Поначалу может показаться, что религиозная жизнь маленького Людовика была совершенно обычной. Он был приобщен к церкви в ноябре 1649 года по обычаю того времени и впервые причастился на Рождество. Только в темных уголках его души, темных местах в молельне его матери, увешанных распятиями и святыми реликвиями, преобладало абсолютно противоречивое чувство собственной значимости. С одной стороны, Людовик родился, чтобы стать великим королем со славными перспективами: кем-то, кому все его подданные, начиная с его брата (его наследника) и ниже, должны поклоняться, согласно воле Бога. В то же время он сам должен поклоняться Богу, в глазах которого его душа была не дороже, чем душа самого скромного крестьянина в королевстве.
Мазарини иногда критиковал королеву за излишнюю набожность: «Богу можно поклоняться везде, в том числе наедине, мадам», – говорил он, указывая на ее пристрастие к общественным ритуалам, монастырям и посещению часовен. Но это было искренне. Несколько часов в день, которые она проводила в молитве, означали ежедневный контроль над состоянием ее души.
Поэтому, когда она научила Людовика верить в то, что короли, какими бы могущественными они ни были, однажды должны будут отчитаться перед Богом за свои поступки, он вряд ли забыл этот урок. Зло, согласно Принципам ... воспитания мальчиков, должно было видеться детским сознанием как «черное пятно» на красивом куске ткани, а ткань на этом ребенке была из лучших.
В сентябре 1645 года политические события, в частности давление войны против Испании и других стран, что требовало дорогостоящих вложений, означали, что Людовику было необходимо снова появиться в Парламенте Парижа, где решение о регентстве было принято в пользу Анны двумя годами ранее. На этот раз герцогу де Шеврез не нужно было его нести. В семь лет Людовик шел уверенно сам, хотя все еще был одет в короткий детский жакет. Однако то, что он еще не дорос до самостоятельного правления, было полностью восполнено появлением королевы-регентши. Она была «ведущей леди» этого действа, которое было тщательно поставлено. Анна все еще была в черном наряде, включая черную вуаль (со смерти мужа прошло более двух лет, но черный цвет ей подходил, не говоря уже о том, что она была в состоянии бесконечного вдовьего траура). Однако через вуаль сияла пара огромных серег с большущими бриллиантами и с таким же жемчугом, и все это, очевидно, имело огромную ценность. Большой крест над ее сердцем был столь же впечатляющим и шикарным.
Мать и сына сопровождали в Сент-Шапель отряд гвардейцев и придворных с солдатами, выстроившихся вдоль дороги от дворца Лувра. Там их приняли четыре председателя Парижского парламента, и они выслушали мессу. Место на ложе справедливости было тщательно подготовлено королевой. Справа она посадила своего шурина Гастона, а рядом с ним принца де Конде, чей сын-воин завоевал еще одну великую победу при Нёрдлингене. Герцоги и маршалы Франции были на своих назначенных местах, так же, как и кардинал Мазарини и различные князья Церкви. Присутствовали канцлер Франции и другие высокопоставленные должностные лица, а с другой стороны – королевские дамы, такие как супруга Конде, первая принцесса крови и слуги королевы. Единственным отступлением от требований из-за незрелого возраста короля было присутствие его гувернантки мадам де Сенеси, одной из сторонниц Анны, которую она назначила после смерти мужа; она находилась возле него на протяжении всей церемонии.
Изящество, с которым молодой король говорил по сигналу своей матери – все видели, как он следил за ее знаком одобрения, прежде чем начинал, – вызвало волну продолжительных аплодисментов. Он произнес ту же короткую вступительную речь, что и в 1643 году. То, что последовало за этим, было гораздо менее веселым. Канцлер в «красноречивом докладе» изложил потребности государства: кампанию против испанцев необходимо продолжать более решительно, чем когда-либо, несмотря на серию блестящих побед и понятное стремление королевы-регента к миру.
Однако лучший способ обеспечить этот мир – произвести впечатление на врага завоеванием. А для завоеваний нужны были деньги. На этом первый председатель Матье Моле щедро расхвалил королеву, прежде чем высказаться о нуждах страдающего народа Франции. Генеральный прокурор Омер Тэлон также говорил об их невзгодах, но еще более решительно.
Позже королева-регент, как всегда взаперти с Мазарини, спросила мадам де Мотвиль, как король повел себя – заметила ли она эту мягкость, когда он повернулся к ней? – прежде чем нахмуриться, глядя на говорящего генерального прокурора. Она сама очень переживала о простых людях, но все же, возможно, он сказал слишком много... Затем королева вернулась к обсуждению с Мазарини вопроса о мире, приняв его утверждение о том, что мир, как это часто бывает, может быть обеспечен только дальнейшими боями.
С точки зрения семилетнего мальчика такое выступление, такая критика режима его матери (и Мазарини), такая потребность в деньгах означала, что, по-видимому, каменная безопасность его домашней жизни рушится. Может быть, можно было извлечь неприятный урок из присутствия при французском дворе некоторых близких родственников, которые на самом деле были политическими беженцами? Проблемы Карла I с его собственным парламентом, которые начались с сопротивления налогообложению, заставили его жену, бывшую французскую принцессу Генриетту Марию, вернуться в ее родную страну. Она прибыла сюда летом 1644 года, лишившись всего, кроме благотворительных французских пожертвований, и поселилась в старых кварталах Сен-Жермена.
Два года спустя ее младшая дочь, крещенная как Генриетта в июле 1644 года в Эксетерском соборе, была тайно вывезена из Англии верной фрейлиной. Символом зависимости этих несчастных членов королевской семьи от французской короны было то, что имя Анна немедленно добавили к имени Генриетты как дань уважения ее тете-регентше. Двухлетняя принцесса стала на французский манер Генриеттой-Анной, что было вполне грамотным решением, учитывая, что французский был ее родным языком, а ее двоюродные братья Людовик и Месье – звездами в ее детском кругу. И ее также вырастили католичкой, несмотря на протестантское крещение.
Приезд шестнадцатилетнего брата Генриетты-Анны Чарльза (Карла) Принца Уэльского в июне 1646 года представлял более серьезную политическую проблему, чем его беспомощная мать и младшая сестра. Это был высокий, смуглый, долговязый юноша, который справлялся со своими трудностями с помощью единственного имеющегося в его распоряжении оружия, чувства юмора – «остряк значительно больше, чем принц», – неодобрительно говорили в Лондоне. Чарльз теперь попытался решить свои собственные финансовые проблемы, ухаживая за своей кузиной Анной-Марией-Луизой де Монпансье, богатой наследницей.
Сомнительно, чтобы осторожный Мазарини позволил такому огромному состоянию покинуть Францию ради решения трудностей английского короля (Карл I в то время находился в плену у шотландцев, и его передали парламенту в январе 1647 года). В любом случае сама Анна-Мария-Луиза хорошо осознавала свое собственное положение, чтобы растрачивать себя на нищего протестанта, у которого в будущем может даже не оказаться трона. В сентиментальном плане она была более склонна грезить о будущем со своим маленьким мужем, как она со смехом называла Людовика в детстве.
- Продолжение следует, начало читайте здесь: «Золотой век Людовика XIV — Дар небес». Полностью историческое эссе можно читать в подборке с продолжением «Блистательный век Людовика XIV».
Самое интересное, разумеется, впереди. Так что не пропускайте продолжение... Буду благодарен за подписку и комментарии. Ниже ссылки на другие мои статьи:
