане он видел не просто привлекательную женщину, с которой можно было бы при желании и настойчивости удовлетворить в постели мужские потребности. Для этих целей в их военном городке нетрудно было бы найти женщину на роль временной подруги. Не случайно гостиницу, где проживали офицеры, окрестили общежитием женихов, а некоторые называли домом интимных свиданий.
Светлана же завоевала сердце Волошина не только женскими прелестями, а прежде всего богатством души своей - умением сострадать и быть самостоятельной в своих суждениях; готовностью прийти на помощь нуждавшимся в поддержке и сочувствии. Начитанностью и любознательностью - качествами, присущими натурам, наделенным тонким вкусом и способностью понимать подлинную красоту.
«Может, я и приписываю ей эти качества? Излишне идеализирую, поскольку неравнодушен? - думал Волошин, сидя в салоне гражданского самолета ТУ-154 в качестве одного из пассажиров. - Ну что ж! Если не ошибаюсь, то не так уж в жизни все плохо», - искоса поглядывая в иллюминатор, за которым белым безмолвием простирались облака.
В салоне и уютно, и комфортно. Между рядами время от времени прохаживаются стюардессы, предлагая лимонад и минеральную воду.
Соседом Волошина оказался мужчина лет сорока, с небольшой залысиной. Его плотную, упитанную фигуру облегал черный костюм с белой, кажется, даже накрахмаленной рубашкой. На темно-вишневом галстуке вызывающе выделялась дорогая заколка. На полных и сочных губах стыла высокомерная и самодовольная усмешка. Рядом с ним восседала холеная дамочка, видимо, жена, с которой он изредка переговаривался, кладя голову на ее плечо и закрывая глаза, демонстрируя не то утомленность, не то озабоченность.
«Наверно, попытается начать разговор», - с неприязнью подумал Волошин и не ошибся.
- Отечеству служим? - не скрывая иронии, снисходительно взглянув на погоны, не удержался от вопроса сосед.
- Отечеству, - нехотя ответил Волошин, давая понять, что не расположен к разговору.
- Служить, конечно, дело благородное, - еще шире улыбнулся сосед и не без ехидцы продолжил: - Я тоже по дури чуть не поступил в военное училище. Да с помощью отца вовремя одумался. Потому как считаю, кроме благородства, материальная сторона важна.
Где-то на Алтае, под Барнаулом служит. Приедет в гости, достану им все, что надо, в своем ОРСе. Да еще чемоданы продуктами набьют. После этого обратно едут в свой городок служить Отечеству. Днями и ночами служат. Выезд в город считают за праздник. А наш известный пролетарский писатель говорил, что жизнь дается один раз. Вот так-то, - приподнял он указательный палец. - А мы этого не ценим.
Волошин брезгливо поморщился, встал, подошел к одному из пассажиров, сидевшему на пару рядов впереди, с просьбой поменяться местами - и тот согласился.
Обладатель золотых зубов не сразу сообразил, что произошло. Пожал плечами. Сделал удивленный вид. Посмотрел на жену. Та в ответ склонила его голову на свое плечо, как бы давая понять, что пора попридержать язык за зубами...
В здании аэровокзала Волошин, помахивая спортивным дипломатом, направился к первой же телефонной будке. Подождав, когда она освободится, зашел в кабину, нашел в записной книжке нужный ему номер, набрал и с тревожным ожиданием стал слушать гудки.
Отозвались не сразу. Наконец, звонкий и молодой женский голос ответил.
- Да, да!
- День добрый! - волнуясь, заговорил Волошин. - Извините за беспокойство! Мне бы Бориса Алексеевича! Нет? - с огорчением переспросил: - А когда можно перезвонить?
- А кто его спрашивает? Может, что-то передать, как вернется?
- Капитан Волошин! - сумрачно буркнул он и, не удержавшись, добавил: - Сын его, насколько мне известно, лучшего друга.
- Ой, как здорово! - обрадованно отозвался все тот же звонкий и певучий голос. - Так вы и есть Михаил? Можете не перезванивать, а хоть сейчас приезжать. Адрес знаете? Вот и хорошо. А папа будет после обеда. Так что приезжайте! Обязательно!..
