С 9 февраля по 4 апреля в галерее Артмуза в Санкт-Петербурге проходила персональная выставка Максима Демина «Lignum». О пути из реставрации в современное религиозное искусство, влиянии абстрактного экспрессионизма и Русского Севера с художником побеседовала искусствовед Борисова Анна.
Ты не только художник, но еще и реставратор, что заметно влияет на твои работы. Я была удивлена, когда узнала, что ты учился в Православном Свято-Тихоновском университете, ведь там все очень консервативно, а ты достаточно свободно и вольно трактуешь христианские образы. Расскажи о своем пути из реставрации в современное религиозное искусство.
Был длительный путь перехода от первого ко второму. Вся суть в том, что у меня изначально не было каких-то жестких рамок и критериев. Дело в том, что на реставрации в Свято-Тихоновском к нам, студентам-реставраторам, относились более щадяще, чем к иконописцам, монументалистам и прочим. У нас не было давящих рамок и ограничений. Плюс ко всему у нас был замечательный педагог по живописи – Сергей Александрович Постников, который к большому сожалению недавно покинул этот мир. Он давал нам своевольничать и всегда привлекал к участию во всяких художественных мероприятиях. Постников изначально направлял нас на то, чтобы мы не зацикливались на академичности и мыслили шире. Рисунок рисунком, композиция композицией – это все очень важно, но и баловаться, хулиганить тоже нужно. Он это очень поощрял, и в этих наших хулиганствах выискивал какие-то акценты, которые мы потом привносили в академические работы. Иконописцев или монументалистов на просмотрах могли заругать за то, что они какую-нибудь импрессионистическую копию принесли, а у нас все было иначе. Я на один просмотр принес жесткую беспредметную абстракцию и преподаватель сказал: «Круто сделано!». Другие конечно ругали, но вот эта поддержка в лице педагога по живописи была для меня определяющей. Я уже в студенческие годы начал делать работы на религиозную тему, но они были еще неосознанные, без наличия какой-то конкретной идеи. Был некий объем насмотренности и желание это изобразить. Постепенно в процессе этих так называемых творческих «хулиганств» я стал делать маленькие работки, основываясь даже не на иконах, а на фресковой живописи. Повлиял тот факт, что на 3-4 курсах я часто подрабатывал на реставрации монументальной живописи (в Старообрядческом храме на Рогожке и в различных областных церквях) и это был очень важный опыт. Кроме того, в тот период я начал активно изучать искусство XX века, и меня захватили абстрактные экспрессионисты. На основе всего вышесказанного у меня стало появляться цветовое и композиционное видение моих собственных работ. До того меня бросало из стороны в сторону – я делал то религиозные, то абстрактные, экспрессионистские работы, но в какой-то момент эта длительная трансформация завершилась, что-то щелкнуло, и все сошлось воедино. Ну и наконец если говорить о привнесении в работы реставраторского взгляда, то в этом смысле у меня многое связано с периодом работы в музее Рублева. Я часто буквально застывал над какими-то образами… Представь, перед тобой лежит потемневший, неразборчивый объект, в котором человек не связанный с реставрацией или историей искусства вообще не опознает икону. Черный кусок доски. Я испытывал трепет перед этим и мне хотелось такое запечатлеть, но не так чтобы это была копия. Скорее через призму своих ощущений. Ну и конечно рассказать об этих ощущениях более современным языком. К тому времени я уже активно изучал современное искусство, и смотрел в этом направлении.
Ты сказал о своей любви к абстрактным экспрессионистам. Это неожиданно, но в твоих работах действительно можно заметить их влияние. Кто из этих художников тебе наиболее интересен?
Как бы примитивно это ни звучало, мне очень нравится Джексон Поллок. Но они там все прекрасные художники, даже нет смысла выделять… Клиффорд Стил, Марк Ротко, де Кунинг. Вся эта шайка-банда. Я и сейчас черпаю вдохновение, глядя на их работы. Другое дело, что Джексон Поллок, как и Винсент ван Гог например (не могу и о нем не вспомнить), всегда привлекали меня еще и с биографической точки зрения. Вот это рвение человека поставить свои желания и потребности ниже искусства… Это как читать жития святых. Люди отрекаются от всего внешнего и посвящают жизнь Богу. Так и тут с живописью.
А из современных художников ты для себя кого-то выделяешь?
Мне очень нравятся работы Юрия Купера – одновременно максимально реалистичные и максимально абстрактные со сложным колоритом. Вообще меня всегда прежде всего цепляет именно цветовое решение, это первое на что я обращаю внимание, когда смотрю на живопись. В сюжет и концепцию начинаю вникать уже после. У Купера есть очень крутая работа с кистью. На абстрактном нейтральном фоне изображена испачканная в краске кисть. Там такие сложные цветовые переходы… Я просто обомлел когда в первый раз увидел вживую. Еще из современных авторов мне нравится Владимир Семенский. Он очень тонко чувствует цвет.
