Из записок графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова
В 1809 году я купил на вес золота небольшую книгу, очень редкую в России и озаглавленную так: "Vie de Catherine II, imperatriсе de Rossie", напечатанную в Париже в 1797 году с эпиграфом: Не стану передавать ничего, сочиняемого с целью возбудить удивление, а лишь то, что слышано от старших и написано.
Сочинение это, принадлежащее некоему г-ну Кастере, одному из мириад современных нам политических памфлетистов, наполнено анахронизмами и выдумками. Для забавы (pour m'ainuser) я написал на него несколько замечаний.
Автор рассказывает о тайном браке Елизаветы Петровны с Разумовским.
Об этом браке сыновья наши вероятно будут знать больше, нежели мы. Елизавета имела детей от Разумовского и всегда оказывала ему почтение, соблюдаемое всякой женщиной относительно человека, от которого она стала матерью.
Но дедушка мой (Матвей Васильевич) и другие знающие старики уверяли меня, что слух о браке распространился, благодаря тщеславию нынешних Разумовских. Граф Алексей (Кириллович) дает чувствовать, будто он сам есть плод этого брака, освящённого церковью и, следовательно, будто он происходит от царской крови.
Говорят, что он любит показывать брачную кровать дяди своего, графа Алексея Григорьевича, сыном которого ему хочется прослыть. На Покровке есть церковь, дымчатого цвета, с короной на куполе, где будто бы он был венчан. Но кровать и церковь еще не доказательства.
В России можно назвать человек до двенадцати, владеющих нежными записочками царственных лиц прошлого столетия, но из этого еще нельзя заключить, чтобы лица эти были венчаны с теми людьми.
Ссылаются на отменное уважение, которым оба фельдмаршала Разумовские пользовались при дворе Екатерины II-й. Но уважение это оказывали их сану и несметному их богатству, а старший Разумовский заслужил оное мягким своим нравом и честным образом действий во время своего случая.
Граф же Кирила, отец нынешних Разумовских, всех больше содействовал, Екатерине II-й вступить на престол: происки княгини Дашковой и отвага Орловых, в то время незначительных офицеров, ничего не значили в сравнении с сильным влиянием фельдмаршала, который командовал гвардейскими полками (одним Измайловским полком, перед казармами которого и совершилась первая присяга Екатерине II-й).
То, что Кастера говорит про императрицу Елизавету, вовсе не преувеличено. Она предавалась мелочному благочестию. Так, например, вступая на престол, она дала обет, по исходе каждого часа, днем и ночью, молиться образу Спасителя, находившемуся у неё в изголовье кровати. Были особые старухи, которых обязанность состояла в том, чтобы после каждого боя часов будить ее.
Она часто спрашивала Алексея Разумовского об его семействе; но он отмалчивался и повторял только с горестью, что был у него мальчик-брат, но его похитили разбойники поляки.
Некто полковник Загряжский (сын которого впоследствии женился на Разумовской), проходя с полком по Малороссии, в городе Изюме встретил в корчме мальчика, который поразил его сходством с царицыным любимцем. Он стал его расспрашивать, узнал, кто он такой, велел вымыть, одеть и отправил в Петербург. Императрица приняла его родственно, но, чтобы не подвергать его насмешкам придворных, некоторое время держала взаперти.
Граф Кирила имел скромность отказаться от командования войском, предложенного ему в 1768 году.
Князь Яков Шаховской был неподкупен, тверд и очень опытен в делах. Он тщетно боролся против любимцев. Он жил и умер в бедности, но пользуясь всеобщим уважением. Петр III-й лишил его генерал-прокурорства в угоду графам Шуваловым, которых князь Шаховской гласно и при всех сенаторах обвинял в том, что они злоупотребляли доверием Императрицы и, пользуясь ее слабостью, вели себя как паши-грабители, а не как министры народа Европейского и христианского.
Гудович (Иван Васильевич), генерал-адъютант Петра III-го, старший брат фельдмаршала, которым мы так любуемся (московский главнокомандующий), был тоже одним из гонителей князя Шаховского. Он мстил ему за своего отца, потерпевшего некогда позорное наказание от дяди князя Шаховского, сенатора, управлявшего Малороссией, где отец Гудовича, служа незначительным чиновником в одном города, грабил и своевольничал, как все они.
