Донесения из Франции князя А. Б. Куракина императору Александру I
Париж, 7/19 марта, 1809 г.
Государь!
Вернувшись третьего дни из поездки в Рамбуйе, куда, по милостивому приглашению Е. В-ва Императора и короля, я сопровождал его и где я провел четыре дня в обществе этого монарха, поставляю себе в обязанность, Государь, отдать Вам верный ответ во всех обстоятельствах этого путешествия, которые кажутся мне достойными внимания В-го И-го В-ва.
Я обязан довести до Вашего сведения лестные знаки внимания, которыми был осыпан Ваш представитель.
Удостоенный императором Наполеоном чести видеть его запросто в течение нескольких дней, слышать выражение его мыслей о всевозможных предметах, следить вблизи за подробностями его частной жизни, считаю долгом подвергнуть усмотрению В. В-ва подробности, которые должны приобрести особенный интерес в глазах Ваших, вследствие Ваших искренних связей с этим великим монархом и Вашей к нему привязанности.
Я приехал в Рамбуйе в субботу, в половине десятого утра. Обер-гофмаршал, герцог Фриульский и г. Мортемар, губернатор замка, посетили меня; я еще одевался, когда князь де Гавр, камергер Императрицы, пришел от ее имени пригласить меня к ее завтраку и la fourchette, который должен был тотчас начаться.
Маршал Дюрок пришел во второй раз известить меня, что он начался, и что мне оставлено место. Он и провел меня на завтрак. Меня поместили около Императрицы, и я был тут единственным мужчиной.
Я остался у неё после ее завтрака. Обер-шталмейстер вошел и доложил, что экипажи для охоты готовы, Император явился и сел в карету с императрицею. Меня одного пригласили сесть в нее третьим.
Когда мы доехали до той части леса, где должна была начаться охота, Император вышел из коляски, и я остался в ней с Императрицей, которая пригласила сесть в нее еще княгиню Невшательскую. Мы повсюду следовали за охотой, пока она длилась. Когда она стала близиться к концу, Император послал сказать, что он сядет в коляску.
Кн. Невшательская уступила ему свое место. Император провез нас по местечку, по саду и по новым насаждениям, чтобы мне их показать.
После охоты, Император велел мне сказать, что он назначил меня, чтобы быть при его обеде. Я тут нашел вместе с ним Императрицу, королеву Голландскую, принцессу Полину с ее мужем, г-жу Ларошфуко, штатс-даму, и двух фрейлин Императрицы, и г. Сегюра, обер-церемониймейстера.
После кофе, Император послал за князем Невшательским (Александр Бертье), чтобы определить те места леса, где должна была произойти на другой день, после обедни, псовая охота, и предложил перейти в апартамент Императрицы.
Тут мы нашли остальное общество, всего не более тридцати человек. После нескольких минут разговора Император велел принести столы для игры в vingt et un, в которой он сам принял участие, так же как и принцессы.
Во время игры он велел призвать капельмейстера Нэра для того, чтобы он играл на фортепиано и спел несколько арий. Затем он прекратил игру и попросил королеву Голландскую и ее сестру также спеть что-нибудь. Потом он предложил маленькие игры, в которых принял участие с большой весёлостью.
Он удалился в 11 часов. Я явился на его coucher, пользуясь позволением, данным, как объяснил мне герцог Фреульский, всем участвовавшим в путешествии.
Император, отпустив всех тех, которые находились в его кабинете, удержал меня и спросил, приехал ли, наконец, мой курьер. Он сказал мне, что знает через своего посла, что собирались мне отправить такового. Он говорил о вооружениях Австрии, о приказаниях, которые он был вынужден дать, чтобы собрались и его войска.
Он уверял меня, однако же, что с его стороны не будет нападения, что он хочет выждать и видеть, что сделает Австрия. Он настаивал на том, что он не хочет войны; что он только живо желает, чтобы Австрия перестала тревожить его мерами, указывающими на намерения, несогласные с его видами; что Австрии всего лучше принять двойную гарантию России и Франции, о которой он говорил с графом Румянцевым (министр иностранных дел).