«Ну, положим, пока самого дома нет ехать не стоит», - решил Михаил и, чтобы не терять время, сел в подошедший автобус, идущий в центр столицы.
Через каких-то полчаса он уже щурился от сияющих куполов храма Василия Блаженного.
«И впрямь, лепота», - восхищенно оглядываясь вокруг, выдохнул Волошин, чувствуя величие и красоту первопрестольной.
Красная площадь! Вот она какая! Начало и продолжение истории нашего государства! Недаром на ней проводятся главные торжественные мероприятия: Парад Победы, демонстрации и шествия, не уставал он восторгаться, вспомнив, как завидовал вместе со своими школьными товарищами Юрию Гагарину и Герману Титову, которых на этой площади чествовали москвичи.
Михаил был раньше в Москве, но это ему сейчас нисколько не мешало любоваться зубчатыми стенами Кремля, кремлевскими звездами, он дождался смены караула у Мавзолея и лишь после этого посетил ГУМ, чтобы не с пустыми руками явиться в гости, и, слегка уставший, ближе к полудню отправился к Абрамовым.
***
Дверь открыл сам хозяин - Борис Алексеевич, плотный крепыш, с густой шевелюрой и военной выправкой, радушно и широко улыбаясь.
Не менее доброжелательно встретили Михаила и жена Абрамова - Мария Николаевна, преподаватель русского языка одной из московских школ, и их дочь Саша, студентка МГУ.
Потому как стол в зале был по-праздничному накрыт, Михаил понял, что его и впрямь ждали, иначе — бы не готовились заранее.
Простота в общении со стороны Абрамовых помогла ему одолеть скованность и внутреннее напряжение.
Пока мать с отцом занимались последними застольными приготовлениями, Саша, с короткой стрижкой, с карими глазами, небольшого роста, походившая, скорее всего, не на студентку, а на школьницу, не давала скучать Михаилу. Ненавязчиво и бесхитростно расспрашивая о службе, о жизни и нравах военного городка, даже о том, во что предпочитают одеваться женщины и какие прически в моде.
Перед тем как выпить, Борис Алексеевич встал и, глядя на Михаила, как бы для своих домочадцев, произнес:
- По правде сказать, не ожидал увидеть у себя в гостях сына моего лучшего товарища. Я, конечно, этому очень и очень рад, - потом, обращаясь к Волошину, продолжил: - Твой батька, Михаил, был не только хорошим офицером, отличным техником, но и незаурядным, душевным человеком с веселым характером. А как пел и играл на баяне - в полку равных не было! Три года мы служили в одной эскадрилье. И хотя жизнь развела нас, память не потускнела. Рад за него, что жив, здоров, что у него есть продолжатель семейной традиции, - одобряюще посмотрев на Михаила, предложил: - Так что давайте выпьем за друга моей молодости и за его сына. За вас, Михаил!
После непринужденного застолья глава семьи попросил жену:
- Ты, мать, нам в кабинете что-нибудь собери. Мы там с Михаилом разговор продолжим.
- Вот так я и пострадал из-за дядьки, - продолжил Волошин, сидя за журнальным столиком в кабинете хозяина. - А без полетов, хотите верьте, хотите сомневайтесь, мне жизни нет и не будет.
- Родственник тут ни при чем, - не согласился Абрамов. - Система наша дурацкая виновата.
С утра они отправились в главный штаб ВВС.
В холле он попросил Михаила:
- Давай бумаги, а сам здесь жди. Если надо - пригласят.
Волошин передал ему папку с документами. Борис Алексеевич показал дежурному майору пропуск и не спеша стал подниматься на второй этаж.
Холл между тем не пустовал. Вокруг Волошина то и дело сновали люди в погонах. Одни, как и Абрамов, показав пропуск дежурному, поднимались по лестнице. Другие заходили в кабины и звонили по прямым телефонам в тот или иной кабинет, решая свои вопросы. Младшие по званию отдавали честь старшим. Те снисходительно и привычно козыряли в ответ. Словом, набирала обороты обычная армейская жизнь со своим укладом, уставом, служебными заботами и проблемами.
Волошин надеялся, что его пригласят. Но прошло уже около часа, если не больше, однако никто его не побеспокоил. Томительные минуты ожидания казались долгими и мучительными, и он начал невольно подремывать.