Екатерина в 1762 году пожаловала князю Шаховскому, уже находившемуся не у дел, Андреевскую ленту в знак уважения к его прошедшим заслугам и нравственному его характеру. Он имел благородство сказать императрице Елизавете, что примет генерал-прокурорскую должность после князя Никиты Трубецкого лишь в таком случае, если тайная канцелярия останется во введении его предшественника.
Князь Никита Трубецкой, выходя в отставку, получил фельдмаршальский жезл, тогда как всю жизнь обращался с жезлом палача. Он умер в одном из подмосковных увеселительных замков, ненавидимый и проклинаемый. Ему постоянно слышались вопли и крики и мерещились тени невинных людей.
Граф Захар Григорьевич Чернышов, про которого сплетням нет конца. Впрочем он во всю жизнь не совершил ничего чрезвычайного. В Семилетнюю войну, будучи генерал-лейтенантом, он командовал воинским отрядом, который в 1760 году, вместе с отрядом Тотлебена, овладел Берлином.
Чернышов намеревался сжечь Берлин. Фридрих Великий в своей "Истории Семилетней войны" рассказывает, что от такого намерения отвратил Русских генералов вескими своими доводами посланник голландской республики Вереле (Verelest).
Он изобразил им жестокость их в таком страшном виде, что они устыдились. Саксония должна сожалеть, что этот красноречивый Вереле не мог подействовать на самого Фридриха и не помешал ему впоследствии разрушить Дрезден, в который было им брошено 70 тысяч ядер.
Таково действие самолюбия и славы: в других порицает он даже и намерение совершить то, что совершил сам на глазах у всех.
Чернышов не сумел даже взять двухмиллионной контрибуции, которую он наложил на жителей Берлина: он ушел оттуда, поверив ложным слухам, которые были распущены Фридрихом, будто ему заградят дорогу.
Он занял Берлин 9 октября, а 12-го оставил его. Ласси (Петр Петрович) велел разграбить Шарлоттенбург и Шенгаузен, словно желая ознаменовать свое шествие этими местами; но поспешность отступления не дала Чернышову возможности принять участие в этом разграблении.
Говорят, что Чернышов помешал Салтыкову и Лаудону воспользоваться плодами победы при Кунерсдорфе. Фридрих в "Записках" своих признается, что после этой победы гибель прусаков была неизбежна, если бы наши их преследовали.
В тоже время Фридрих замечает, что это кровавое сражение, в котором русские лишились 24000, а прусаки 16000 человек и 84 пушек, не привело ни к чему. Прусаки захватили Чернышова в плен, не помню, именно где, и обращались с ним весьма немилостиво. Он содержался в казематах, и ему давали только сухари да воду.
Впоследствии Чернышов был вице-президентом и президентом Военной Коллегии, Белорусским и наконец, Московским генерал- губернатором.
Вот анекдоты, которые я собрал о нем. Будучи вице-президентом Военной Коллегии, он почел себя в чем-то обиженным или обойденным и написал к Государыне письмо с упреками и просьбой уволить его от службы.
Государыня отвечала ему, что ей желательно удержать его и приглашала не покидать службы. Но Чернышов настаивал на невозможности оставаться в службе и даже позволил себе горячиться. Тогда просьба об отставке была принята.
Но очутившись без дела, Чернышов не замедлил почувствовать сожаление о том, что оставил службу: избыток суетности часто сопровождается избытком слабости. Вскоре начал он посылать к Государыне письмо за письмом, распространяясь в сетованиях на то, что подпал ее немилости и умоляя ее забыть прошедшее и принять его опять на службу.
Екатерина II-я, умевшая разглядеть насквозь таких людей, как Вольтер и Бюффон, не затруднилась как ей поступить с Чернышовым. Ему преподали жестокий урок, и вот каким образом.
Дав ему вдоволь наплакаться, она велела сказать, что он займет прежнюю должность и что для этого ему надо приехать в Сенат (в то время все части управления, даже и военная, находились в прикосновении с Сенатом).