Несмотря на то, что в твоих работах всегда довольно четко угадывается та или иная иконография, или конкретный образ (Богоматерь Умиление, тайная вечеря, серафим и тд.), ты называешь их очень обобщенно – «Untitled form», «Композиция без названия», «Работа №2» и тд.). С чем это связано?
Это тянется из моего увлечения абстрактными экспрессионистами, которые не давали работам каких-то определяющих изображение названий. Можно еще вспомнить более ранний пример – американский художник Джеймс Уистлер называл свои работы ноктюрнами, аранжировками, гармониями и нумеровал. Мне это близко по ряду причин. Во-первых не хочется зрителя сходу ставить в какие-то рамки, тем более что зачастую мои образы не конкретны, а скорее собирательны. Например, я изучаю иконы Богоматери Одигитрии XV, XVI, XVII вв., и на основе впечатлений делаю что-то свое. Кроме того, в своих работах я не подчеркиваю детали и не делаю акценты на личнóм, атрибутах, одеяниях, так что остается пространство для интерпретаций, ассоциаций и размышлений. Ну и во-вторых, мои названия по номерам – это как ориентир, в том числе и для меня самого – с чего я начал и к чему пришел.
Ты часто сталкиваешься с непониманием зрителей? Например в соцсетях? Я как-то увидела под одной из твоих работ в инстаграме комментарий… Что-то вроде: «О, классно, это похоже на обложки альбомов польской black metal группы Batushka». В целом этого комментатора можно понять. Когда я впервые увидела твои работы, то в первые секунды были какие-то схожие впечатления. Я бы тогда вряд ли предположила, что это делает воцерковленный человек.
Забавно, что об ассоциациях с группой Batushka я не раз слышал. Знаю эту музыку, этот жестяк, но не проникся. Я люблю иногда послушать что-то тяжелое, но не такое. Поначалу я думал, что мои работы могут вызвать негативную реакцию, но к моему радостному удивлению ее почти нет. Порой кто-то пишет: «Как же так, я как верующий человек считаю что так нельзя изображать!». Я тоже верующий человек, и не понимаю что там такого возмутительного. Это не каноничное, не литургическое искусство. Это мой субъективный взгляд, и я всегда рад диалогу с людьми, которым это тоже интересно. Что касается пресловутого «оскорбления чувств верующих», то не могу же я оскорблять сам себя. Я верующий православный человек, и никогда не стал бы делать то, что может оскорбить меня самого. Я люблю и изучаю наше древнерусское искусство, зодчество. Моя цель – подъем этого всего, а не наоборот. Один товарищ написал, что мои работы похожи на то, как святых изображали советские художники, и ничего интересного в этом нет. Ну ок. Я просто не люблю спорить и что-то доказывать. Чаще всего зрители спрашивают почему я изображаю именно так, но без возмущения. Я объясняю. Но теперь, чтобы по сто раз не повторять одно и то же я отсылаю зрителей из инстаграма на свой сайт.
На твоей выставке «Lignum» (в переводе с латинского «lignum» – дерево) в галерее «Артмуза» в Санкт-Петербурге были представлены две серии работ. Чем они вдохновлены?
Серия «Lignum» практически родилась сама собой после нескольких командировочных путешествий по архангельской области (сначала я ездил туда на конференцию от музея Андрея Рублева, а потом со своими студентами из Суриковского института, где я преподаю на факультете реставрации). Я ездил в Архангельск, Кенозерский национальный парк, в Северодвинск, в музей деревянного зодчества Малые Корелы и тд. Летом, по приезде в Москву, я создал первые объекты – деревянные скульптуры из досок от старого деревенского забора (все работы этой серии сделаны с использованием этих досок). Работа шла прерывисто и я поначалу даже не планировал, что это будет серия, но в итоге оказалось что Русский Север настолько вдохновил меня, что я не мог остановиться. Конечно же мне очень хотелось представить «Lignum» целиком, а не отдельными работами на каких-то групповых выставках. Я написал куратору галереи «Артмуза» Марине Гуревич, и она с удовольствием приняла мой проект. Готовясь к выставке я создал еще несколько работ, завершающих эту серию. У меня уже оставалось ограниченное количество этих досок, и я не был уверен что можно найти нечто абсолютно подобное. По цвету и по текстуре они очень схожи со старинными деревянными храмами. В итоге в серии тринадцать работ. Другие произведения представленные в «Артмузе» – работы на холстах из серии «Композиция без названия», которые я создавал параллельно с деревянными, и они их дополняют. Они тоже вдохновлены Русским Севером. Кроме того, в экспозиции присутствуют небольшие руинированные старинные иконы, собственно – один из первоисточников всех моих размышлений. Мне хотелось чтобы на выставке наглядно подчеркивалась связь с историей.