Этот разговор был столь быстр, так как было поздно и Император жаловался на усталость, что я со своей стороны мог вставить в него лишь следующее замечание: что если, в вознаграждение за эту гарантию, требовать, чтобы Австрия обезоружилась, то, по-моему, следует определить смысл, придаваемый слову обезоружение, и определить количество и качество войск, которые должны быть обезоружены.
- Конечно, ополчение, - возразил Император, - почему бы Австрии не оставаться при своих линейных войсках, зачем ей вооружать и раздражать целый народ для того, чтобы потом быть увлеченной против воли движением, ему сообщенным и который удержать она не будет в силах?
При этом случае, Император упомянул о замечательных словах короля Прусского (здесь Фридрих III) князю Шварценбергу (австрийский фельдмаршал), когда он сказал ему, что Австрия действует против собственных интересов; что она делает то же, что он делал сам, два года тому назад, когда ослепляли его страстные подстрекательства, как теперь ослепляют они Австрию; что он от этого пострадал; что ему остается только горько сожалеть об этом, но что она пострадает от этого еще гораздо более, и что он советует ей не забывать его примера и быть благоразумной.
В этом разговоре, он выразил лишь свое удивление тому, что граф Меттерних сохранил свою должность после того, как его Двор столь открыто отрекся от данных им обещаний, относительно обезоружения ополчения и признания короля Испанского; он присовокупил, что, так как ничего из этого не сделано, и, видя как мало Венский двор одобряет уверения своего посла, он по этим причинам обращается с ним холодно.
Этот текст дал Императору случай войти в общие рассуждения о различии между послом и посланником второго разряда, слова которого не имеют достоверного характера и важности, присущей словам посла, которого должно рассматривать как самое лицо Государя, им представляемого. Так прошел первый день.
Разные разговоры, которые я еще имел с Императором во время охоты, обеда и в течение вечера, могли бы дать мне повод к подробностям, наполненным интереса, и подтвердили бы суждение Вашего Величества о познаниях и любезности этого Государя.
Но желание заключиться в должных границах позволяет мне донести из них В-му В-ву лишь то, что может интересовать Вас наиболее прямым образом.
Император несколько раз говорил со мной о Вас. Все, что он сказал мне об этом предмете, носило отпечаток тех чувств привязанности и уважения, которые он к Вам питает. Он с видимым удовольствием рассказал мне, что он в Веймаре внушил В-у В-ву вкус к охоте, и что он заметил ловкость, выказанную Вами в этом новом для Вас упражнении.
На другой день, г. Шампаньи (министр внутренних дел Франции) приехал из Парижа с депешами от герцога Виценского, от 22 февраля.
Император, выходя, чтобы идти к обедне, остановил меня и сказал, что к нему только что прибыл курьер из Петербурга. Он сказал мне, что В-е В-во здоровы, что в Финляндии нет ничего нового, но что В-е В-во недовольны одним из генералов (здесь князь Цицианов Павел Дмитриевич) Вашей кавказской армии.
Он сообщил мне о бесплодной попытке, направленной на Эривань, и сказал мне, что В-е В-во совершенно правы в том, что недовольны своим генералом, который, по необдуманному желанию отличиться и, не рассчитав сил противника, причинил армии урон и заставил ее отступить.
Император сказал мне потом, что Вы, Государь, не изменяете Вашего обращения с князем Шварценбергом.
Я отвечал, что обладание Эриванью необходимо для обеспечения нашей грузинской границы; что рано или поздно, когда займутся серьезно намерением приобрести эту крепость, ей нельзя будет не сдаться, и что эта кавказская война, точно также как война со Швецией, не требует от России больших усилий, и что она можете ее закончить, когда захочет; что в настоящую минуту, все внимание должно быть устремлено на мир, который нужно заключить с Турцией, на условиях, выставленных Россией, и на заботы Вашего Величества о предотвращении новой войны в центре Европы.