Наконец на лестнице увидел спускающегося Абрамова. Он был хмур и мрачен. Передавая папку, произнес:
- Как и предполагал я: хреновые твои дела, Михаил. Понимают, но ответственность брать на себя никто не хочет. Ну да шибко-то не отчаивайся. Главное, не отказали. Так что документы я нашел нужным оставить. Да не потеряются. Не бойся. Оставил не кому-нибудь, а верному и надежному товарищу своему. Он практически вхож во все кабинеты.
- Не отказали? - усмехнулся Волошин. Его слова прозвучали, скорее всего, не усмешкой, а упреком. Этот упрек в некоторой степени относился и к Абрамову, на помощь которого Волошин рассчитывал как на последнюю надежду.
Словно оправдываясь, тот произнес:
- Что от меня зависело, я все сделал.
***
Распрощавшись с Абрамовым, решительно и категорично отказавшись от приглашения остановиться у него на квартире, Волошин отправился на поиски крыши над головой. Объехав несколько гостиниц, далеко не перворазрядных и не престижных. В одной из них ему улыбнулась удача. Нашлось- таки свободное место.
Повеселевший, он поднялся в указанный номер, решив, перед тем, как отправиться любоваться красотами и историческими памятниками столицы, собраться с мыслями и подумать, как с большей пользой для себя провести оставшиеся дни своего пребывания в первопрестольной.
Приняв душ и переодевшись в спортивный костюм, прилег на кровать и стал просматривать приобретенные свежие номера нескольких газет разных названий. На одной из страниц «Советской России», именуемой в народе «Совраской», его внимание привлекла фотография миловидной особы - героини очерка «Сердце, отданное детям». Вчитавшись в текст и пристально всмотревшись в фотографию, Волошин едва не вскрикнул от изумления.
С фотографии ему улыбалась Татьяна Дмитриевна Семыкина, некогда просто Таня, его первая юношеская любовь и привязанность. «Может быть, совпадение! Помнится, что и фамилия у нее была другая», - продолжал сомневаться Волошин, а память между тем воскрешала картинки и эпизоды из не такого уж и далекого прошлого.
Ему восемнадцатый год, а его Таня первокурсница пединститута, у нее день рождения. В комнате институтского общежития торжественно и празднично. За столом Таня, ее самые близкие подружки, тоже первокурсницы, и он.
На столе несколько бутылок вина и бесхитростная закуска. Последние приготовления закончились, стаканы наполнены, собравшиеся с нетерпением ждут тост. Наконец одна из девушек, наиболее, видимо, решительная, встала и, немного смущаясь, произносит:
- Танечка! Перво-наперво желаю тебе хорошего здоровья! Хорошей учебы! Не забывай о том, что первый курс самый трудный. Всего самого лучшего тебе в жизни. Ну и, конечно, большой и счастливой любви!..
При последних словах Михаил невольно смутился, поскольку девчата смотрели не на Таню, а на него.
Прозвучало еще несколько тостов, в том числе и его. Вскоре подружки разошлись. В комнате остались лишь захмелевшие Таня и он, безудержно целующиеся и тесно прижимающиеся друг к другу.
- Миша! А ты меня на самом деле любишь? - спрашивает Татьяна, уставившись на Михаила испытывающим взглядом.
- Ты что, сомневаешься в этом?
- Нисколечко.
- Ты самый, ты самый лучший, - говорит Таня в ответ, прижимаясь к груди Михаила и глядя с любовью в его глаза. - Окончишь школу, поступишь в летное училище, а я тебя буду ждать и ждать. Сколько надо, столько и буду ждать! Я смогу!.. Не веришь?
- Верю, - отвечает он, вновь и вновь целует Татьяну.
- Не веришь, - не то сомневается, не то лукавит она. - А я, Мишенька, ради тебя все смогу.
Ночевал Михаил в этот раз у Татьяны в общежитии. О ночных событиях он плохо помнил. А вот раннее утро и Татьяна с заплаканными глазами хорошо запомнились. Лежа под одеялом вместе с Михаилом, она то и дело твердила:
- Не знаю, - потерянным голосом ответил Михаил.
- Не знаю, - возмутилась она. - И я не знаю. А виноват во всем ты, - продолжала корить Татьяна, темнея лицом и всхлипывая.