Когда он явился туда, прочитаны были во всеуслышание собственные его письма к Императрице, как те, в которых он просился в отставку, так и те, которыми умолял снова принять его на службу, и вслед за тем он выслушал указ, коим возвращалась ему прежняя должность.
Я говорил о взятии Берлина и о Семилетней войне. Скажу кстати, что вражда императрицы Елизаветы к Фридриху Великому имела гораздо больше оснований, нежели обыкновенно думают.
Смелые предприятия Карла ХII-го были тогда еще в свежей памяти. Фридрих Великий наследовал от отца богатую казну и наилучшее в то время войско. Он был восторженный почитатель Карла ХII (каким и остался до своей кончины), хотя сам он лично вовсе не отличался храбростью.
Но если Карл XII превосходил его в сем последнем отношении, за то всякий согласится, что Фридрих в высшей степени обладал всеми качествами завоевателя. Он был властолюбив, сдержан, умерен в удовольствиях, не имел при себе ни фаворитов, ни случайных людей.
Чтоб оправдать себя в захвате Силезии, он выдумал небывалый и якобы найденный им трактат, в котором Русская императрица, императрица-королева и король Польский уговаривались отнять у него владения его. Само собой разумеется, что вся Европа была возмущена таким сочетанием макиавеллизма и воинской силы.
Он сам сознается в своих "Записках", что война начата была потому, что он увлечен был честолюбием, выгодой и желанием прославиться. Завоеватели всегда начинают придиркой к соседям и наконец не оставляют в покое самых отдаленных стран (эти записки были написаны Мамоновым в 1810 году).
Тот, кто вздумал отнять Силезию у императрицы-королевы, мог вздумать, что ему надо овладеть и Польшей, чтобы наказать короля Польского, бывшего Саксонским курфюрстом, а за сим недалеко было и до России.
И Карл XII первоначально захотел только заступиться за своего зятя (герцога голштинского) против датчан, потом уже овладел Польшей и грозил раздробить Россию. Император и вся Германия трепетали пред ним. Такие люди, как Карл XII, Фридрих, Наполеон, могут быть обузданы только союзом государей.
Союз трех дам, Марии Терезии, Елизаветы и Помпадур, над которыми издевался Фридрих, может быть, послужил к спасению Европы. Умудренный жизнью, усталый от войны и насыщенный славой, он затворился в Потсдаме; но кто знает, куда бы простер он свои замыслы, если бы его не остановили вовремя.
Итак Елизавета мудро поступила, оказав помощь Марии Терезии, и в этом, может быть, ее главная заслуга перед судом истории.
Брат графа Захара, граф Иван Чернышов занимал множество должностей. Он был последовательно камергером, поверенным в делах в Регенсбурге, товарищем графа Кейзерлинга на Регенсбургском конгрессе, сенатским прокурором, членом адмиралтейства, генерал-лейтенантом, потом сенатором, потом опять членом адмиралтейства, был назначен чрезвычайным посланником в Китай, куда не ездил, потом начальником галер, которыми не командовал, потом президентом Коллегий коммерций и мануфактур, потом министром в Голландии, в Лондоне и вице-президентом адмиралтейства, в каковом звании и скончался.
Кастера уверяет, что герцог Шателе, французский посланник в Лондоне, нанес графу Чернышову удар шпагой, заспорив с ним, кому идти вперед.
Мне это неизвестно; но я знаю, что однажды, в Виндзоре, когда садились ужинать, Чернышов выдернул стул из-под герцога Шателе, так что герцог очутился на полу, - шалость не совсем подобающая посланническому сану. Герцог вызвал нашего графа на поединок; но остальные министры успели уладить дело. Чернышов заявил, что он принял стул герцога за свой.
Орловы никогда не разоряли ни государства, ни частных людей, хотя нельзя сказать, чтобы они были бессребреники. Они испрашивали у Екатерины имения довольно беззастенчиво, но с каким-то достоинством и самоуважением.
В находящихся у меня бумагах отца моего (Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов) сохранилось прошение всех пяти братьев, за их подписями, об имениях в награду оказанных услуг. Просительного и льстивого только следующие слова:
"Всемилостивейшая Государыня, мать Отечества и наша". Затем следует длинный перечень земель, угодий, лесов, лугов, рыбных ловлей, бриллиантов, цветных камней, мехов и прочее с отметками рукою Государыни: "Взять, взять, взять".