- Но, - возразил Император, - я сам желаю лишь поддержания мира, лишь возможности выйти из того убыточного и беспокойного положения, в которое приводит меня Австрия своими чрезвычайными вооружениями, ее же истощающими, и которых она не в силах будет долго поддержать.
Ее население и состояние ее финансов ей того не позволят. Я велел Шампаньи вручить Меттерниху весьма умеренную, весьма примирительную ноту. Увидим, какой будет на нее ответ.
Потом заговорил со мной г. Шампаньи. Я постарался получить от него более точные сведения о последних депешах из Петербурга; он повторил мне то же, что только что сказал мне Император, присовокупив лишь, что с князем Шварценбергом продолжают обращаться холодно; что он не присутствуем при парадах и при спектаклях в Эрмитаже; что он очень на это жалуется и по-видимому этого не ожидал; что барон Биндер имел с Баварским посланником весьма интересный разговор, по которому можно предположить, что его Двор склоняется к тем началам умеренности, к которым столь желательно его обратить.
По этому случаю, г. Шампаньи сообщил мне о последнем своем разговоре с герцогом Александром Вюртембергским (родной брат императрицы Марии Федоровны) и сказал мне, что он объяснил ему, что Франция не может дать ему ни аббатства Оливского, ни какого-либо из бальяжей Фульдского или Байрейтского округа, о которых он просил; но что в уважение того участия, которое В. И. В-во принимает в его судьбе, Император Наполеон не преминет потребовать от его брата, короля Вюртембергского, полного вознаграждения в то время, когда при окончательном устройстве Германских дел ему будут присуждены еще новые владения; но что покуда нельзя знать, какие эти новые приобретены, ему предстоящие, ни выделить из них наперед для герцога Александра того вознаграждения, которого он столь настоятельно требует; и что, так как он сам не желает, чтобы Франция теперь же потребовала от короля, его брата, возвращения удельной пенсии и ее недочетов, взятых им под секвестр (боясь, чтобы этот шаг не разорил их еще более, не подвинув короля к требуемым по справедливости уступкам) то он мог только посоветовать ему выждать, с терпением то время, когда Императору представится возможность осуществить свои добрые намерения в его пользу и свое желание доказать свою дружбу к В. И. В-ву.
Г. Шампаньи сказал мне, что он сообщил герцогу Виценскому все подробности этого разговора, о котором я по этой причине не распространяюсь более, так как я очень просил г-на Шампаньи исполнить свое намерение.
После обедни, Император отправился на псовую охоту. Я один сопровождал его в его коляске, в которой сидела Императрица. Завтракали в павильоне, в саду. Сборное место было назначено в лесу, довольно далеко. Когда Император сел на лошадь, королева Голландская заняла его место возле Императрицы. Охота продолжалась четыре часа. Император сменил пять лошадей. Погода была очень холодна, и все дамы от неё страдали.
На обеде у Императора присутствовали: Императрица, королева Голландская, принцесса Полина, княгиня Невшательская, князь Альдобрандини с князем Боргезе, г. Шампаньи, г-жа Ларошфуко, Арберг и Монморанси, кн. Волконский и я.
Происшествия охоты наполняли разговор за обедом. После кофе перешли в апартамент императрицы, откуда смотрели в окно на кормление собак, которое было произведено при факелах.
Император послал за Пэром, Кресчентини, г-жой Грассини и г-жой Гинисси, которые, аккомпанируемые на пианофорте, спели разные итальянские арии и дуэты. Я присутствовал при coucher Императора, который тут говорил со мной лишь о предметах маловажных.
В понедельник 18-го марта, получив утром из Парижа нарочного с пакетом от статского советника Анстета, сообщившего мне последние известия из Константинополя, я захотел отдать в них отчет Императору, сделал из них извлечение и отправился на его lever (вставанье с постели, как выше - coucher, отход ко сну) происходящее ровно в 9 часов.