- Что-нибудь придумаем, - почесывая затылок, чтоб хоть как-то успокоить ее, ответил он.
- Придумаем. И что же ты придумаешь? А главное, когда? - не успокаивалась его возлюбленная.
Ему порядком надоели ее причитания и он, испытывая горечь и разочарование, отводя глаза от соблазнительной Татьяниной груди, покинул постель и буднично ответил:
- Пойми. У меня сейчас на первом месте экзамены в школе, а потом вступительные в училище.
- Вот как! - не скрывая иронии и еще больше негодуя, поднялась с постели Татьяна. Ну, знаешь ли, дорогой! Катись-ка ты подальше. У него, видите ли, экзамены. А я, значит, на втором, а может, на сотом месте?..
Волошин отложил газету. Нахлынувшие воспоминания заставили изменить планы на предстоящий вечер. Захотелось немедленно, сейчас же увидеть Таню покаяться и объясниться, вновь почувствовать себя молодым и сильным. Как бы само собой родилось и окрепло решение позвонить, услышать ее голос и если согласится, встретиться. Немедля ехать.
Волошин оделся, спустился в вестибюль, узнал у администраторши адрес ближайшего переговорного пункта, оказавшегося, кстати, через дорогу от гостиницы; и, не теряя времени на раздумья, пошел оформлять заказ на переговоры. Через каких- то полчаса его попросили пройти в одну из кабин и он, плотнее прижимая телефонную трубку к уху, не скрывая возбуждения, услышал на другом конце провода глуховатый женский голос.
- Давай не будем об этом по телефону. Встретимся и поговорим. Ну, как не о чем? Я тебя прошу. Для меня это очень важно, поверь, и необходимо. Словом, завтра же выезжаю. Приеду, позвоню в школу. Хорошо. Имей в виду, я не шучу. Так что, до встречи.
Волошин повесил трубку, вздохнул, вытер вспотевший лоб. Но уходить из кабины не спешил, продолжая осмысливать услышанное. Покинув переговорный пункт, добрался до ближайшей станции метро, чтобы ехать на один из вокзалов и приобрести билет до Белогорска.
***
Через сутки, как и обещал, дозвонился до школы и обрадовался: его Таня на этот раз встретиться не отказалась и обещала подъехать. Оставалось ждать.
Ветер был слабым и неустойчивым. Правда, иногда порывы были сильными и тогда он срывал листву с тополей в небольшом палисаднике, гонял ее вместе с пожелтевшими бумажками, шелухой от семечек и окурками по перрону.
Подобно воробьиной стае, листья и бумажки начинали носиться из стороны в сторону в поисках приюта. Путались под ногами прохожих и подхваченные новым порывом неслись дальше вдоль железнодорожного полотна.
Михаил с грустью смотрел им вслед и думал о встрече. Сутки, проведенные в вагоне поезда, поспособствовали тому, чтобы воспоминания, столь неожиданно обрушившиеся на него и заставившие спешно покинуть столицу ради встречи с первой юношеской любовью, постепенно утратили остроту и жгучесть. И сейчас, стоя под часами, под которыми и в прошлой жизни он частенько простаивал в ожидании свидания с Татьяной, Волошин испытывал, скорее, чувство досады и нетерпения, неудовлетворенности и тревожного любопытства. Неудовлетворенность исходила из того, что он не смог убедить себя окончательно и бесповоротно в том, что все эти годы чувства, испытываемые к Татьяне до дня их расставания, не покидали его памяти, души, сердца. И вдруг надо же вспыхнули, проснулись, заговорили. Любопытство же состояло в том, как отреагирует его бывшая любовь при встрече после восьми лет расставания, не изменившая, похоже, привычке опаздывать. Кому-кому, а ему был известен водившийся и раньше за ней этот грешок: то в институте задержалась, то в общежитии, то по магазинам бегала в поисках тряпок. Так было раньше. Сейчас все могло быть иначе. Не узнает и проскочит мимо и дальше умчится быстрой походкой, с приподнятой гордой головой. А что подумает при этом представить несложно.
«А сам-то узнаю? - засомневался Волошин. - Наверняка изменилась». Хотя в газете на фотографии он ее сразу узнал. Все те же брови вразлет. Такие же большие, с лукавинкой глаза и пристальный взгляд, которым, казалось, даже с фотографии она пронизывала Михаила, как бы спрашивая: «Ну, как твои дела, голубчик?»
Михаил все чаще и нетерпеливее отворачивал рукав кителя и смотрел на часы. Чтобы унять нахлынувшее волнение, курил папиросу за папиросой, вглядываясь в лица прохожих женщин, а Татьяны все не было и не было.
Михаил понимал, что своим затянувшимся ожиданием привлекает внимание прохожих, не без любопытства окидывающих его взглядами, а нередко и ироническими улыбками.
К одной из женщин в спортивной шапочке и темно-красном костюме чуть было не кинулся навстречу. Очень уж походила она на Таню. Сердце учащенно заколотилось, лицо полыхнуло жаром. Но он
Попытка первым увидеть Таню успехом не увенчалась. Она появилась из дверей вокзала, откуда он ее не ждал. Подошла, тронула за рукав и наигранно спросила:
- Вы не меня ждете?
Михаил обернулся:
- Неужели это ты? - только и смог выдохнуть он, не скрывая волнения.
- Не узнал! Я! Кому же быть? - ничуть не удивляясь, успокоила она его и как раньше взяла под руку, и они медленно пошли в сторону привокзального парка.
Татьяна была в коричневом плаще, на голове повязан голубой платок, из-под которого выглядывал волнистый локон каштановых волос. Влажные глаза светились приветливой, чуть лукавой улыбкой.
Михаил приостановился, обнял ее и попытался поцеловать. Татьяна убрала руку, отстранилась и, избегая поцелуев, не попросила, а потребовала:
- Перестань! Делать этого не надо. Слышишь или нет. К тому же на нас люди смотрят. Что они про меня подумают? Мне небезразлично.
Прохожие, казалось, на самом деле задерживали шаг и осуждающе смотрели на них.
- Пусть думают, что хотят, - не сразу уловив подчеркнутость в словах Татьяны «про меня» и «мне», когда же осознал их смысл, удрученно добавил: - Что они о нас знают!
- Ты ненормальный, - упрекнула Татьяна, окончательно освободившись из его объятий. - Чуть не задушил. Прическу разлохматил до неузнаваемости. На кого я теперь похожа?
- На царевну! - улыбнулся Михаил и вновь попытался поцеловать.
- Эх ты, царевич! - с укором произнесла она и протянула Михаилу платок. - На, подержи, - и при-
- Чувствами надо уметь управлять. - Она снова подхватила его под руку, но, сделав несколько шагов, они остановились.
- У меня есть предложение сходить в кинотеатр, - сказал Михаил.
- Насколько я понимаю, в «Сибирь», и посмотреть фильм «Старики на уборке хмеля», который мы с тобой последний раз смотрели?
- А почему бы и нет? - оживился Михаил.
- Ты извини, но в тот кинотеатр я больше не хожу.
- Пойдем в ресторан, посидим, поговорим, ведь столько лет не виделись, даже подумать страшно.
Татьяна пристально посмотрела на Михаила, на этот раз заблестевшими от навернувшихся слезинок глазами, и тихо проговорила:
- О чем говорить-то? Мне, кажется, и говорить теперь не о чем?
- Как не о чем? О жизни. Только о той, в которой тревоги, разлад, непокой!
- В рифму заговорил, - усмехнулась Татьяна.
- Это не мои, где-то слышал, вот и взбрело в голову.
- Я ненадолго пришла, - отрезвила его пыл Татьяна. - Да и твой поезд отправляется через час.
- Так быстро хочешь меня покинуть? Я предлагаю сходить в ресторан. Номер в гостинице сниму. Посидим, поговорим. Ты мне, как и раньше, песню о голубой тайге споешь.
- Нет, Миша, - задумчиво проговорила Татьяна. - Ничего я тебе не спою. Разучилась петь. Посмотрели друг на друга и хватит, - она с нескрываемой особой женской нежностью поправила ему галстук и добавила: - Домой надо идти.
- Что так быстро-то?
- Ты его любишь? - ревниво спросил Михаил.
- Прошу, не надо вопросов задавать. Пока есть время в парке погуляем.