Граф Бестужев начал дипломатическое свое поприще поверенным в делах Георга 1-го, короля Английского и курфюрста Саксонского, при дворе Петра Великого, который был отменно доволен тем, что иностранное правительство облекло таким званием Русского человека и подарил Бестужеву свой портрет на голубой ленте, - украшение, сделавшееся впоследствии самым почетным в России.
При Елизавете, когда Бестужева арестовали и лишили всех орденов, он не отдавал этого портрета, ссылаясь на то, что получил его от Петра Великого в качестве иностранного министра; но на это, конечно, не обратили внимания.
Канцлер Бестужев держался английских обычаев, долго сиживал за обедом и напивался каждый вечер. Враги его рассказали о том Елизавете, которая, под предлогом дел, нарочно призывала его в поздние часы вечера, так что Бестужев, чтобы явиться к Государыне, принужден бывал пускать себе кровь, - мера удивительная, ибо кровопускание в пьяном виде может кончиться смертью.
Когда Екатерина вступила на престол, у нас было всего одиннадцать линейных кораблей, на половину сгнивших, да четыре фрегата. В год ее кончины в Балтийском Флоте считалось 53 линейных корабля и 15 Фрегатов; в Архангельске 6 линейных и 3 Фрегата; в Черноморских гаванях и в остальных морях десять 74-х пушечных кораблей, 17 Фрегатов, 230 шебек, 30 бомбард, 15 канонирских шлюпок, 40 бригантин и 24 корвета.
Г-н Кастера уверяет, что Фридрих и Екатерина льстили друг другу. Но разве похвалы, которыми они менялись друг с другом, были не заслужены? Екатерина, считая его великим государем, великим полководцем и великим политиком, разве ошибалась? И в свою очередь Фридрих, хотя и не любил женщин, должен был признавать Екатерину гением первого разряда.
О Фокшанском конгрессе (имел целью прекращение русско-турецкой войны, 1772) г-н Кастера передает только, что он не состоялся; потому что сущность дела ему вовсе неизвестна.
Румянцов (Петр Александрович) желал мира, хотя бы временного. Думают, что в Фокшанах он добился бы того, что впоследствии было приобретено в Кайнарджи (1774); но князь Орлов (Григорий Григорьевич), взяв на себя полномочие, испортил все дело, и вовсе не по незнанию и не по недостатку способностей, как потом утверждали, а потому, что он узнал о намерении врагов своих низвергнуть его и еще потому, что думал сделать приятное своим братьям, которые разлакомились победами и желали продолжения войны.
Фокшанский конгресс велся крайне неприлично. Негодуя на то, что благо государства приносится в жертву расчётам личного честолюбия, Румянцов возымел достойную подражания решимость сказать Орлову, что почитает себя в праве продолжать переговоры, открытые при благоприятных условиях и в качестве фельдмаршала, командующего войском, запрещает ему воздвигать препятствия, несогласные с выгодами и достоинством империи.
В ответ на это Орлов грозил Румянцову, что он велит его повесить. Они заявляли друг перед другом свои права: Орлов хотел отнять у Румянцова команду; сей последний объявлял, что вышлет его из Фокшан и из армии.
Стоило необыкновенных усилий, чтобы дело не дошло до крайности, и случай вышел неслыханный: осман-эфенди, неприятельский уполномоченный, так называемая "нехристь", употребил свое посредничество, чтобы восстановить согласие между фельдмаршалом и первым вельможей христианской державы.
Не столько происки Панина и Чернышова, как это поведение князя Орлова побудили Государыню, которая и без того остыла к нему, позаботиться, чтобы орлы, так отлично служившие ей и на море и во внутренних покоях, отлетели от нее подальше.
Она ясно усмотрела, что князь Орлов не имеет ни сведений, ни способностей, и что гордыня его растет все далее и далее. Впрочем желание Орловых продолжать войну было очень естественно. Они покрывались славою, а слава - такая снедь, которая никогда не приестся.