Отпуская тех, которые тут находились со мною, он меня удержал. Тогда я сказал ему о том, что только что сообщили мне о мире Порты с Англией, и о мерах внушаемых этой державой Султану. Они, по-видимому, произвели мало впечатления на Императора; но когда я заговорил о моем убеждении в том, что при этих обстоятельствах не может уже состояться конгресс в Яссах, он ничего не сказал, как бы избегая ясного и положительного ответа.
Но он опять заговорил со мною об австрийских делах. Я позволил себе заметить ему, что со стороны Австрии было бы совершенным безумием желать войны; что ее средства не могли бы позволить ей поддержать оную долее, чем в течение одной кампании; что мне все еще кажется, что с нею следует говорить в точных и категорических выражениях; что это единственное средство, чтобы узнать вскорости ее истинные намерения, или заставить ее принять условия, которые захотели бы на нее возложить для сохранения мира.
- Да, - отвечал он, - это правда, но на этих Немцев, которые в сущности хорошие люди, нельзя действовать учтивостью и вниманиями: пока их не отколотишь, они ничего не возьмут в толк.
Император в час отправился на ружейную охоту. Так как холод продолжался, то Императрица не приняла в ней участия и, позавтракав с нею, причем я опять был единственным мужчиной за ее столом, я остался с нею в ее апартаменте.
В этот день я также был допущен к обеду Императора; тут находились: Императрица, королева Голландская, принцесса Полина, князь Боргезе, герцог Ровиго, сенатор Орденер, г. Мортемар (губернатор замка Рамбуйе), и две фрейлины.
Вечер был оглашен ариями, спетыми г-жами Кресчентини и Грассини, и чтением, произведенным знаменитым Тальмой новой трагедии под названием «Жанна Грей», которую вскоре будут играть в Theatre Frangais. Разговор Императора вращался лишь около драматического искусства, охоты и театральных зрелищ.
На другое утро, полковник Горголи, посланный В. И. В-ом, прибыл в Рамбулье. Я повел его к Императору, который обошелся с ним весьма милостиво, пригласил его с собой завтракать, а за тем сопровождать его на охоту, и наконец, допустил его к своему обеду: прием, исполненный величайших отличий, какие только может допустить этикет здешнего двора.
Проведши бессонную ночь вследствие депеш, полученных мною через коллежского асессора Засса, также только что прибывшего, я попросил Императора уволить меня от охоты.
Обед был составлен из Императора, Императрицы, королевы Голландской, княгини Невшательской, одной фрейлины, генерала Андреосси, вернувшегося из Вены, обер-шталмейстера Нансути, князя Волконского, полковника Горголи и меня.
Я заметил, что Император был мене разговорчив, чем в предыдущие дни. Он показался мне очень сосредоточенным н не замедлил удалиться после кофе, сказав, что он ляжет спать рано.
Имея много занятий, я вечером не явился в салон Императрицы, где общество собралось по обыкновению, и где время было занято музыкой и маленькими играми.
На другой день, 19-го числа, весь двор вернулся в Париж. Я вернулся туда в тот же день. Для Императора это путешествие имело следствием легкую простуду.
(через консула Лабенского)
Париж, 14 ноября 1809.
Государь.
По возвращении из Фонтенбло, первым долгом считаю подвергнуть усмотрению В. И. В-ва те подробности, которые показались мне достойными некоторого внимания со стороны Вашей, о трехдневном моем пребывании там.
В прошлый четверг, 10-го сего месяца, переночевав в замке, куда я прибыл очень поздно и где, по приказанию Императора, мне был приготовлен апартамент рядом с его покоями, я отправился в 9 часов утра на lever Е. В-ва, вместе с прочими лицами, к тому допущенными.
Когда они удалились, Император удержал меня при себе для частного разговора.
- Вы, - сказал он, - скоро заключите мир с Турками.
- Да, Государь, я питаю эту надежду, - ответил я; - она основывается на успехах, только что одержанных над ними кн. Багратионом по ту сторону Дуная; невероятно, чтобы Турки пожелали продлить войну, и им будет легко достигнуть мира, согласившись на условия, которые мы им уже давно предлагаем.
Император ответил:
- Эти Турки умеют драться лишь в крепостях и за стенами; итак вы приобретете Молдавию и Валахию, как вы уже приобрели Финляндию. Не правда ли, что у вас были очень довольны вашим миром со Швецией?
Я ответил, что в этом нет ничего удивительного, ибо приобретение Финляндии весьма важно для спокойствия столицы в военное время, а также по хорошим портам, выгодным для расширения торговли, в ней находящимся; что впрочем почва этой провинции не представляет больших богатств, что доходов с нее едва хватит на содержание войск и гражданских чиновников.
Я присовокупил, что это приобретение должно быть весьма приятно В. И. В-ву, так как оно первый плод Вашего настоящего союза с Францией; что присоединение к Русской империи Молдавии и Валахии также весьма важно для нас, в особенности в военном отношении; что оно даст нам в Дунае естественную границу со стороны Турок; что мы будем ограждены от всяких наступательных действий с их стороны, и что этим самым будут устранены поводы в новым войнам с ними.
Я заметил, что эти две провинции, по вине турецкого правительства и вследствие войны, совершенно разорены, и что Валахия в особенности почти опустела, потому что жители ее, беззащитные против жестокостей Турок и боясь их вторжений, разбежались в разные стороны, покинув свои очаги; что поэтому потребуется еще много времени и забот, прежде чем обладание этими провинциями, когда он нам будут уступлены, сделается для нас полезным.
Я счел не лишним вставить это замечание вслед за сказанным Императором по поводу этого приобретения, предстоящего В. В-ву при мире с Турками, для того, чтобы он не составил себе преувеличенного понятия о выгодах, которых от этого для Вас проистекут.
Те же соображения внушили мне мой ответ на то, что тотчас перед тем сказал мне Император о Финляндии. Затем Император перешел к разговору о старой Польше.
- Она была для вас, сказал он, - предметом беспокойства, и лишь для того, чтобы вас успокоить, я присоединил только новую Галицию, с Краковым, к герцогству Варшавскому, нуждавшемуся в ней для того, чтобы приобрести некоторую прочность.
Все жители обеих Галиций находятся в полном возмущении; виновен в этом эрцгерцог Фердинанд, который, с превосходными силами в тридцать тысяч человек, не сумел сдержать поляков, всего в числе двенадцати тысяч, под начальством Понятовского.
Я мог бы отнять у Австрии всю Галицию. Император Франц вовсе ею не дорожил; но я не хотел этого сделать из уважения к России; я оставил Австрии всю старую Галицию, полученную ею по первому разделу, отделив от нее лишь население в пятьсот тысяч душ для вас, которое вы можете выбрать в местности наиболее близкой в вашей границе и наиболее для вас удобной.
У вас возбудило неудовольствие восстановление ордена Белаго Орла, и сверх того есть несколько пунктов, на счет которых вам следует согласиться с королем Саксонским и которые вы должны бы с ним уладить. Для этого-то отчасти я и пригласил его сюда, и я полагаю, что вы получите на этот предмет инструкции и полномочие.
Я ответил, что, так как король Саксонский состоит под непосредственным его покровительством, и В. В-во можете рассчитывать на полную взаимность в своих чувствах к Императору: то, как мне кажется, эти переговоры нигде не могут быть ведены лучше, ни с большим успехом, как под его глазами и с его участием; что мне кажется, весьма легким начертить границы политического существования герцогства Варшавского и прочные основы для его сношения с Россией; что не удивительно, если у нас могли обеспокоиться расширением этого соседнего государства; что мы очень хорошо знаем горячность поляков и крайности, до которых она их доводит, - крайности, всегда противоположные самым ясным расчётам здравого смысла и их собственным интересам; что мы должны также ограждать поляков, наших подданных, от заразы могущей сообщиться им от их прежних соотечественников.
- Поэтому самому, - возразил Император, надобно принять необходимые меры, чтобы заглушить у вас малейшие зародыши этого брожения; что касается до меня, то я никогда не имел видов на Польшу и никогда не буду их иметь: желаю только вашего спокойствия.
То что я сделал для герцогства Варшавского, я счел нужным сделать, чтобы придать ему действительное существование и упрочить его. Надобно запретить вашим подданным-полякам поступать на службу и жить в Герцогстве Варшавском; надобно установить на этот счет общие правила для всех землевладельцев и строгий надзор над их исполнением.
Эти советы Императора Наполеона не содержат ли, Государь, все то, что я столь часто позволял себе представлять Вам на счет Ваших подданных - поляков? Смею повторить уже не раз мною сказанное.
Приняв в соображение действие, произведенное событиями этих последних годов, после того как державы, разделившие старую Польшу, уже не одни владеют ею, и в герцогстве Варшавском составилось, из значительной доли ее провинций, государство, которому постепенно придают новые силы и которое стремится лишь к восстановлению имени и существования отчизны-матери, необходимо совершенно упразднить название смешанных подданных; надобно запретить нашим подданным служить и приобретать или сохранять имущество вне России; надобно поставить их в необходимость помнить постоянно и во всех отношениях, что они русские подданные, что они только русские.
Император заключил разговор, сказав мне, что переговоры для сближения со Швецией начаты и скоро будут окончены.
Я ответил ему, что, так как мир между нами заключен, то я не вижу тому никаких препятствий, и что, как полагаю я, он не дорожит настолько шведской Померанией (клочком земли малоценным) чтобы отказать в ее возвращении.
- О, конечно, она мне не нужна, - ответил Император, я ее возвращу им. Он говорил затем о различии в характерах двух шведских уполномоченных, Эссена и Лагербиельке. Он отдал справедливость военной прямоте и откровенности первого, и сказал мне, что другой, как он слышал, всегда идет косвенными путями, указывающими на ум кривой и хитрый.
Мне осталось только подтвердить его в этом мнении, которое также есть мое; в особенности поразила меня, в моих разговорах с г. Лагербиельке, его неблагодарность относительно последнего шведского короля, его благодетеля, о котором он говорил со мной лишь в презрительных и насмешливых выражениях.
Я заметил Императору, что, во все века, Швеция постоянно была предана Франции, что она может лишь радоваться возобновлению связей, столь долго ею поддержанных. Хотя эти связи между Францией и Швецией, почти не прерывавшиеся до настоящего времени, по самому своему свойству, никогда не могли нравиться России, я не счел излишним напомнить тут о них, в общих чертах, Императору Наполеону, и побудить его к их возобновлению, так как обстоятельства столь существенно изменились, и Швеция, значительно ослабленная, ныне не может более быть для нас предметом опасений, между тем как для нас выгодно и желательно, чтобы быстрое сближение между Францией и Швецией определило все отношения этой последней державы и обеспечило точное исполнение нашего с ней трактата.
Я надеялся, что этот случай даст Императору повод говорить о статье 3-й (статьей 3-ею Фридрихсгамского трактата (5/17, сент. 1809), о коей идет речь в этом письме, Швеция обязывалась приступить к "системе твердой земли". В этой статье сказано: "Его Величество Король Шведский, с самого размена ратификаций сего трактата, обязуется повелеть, чтобы вход в порты королевства Шведского был воспрещен как военным кораблям, так и купеческим судам Великобританским, предоставляя привоз соли и колониальных произведений, сделавшихся от употребления необходимыми для жителей Шведских.
Со своей стороны Император Всероссийский обещает впредь принять за благо все ограничения, какие союзники его почтут справедливыми и приличными допустить в пользу Швеции относительно торговли и купеческих мореплаваний"), но цель, с которой я заговаривал, не была достигнута и Император не сказал ни слова об этой статье.
Я сделал вторую попытку, чтобы побудить его высказать свое мнение об этом предмете, и когда он заговорил об удовольствии, которое этот трактат должен был произвести у нас, я еще раз вмешался и повторил, что, по моему убеждению, трактат этот мог быть заключен лишь с его ведома и вследствие собственноручной переписки между пим и В. И. В-ом.
- О, - ответил он, - это правда, мы писали друг другу весьма часто и обо всем. И на этот раз, он сохранил глубокое молчание о статье 3-й.
Этот довольно длинный разговор, который я имел с Императором Наполеоном в самое первое утро моего пребывание в Фонтенбло, обнимает самые важные предметы настоящей минуты, Венский трактат и заключающие в нем оговорки в пользу России, новые отношения Империи к герцогству Варшавскому и подробности, которые остается уладить по этому предмету с Саксонским Двором, переговоры французского правительства со Швецией, в которых возникают затруднения, к коим Россия не может остаться равнодушной.
По некоторым из этих предметов я, при совершенном отсутствии инструкций, мог говорить от лица В. И. В-ва лишь языком сдержанным, исполненным осторожности и внушенным мне обстоятельствами и моими личными мнениями.
Но есть пункт, относительно которого я счел долгом избегать решительно всякого объяснения, ибо тут ничто не могло заменить мне инструкций В. И. В-ва: это приобретение части населения старой Галиции, которая должна быть присоединена к России и, по напечатанному Венскому трактату, должна состоять из 500 тысяч душ, а в конвенции для оценки войск, которую также напечатали в журналах, уменьшена на 400000 душ.
Я должен заметить, что Император Наполеон в этом разговоре, касаясь этого пункта, упоминал лишь о цифре 500 тысяч душ. Как бы то ни было, каждый раз, как он возвращался к этому пункту, я ставил себе в обязанность избегать прямого ответа и отклонял разговор от этого предмете.
Здесь еще, по-видимому, ожидают с нетерпением известий о том, что Венский трактат дошел до сведения В. И. В-ва. Поэтому мне неизвестно Ваше о нем суждение, и какое расположение вы сочтете нужным обнаружить на этот счет перед Императором Наполеоном.
Не могу не представить В. В-ву, сколь обязанности моего поста становятся для меня затруднительными по одинокому положению, в котором я нахожусь, по недостатку всяких сведений, по страдательной и чисто созерцательной роли, которую я вынужден играть при обстоятельствах, в которых польза службы В. В-ва требовала бы, напротив, чтобы я мог действовать и говорить точным и решительным образом.
Я должен возобновить В. В-ву мои настоятельные просьбы о присылке мне инструкций по важным пунктам, мною исчисленным. Такова главная цель посылки этого курьера, которого спешу отправить тотчас по возвращении моем из Фонтенбло.
Считая долгом представить В. В-ву , некоторого рода журнал обо всем, что я заметил наиболее достойного внимания во время моего пребывания в обществе Императора, наподобие донесения, представленного мною Вам прошлою весною о путешествии в Рамбулье, возвращаюсь в подробному изложению, начатому выше.
Я встретил на lever г. Зенфта, который сказал мне, что его Государь придёт лишь завтра, в понедельник, что он заболел дорогой, не доехав до Мо, и что у него в колене столь сильный ревматизм, что он едва может ходить, даже при посторонней помощи, и что он послан им, чтобы известить Императора о причине замедления, происходящего в его приезде.
Король Вестфальский приехал накануне. Я был приглашен в обеду Императора. Его стол был накрыт лишь на восемь кувертов. С Их Величествами обедали лишь четыре дамы: княгини Невшательская и Альдобрандини, г-жи Дюшатель и Тюрень, обер-гофмаршал и я. Во время обеда, Император обращался почти исключительно ко мне с разговорами о Вене и об ее окрестностях и о моем пребывании в Виллье.