Вот эти старые иконы, представленные на выставке – они ведь из твоей коллекции?
Да, я коллекционирую иконы. Есть у меня такой грешок. Ты читала «Черные доски» Солоухина? Очень рекомендую. Он был собирателем икон в середине – второй половине XX века. Там хорошо подмечено, что стремление к собирательству свойственно большинству людей. Меня коллекционирование еще и очень сильно вдохновляет. Я постоянно рассматриваю эти предметы и каждый раз вижу по новому, каждый раз что-то открывается. Это же не только произведение искусства, но и религиозный предмет. Два свойства в одном. Что касается вот этих сильно руинированных икон, то они поначалу попадали ко мне ввиду моей основной профессии, то есть я их специально не приобретал. Порой первоначальный образ уже невозможно восстановить, а владельцы не хотят сжигать или выбрасывать, и отдают. Можно например написать на этой доске новую икону. В общем понятно, что остался только материал, основа, но ведь в свое время этот материал был частью литургии. Как можно относиться к этому небрежно? Я порой хожу на вернисаж в Измайлово, и там на полу валяются эти пустые доски как расходный материал. Мне всегда тяжело на это смотреть. Потому я и решил поместить такие предметы в пространство экспозиции. Эти частицы религиозных объектов все равно несут в себе смысловую, духовную и энергетическую нагрузку. Нужно только внимательнее присмотреться. Там порой остаются еле читаемые силуэты и это очень мощное впечатление производит. Икона утратилась, а силуэт остался. Это уже вещь отчасти сделанная временем, нерукотворная. Сам ты такое никогда не создашь. Имитация, искусственное состаривание – это всегда заметно.
Я не могу не задать вопрос – а что вообще принято делать со старыми иконами, которые невозможно отреставрировать?
В древности их пускали по воде. Иногда сжигали. Так и сейчас делают, а пепел предают земле. Естественно их нельзя просто взять и выкинуть. Если доска хорошая, то на ней можно написать новую икону, как я уже говорил. Старообрядцы например так поступали. Это же просушенная веками доска, которую невозможно сравнить с новой. Раньше ведь как было – дед срубил липу, нарезал досок, склеил, и они лежали просушивались, а вот уже сын писал на них иконы. Сейчас все процессы ускорились, и из-за этого материал страдает и впоследствии страдает само произведение.
Твои образы как будто сами просятся в контекст уличного искусства, и я помню, что у тебя была большая работа – «Деисус» на ткани, которую ты разместил недалеко от музея Андрея Рублева, и по данным тобой в инстаграме координатам, твои подписчики могли найти ее и забрать домой. У тебя есть еще какие-то планы относительно работы с уличными пространствами?
Да, это был своего рода конкурс, и работу очень быстро кто-то нашел и забрал. Гораздо быстрее, чем я предполагал.
Я даже кажется знаю кто. Но это не я!
Слушай, меня радует если работа в хороших руках, а то я честно говоря переживал. Я боялся что ее просто сняли и ликвидировали. Что касается паблик-арта, то у меня есть некоторые мысли, находящиеся еще на стадии созревания. Но это не стрит-арт, не в том русле что работы Александра Цыпкова например. Я хотел бы поместить некоторые свои объекты в уличные пространства, чтобы они напоминали о том или ином событии в религиозной истории нашей страны. Сразу скажу, что это будет связано с временами большевистских гонений на церковь. Я уже давно думаю об этом проекте и пытался даже сделать что-то вроде видео-арта - я писал большое абстрактное полотно на эту тему в лесу и затем в эти кадры вставлял видео-фрагменты с большевиками разрушающими церкви. В общем в ближайшее время я постараюсь этот свой проект с объектами реализовать, но скорее всего это будет не в Москве, а в разных местах Московской области.
Я правильно поняла, что ты очень переживаешь о том, что будет с религиозным произведением на улице? Его потенциальная ранимость и беззащитность тебя все таки напрягают?
Да, мне всегда хочется обезопасить их от какого-то вандализма.
Глядя на твои работы, неизбежно задумываешься – это в большей степени элегия, меланхоличность, или все таки надежда?
По-разному. Да, нота меланхоличности порой присутствует, но и она все же является частью надежды на светлое будущее. И мои образы это в общем тоже попытка сказать, что свет победит.