На одной из аллеек Татьяна спросила:
- Расскажи, как меня отыскал?
- Совсем просто, - Михаил хотел улыбнуться, но вместо улыбки в его глазах Татьяна увидела боль.
- Беру «Совраску» и своим глазам не верю! С газетной страницы на меня смотрит лучший педагог школы Семыкина Татьяна Дмитриевна, которую я пытался искать все эти годы, а она, словно сквозь землю провалилась.
- Не провалилась, а спокойно до прошлого года жила на Брянщине. А потом сюда переехали. У мужа от родителей квартира осталась. Вот так и живем втроем: я, муж и сын Мишка.
- Мишка? - встрепенулся Михаил.
- Нет, нет. Ничего лишнего не подумай. Не твой он, - и буднично добавила: - Какое первое имя пришло на ум, так и назвала... А что потом-то было?
- Потом заказал с тобой переговоры.
- Которые напугали меня до ужаса. Ты же грозился не только приехать, но и выкрасть. Тем самым нанести ущерб школе, которая осталась бы без математички. Поэтому педагог и просил вас не встречаться, - лукаво уставилась она на Михаила.
- Это было не в моих силах, - признался он.
- Эх, Мишка, Мишка! Не пойму к чему все это? Зачем трогать старые раны?
В парке было тихо. С тополей на землю падал оставшийся кое-где пух. Скамейки, расставленные вдоль аллей, были пустыми. Желающих посидеть на них не было. Лишь изредка навстречу попадались прохожие, путь которых пролегал через парк.
- Ты хоть немного о себе-то расскажи? Как живешь? На чем летаешь?
- На чем летаешь? - усмехнулся Михаил. - Ты меня извини, но мы не о том говорим.
- Интересно! О чем же нам говорить? - насторожилась Татьяна.
- Ну не за этим я приехал, чтобы рассказать на чем летаю.
- Эх, Миша, Миша! Мне, кажется, ты таким же наивным и бесшабашным остался, каким был раньше, - засмеялась Татьяна, и на ее лице вспыхнул румянец. - Ладно, спрашивай, что тебя интересует?
- Ты хоть иногда меня вспоминаешь? - спросил он.
- Это что, так важно?
- Важно.
- Голова ты садовая, - вздохнула Татьяна. - Какая теперь разница, вспоминаю или нет? - И, уходя от прямого ответа, тихо продолжила: - Наверное, в мире на самом деле есть какие-то таинственные силы! Может быть, телепатия! Может, что-то иное! Перед твоим звонком я тебя во сне видела. Будто бы у нас с тобой свадьба. Я в белом нарядном платье. Ты в черном костюме, с розочкой в кармане на груди. Гостей полон дом. Мы с тобой танцуем, нехотя садимся за стол. Нам «горько» кричат, мы долго и охотно целуемся. А потом я ни с того ни с сего встала из-за стола и выскочила на улицу. Ты за мной кинулся. Бежишь, а догнать не можешь. С тем и проснулась...
- Считай, что догнал и больше тебя никому не отдам, - проговорил Михаил в ответ. Прижал Татьяну к себе и, махнув рукой на запрет, поцеловал. Она и впрямь промолчала. Но, видимо, продолжая жить памятью о прошлом, через минуту-другую, глядя себе под ноги, вновь заговорила:
- Да. У нашего общежития. Шла мимо и присела на лавочку у калитки отдохнуть.
- Я помню, как на той лавочке мы с тобой однажды до утра просидели. Ты даже тогда на занятия опоздала, - еще больше оживился Михаил. - Значит, та же лавочка. То же общежитие. Все осталось прежним, только мы тобой стали другими.
- Какими? - подняла она на него вопросительно глаза.
- Наверное, слишком взрослыми, - ответил Волошин, не скрывая сожаления.
- Наверное? - усмехнулась Татьяна и продолжила: - Того общежития нет. Снесли его. Новое построили недалеко от вокзала. Интересно, здание снесли, а забор с калиткой оставили. Как бы на память! Когда я поравнялась с ней, она под ветром зашаталась, заскрипела, словно узнала меня и пригласила к разговору. Мы с ней вдоволь наговорились. Я ей все рассказала. Какая-то обида меня взяла тогда или за прошедшую молодость, или за загубленную жизнь.
