Публикация создана в рамках Всероссийской акции Минобрнауки России «Научный полк». Посвящена она нашему профессору Михаилу Рижскому. Сегодня мы о нем вспоминаем не просто так. Вчера в НГУ прошло посвящение первокурсников в студенты Гуманитарного института. Одну из традиций — пение студенческого гимна «Gaudeamus» — ввел именно Михаил Иосифович еще в 60-х годах. И соблюдается она до сих пор.
Михаил Иосифович Рижский
Старший лейтенант. Родился в 1911 г.
С июля 1941 г. по март 1945 г. в должности командира роты и районного инженера участвовал в создании инженерных сооружений на Прибалтийском, Калининском направлениях.
Награжден: Орден Отечественной войны II степени, медаль «За победу над Германией». Умер в 2000 г.
Кандидат исторических наук. Работал профессором НГУ.
Из воспоминаний Михаила Иосифовича:
— В начале Великой Отечественной войны я был назначен командиром роты, в 102-й Отдельный инженерно-строительный батальон УОС ГВИУА КА. Мы шли вместе с армейскими подразделениями, ставили доты и дзоты, наводили переправы, то и дело вступая в перестрелку с врагом.
Теперь, по мере того, как всё дальше отходят назад годы войны, подчас крупное начинает забываться, зато как-то «высветляются» некоторые вроде бы и не такие уж значительные случаи.
В конце сентября 1941 года наша рота отходила из-под Рославля. Направление отхода нам было дано на Юхнов. Мы шли и днем, и ночью, больше ночью. Днем в небе постоянно пролетали немецкие самолеты, бросая бомбы и расстреливая пулеметными очередями всякого, кто попадался им на глаза, даже если отдельный человек шел по дороге. Они летали так низко, что иногда можно было увидеть лицо фашистского летчика.
Порой фашист просто озоровал. Помню, один долго гонялся на самолете за коровой (хозяйка ее, им же застреленная, вся в крови в придорожном кювете). Корова, обезумев, задрав хвост, долго мчалась по дороге, пока он, наконец, и ее не пристрелил.
А наших самолетов тогда мало видно было. И когда в небе появлялся краснозвездный ястреб, то его встречали сразу два, а то и три немецких самолета. Сколько раз мы видели, как после отчаянной воздушной схватки, подбив врага, гибнул и наш самолет.
Уже под самым Юхновым меня вызвал комбат, старший лейтенант Мамаев. Оказывается, наши солдаты захватили прятавшегося в густой пшенице немецкого летчика. То ли он выбросился на парашюте из подбитой машины, то ли где-то посадил горевший самолет и сам уцелел. Я вошел в домишко на окраине Юхнова, где остановился Мамаев. Комбат устало сидел за столом. Увидев меня, он сказал: «Вот, поймали. Надо его отправлять в штаб. Ты по-немецки, вроде, говоришь. Потолкуй с ним, интересно, что скажет».
Немецкий летчик, молодой парень, лет двадцати, сидел на скамейке у окна, свободно вытянув длинные ноги. Одежда на нем местами прогорела, на лице и на руках – копоть и кровоточащие ссадины. Он выглядел совершенно спокойным.
Я подошел к нему и задал обычный вопрос: «Как тебя зовут?». Немец на вопрос не ответил. Он высокомерно и, пожалуй, даже насмешливо посмотрел на меня и сказал: «Ты! Скажи этому». Он махнул головой на Мамаева, и его слова запомнились мне на всю жизнь. Именно так он и сказал: «Ты! скажи этому, пусть мне принесут горячей воды для бритья!». Лицо Мамаева, когда я перевел ему слова немца, побелело. Он сжал кулаки и на мгновение закрыл глаза: «Говоришь, воды ему горячей? Ну гад! Ведь он здесь себя уже хозяином чувствует, а? А нас за крепостных своих считает! Маку тебе, фон-барон! Черта с два ты у нас будешь хозяйничать! Я ему не то что горячей, и холодной воды не позволяю давать. Отправить его немедленно в штаб».
Позже я узнал про документ, который был подписан командующим войсками СС Гиммлером сразу же после нападения гитлеровской Германии на нашу страну. В нем говорилось: «Для населения восточных областей не должно быть высших школ. Для него достаточно наличие четырехклассной народной школы. Целью обучения в этой школе должны быть только простой счет, самое большое до 500, умение расписаться, внушение, что божественная заповедь состоит в том, чтобы повиноваться немцам».
А три года спустя я и мой непосредственный начальник майор Якимов ехали в Латвии по дороге со станции Глуда в Елгаву, где еще шло сражение. Недалеко от Елгавы наш шофер свернул с дороги и остановил машину у обочины: «Пленных ведут». Пленные немцы шли нестройной колонной. Вид у большинства был усталый, но отнюдь не скорбный. К этому времени уже все немецкие солдаты, которые знали, что геббельсовская пропаганда на счет «зверского» обращения большевиков с военнопленными – сплошная брехня, они перестали бояться плена, а некоторые при первом удобном случае сами сдавались.
Проходя мимо нашей машины, многие пленные поворачивали голову и смотрели на нас, кто с любопытством, кто безразлично. Но один, молодой и очень рыжий немец, поглядев на нас, вдруг улыбнулся, лукаво подмигнул и крикнул: «Рус – гут! Гитлер – капут!».
Этот парень уже, конечно, не мечтал стать хозяином над русскими крепостными. Но он был теперь уверен, что будет жить, и радовался этому. Для него война кончилась. Пусть бы ее больше никогда не было.
Подготовлено на основе материалов фонда Музея истории НГУ.