Князь Орлов доставил начальство над флотом в Архипелаге брату своему Алексею. Другим братом хотелось ему заместить Румянцова, и таким образом его самого уже трудно было бы лишить занятого положения.
К тому же у Матапанского мыса не было судилища, которое бы заведовало распределением морской добычи, и все призы в тамошних водах поступали в собственность Орловых.
По возвращении из Архипелага, в руках у них очутилось несметное количество золота и драгоценных каменьев. Тем не менее, должно сказать, что счастливо то государство, где вельможи и любимцы обогащаются на счет неприятельской страны.
Было бы долго перечислять все собранное мною о возмущении Пугачева. Скажу только:
1-е. Толпы разбойников были руководимы французскими и венгерскими офицерами. Французы имели увольнительные свидетельства и паспорта от Шуазеля; но подозрение не есть доказательство, и может быть, что эти французские офицеры поступали на службу к Пугачеву и без прямого участия Версальского кабинета.
2-е. Раз сказы о романических странствованиях Пугачева, о его познаниях и способностях, столь же несправедливы, как и уверение, будто он был глуп и подл. Он был только отважный плут.
Появление его кажется странным и неуместным в XVIII веке; но в былые времена оно не представило бы собою ничего чрезвычайного. В 1601 году два португальские проходимца выдавали себя за короля португальского дона Себастьяна, погибшего в Африке, и португальцы ему повиновались. Некто булочник Ламберт в 1487 был коронован в Дублине под именем Эдуарда VI-го; вся Ирландия и часть Англии исполняли его повеления. Было бы долго перечислять всех самозванцев. Что касается нашего Димитрия, скажу мимоходом, что я почти убежден, что он был настоящий сын царя Ивана Васильевича.
3-е. Совершенно верно, что раскольники были первыми приверженцами Пугачова.
4-е. Обещание воли крепостным крестьянам, водка и вино, раздаваемые даром и другие меры, расположившие народ в его пользу, могли быть внушены ему его сообщниками, и нечего прибегать к ужасному (odieuse) предположению, будто возмущение это было руководимо иноземными державами.
5-е. Тем не менее, утверждать, что иноземные державы вовсе не принимали тут никакого участия, было бы легкомысленно.
Пугачев принял священника, который и сопровождал его на казнь, тогда как главный его сообщник Белобородов не захотел слышать об исповеди. Из этого заключили, что Пугачев был трус, а Белобородов - герой. Но сей последний держался беспоповщины и потому естественно отказался принять православного священника.
Пугачев же не чуждался церкви и мог, без всякой подлости, исповедаться. Французские романисты описывают его каким-то героем, вроде Алкивиада или Цезаря; между тем вот в каких выражениях означены официально его приметы:
"Ему 49 лет. Черноволос, глядит исподлобья, краснокожее лицо, густая кудрявая борода, рост средний. Был пьяница и грубиян. Не понимал ни по-польски, ни по-венгерски, хотя бывал в Польше. Он не умел ни читать, ни писать, и говорил казацкою речью".
Пугачевские рубли, о которых говорит Кастера, с надписью: "Redivivus et ultor" (вновь оживший и мститель), существовали, кажется, в области фантазии. Я разыскивал их всячески и напрасно. Мне сказывали, что он никогда не чеканил монет.
Кастера говорит, что Потемкин, не имея решительно никаких познаний по военной части, не задумался взять на себя управление Военной Коллегией.
Трудно определить степень классических познаний Потемкина: по высокомерию, по лености, или по гордости он не отличался словоохотливостью. Известно, что он был исключен из университета за леность и нерадение.
Но у великого человека детство и юность нередко проходят гораздо беспорядочнее, нежели у людей дюжинных. Человек, уволенный из университета за негодность и шалости, человек, которого в Стокгольме тогдашний министр наш граф Остерман (впоследствии канцлер) обозвал негодником и плутом, был потом, в течение почти двадцати лет, первым министром обширнейшей в свете империи, которую он распространил на целую треть, дал море южным пределам ее и связал имя свое со всеми славными деяниями, коими в отдаленнейшем потомстве останется громко Екатеринино царствование. Hie vir, et ille puer (се муж, а то мальчик).