Я, понятно, поплакала. Вспомнила прошлое, с тем и домой вернулась. - И, досадуя за неожиданную откровенность, добавила: - И зачем я тебе об этом рассказываю, сама не знаю.
- Как зачем? - возмутился Михаил. - Для меня это важно. За этим сюда и приехал. Я тебя любил и люблю. А значит, любовь должна взять верх. Зачем нам друг друга терзать? Признаюсь, - как можно проникновенно продолжил он: - Что виноват во всем только я. Не понимал, что люблю тебя. Думал увлечение. Только позже осознал, что не могу без тебя! Сначала надеялся - пройдет. Не получилось. Потому сегодня я здесь. Не скрою, что ты для меня была и остаешься олицетворением всего самого светлого, оригиналом, по которому всех женщин сравниваю, а сравнения не нахожу...
- А сравнивать нехорошо, - попыталась прервать излияния Волошина, смущенная, однако, не потерявшая трезвого рассудка Татьяна.
Но он ее не слушал. Его, что называется, несло. Не думая, каким он выглядит со стороны, все более и более воодушевляясь, подобно глухарю на весеннем токовище, с жаром и пылом он находил все новые и новые аргументы, способные, по его мнению, убедить стоящую рядом с ним женщину в искренности своих чувств к ней.
- Твоего сына я не обижу. Буду любить как своего. Он вырастет и все поймет. Простит тебя. Подумай! Я переведусь в другой полк. О прошлом никто знать не будет. Заберу вас к себе, и начнем жизнь сначала.
- Поздно начинать все сначала, - перебила она. - Не говори больше глупостей. Прошу тебя, давай больше не будем об этом. Не судьба, видать, нам вместе быть. В жизни не так все просто. Как говорят, поезд ушел.
- А мы его на полпути догоним, - попытался Михаил зацепиться за сказанное.
- Что ушло, того не догонишь, - вздохнула Татьяна. - Себе жизнь поломали, давай другим не будем ломать. Какие вы все-таки мужчины легкомысленные. Для вас все так просто...
***
...До соседнего города, откуда можно было обратно улететь в часть без пересадок, Волошин добирался поездом. После столь короткого свидания и более чем сдержанного прощания с Татьяной на душе было пусто, неуютно и горько до тошноты. Не находя себе места - ни лежалось и ни сиделось, - он подолгу простаивал в тамбуре, курил папиросу за папиросой, бросал окурок за окурком в щель разбитого окна. Обескураженный, расстроенный и оскорбленный в лучших своих чувствах к своей первой любви, разумом он понимал Татьяну и готов был простить ее холодную и подчеркнутую сдержанность, и горькие слова упреков, и нежелание верить ему в искренности признаний и заверений. Разумом, но не сердцем.
И осознание этого больше всего угнетало и лишало сил и воли воспринимать случившееся как закономерную и естественную неизбежность. Даже отказ в Главном штабе ВВС и оставленные документы Абрамову, так, на всякий случай, отступили на задний план. Сумбурное же свидание с Татьяной, поспешное и вынужденное прощание с ней, ее усталый и разочарованный взгляд при посадке Волошина в вагон, явное нежелание ждать, когда же поезд тронется, лишало Михаила всякой надежды на ответные и взаимные чувства.
При приближении поезда к очередной из станций, он приоткрыл дверь, чтобы выбросить докуренную папиросу, как в тот же миг в тамбур ворвался порыв ветра, а вместе с ним перестук колес, которые как будто выговаривали: «Не так просто! Не так просто! Не так просто!»
И то ли забористый и освежающий ветерок, то ли монотонное постукивание колес, а может быть, и то и другое благотворно подействовали на растревоженную душу Волошина. Он неожиданно успокоился, и, хотя какое-то время еще продолжал казниться и заниматься самоедством, однако, закрывая дверь, проговорил вслух: «А ведь и впрямь не все так просто! Да и по-другому быть не могло», - уже про себя подумал, покидая тамбур и направляясь в свое купе, в котором не так был слышен перестук вагонных колес, уносящих его и от города юности, и от Татьяны, и от их, скорее всего, последней встречи.
(продолжение следует) https://zen.yandex.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/perehvatchiki-glava-5-62b604a67e9fd214cb8959e5