После обеда, принцессы императорского дома, король Вестфальский, великие чины Двора, князья Лебрён и Беневентский вошли в гостиную Императрицы, где мы пили кофе; через полчаса все отправились в театр, где актёры оперы-буфф исполнили отдельные арии из разных опер.
Спектакль продолжался лишь час; по окончании его, все вернулись в апартамент Императрицы, хотя она более не являлась, удалившись тотчас после обеда, вследствие простуды, схваченной ею третьего дни во время охоты. Была игра и, к крайнему моему удивленно, Император, прежде никогда не игравший, также стал делать партии каждый вечер. Он играет недурно и в вист и в реверси. В этот вечер он играл со своею сестрою, принцессой Полиной, и я был допущен в партии Государыни-матери. Император удалился в полночь.
В утро того же дня, я представлялся Императрице, королю Вестфальскому, королевам Голландской и Испанской, а также принцессе Полине и Государыне-матери, предварительно испросив на то позволения через их камергеров (все родственники Наполеона).
В тот же день посетил я г. Шампаньи в отеле министерства иностранных дел. Решившись ограничиться поздравлениями, которые приходилось мне ему сделать, я хотел, чтобы он сам заговорил со мной, в особенности о статье 3 нашего фридрихсгамского трактата, который, признаюсь, занимает меня теперь почти исключительно, по великой важности, которую я придаю ему для России; но он не доставил мне этого удовлетворения.
Сколько я ни возвращался в переговорам, которые он ведет теперь с шведскими уполномоченными, он остался невозмутимым. Ничто не могло заставить его выказать, или даже дать почувствовать, неудовольствие, обнаруженное им перед другими по поводу содержания статьи III; я подражал его молчанию, так как он не хотел его прервать; я даже притворился убежденным в том, что Франция не имеет никаких возражений против наших фридрихсгамских соглашений, и вполне ими довольна.
Несмотря на все мои усилия, мне не удалось также выведать от него, в каком положении находятся его переговоры с Эссеном и Лагербиельке и какие условия ему предписано им навязать; он ограничился беспрестанными повторениями о том, что эти переговоры для него не затруднительны, и что он скоро с ними покончит.
Между тем, не имея возможности видеть графа Эссена, живущего в городе и появляющегося в замке, я, для того, чтобы задрать (sic) его, послал к нему спросить о его здоровья; он велел мне ответить, что он не здоров, быв вынужден работать всю ночь для отправки своего курьера.
Я заключил из этого, что он последовал моим советам и что, упорствуя против безусловного принятия запретительных начал континентальной системы, он поставил на вид свои полномочия, недостаточно обширные для того, чтобы он мог отказаться от облегчений, дарованных Россией шведской торговле, и обратился к своему Двору.
В течение того же разговора, г. Шампаньи рассказал мне, что уступка, наиболее тягостная для Императора Франца, и достижение которой стоило всего более трудов и времени, была уступка округа верхней Австрии, в котором население не превышает 75 тысяч душ; что Франц I охотнее уступил бы всю Галицию, чем этот округ, входящий в состав провинции, давшей имя его империи и бывшей первым залогом могущества Габсбургского дома.
Когда я спросил, не будет ли также принуждена Австрия выплатить Франции денежную контрибуцию, он сказал, что не скроет от меня, что таковая будет взыскана; что она будет вдвое значительнее той, которая была наложена на Австрию по Пресбургскому трактату; что тогда она состояла лишь из сорока, теперь же будет состоять из восьмидесяти пяти миллионов франков, которые должны быть внесены в течение первого года по заключению мира.
Я сообщил ему то, что сказал мне в то же утро Император, относительно соглашения, в которое должен был войти наш двор с Саксонским, - соглашения, столь полезного для обеих сторон.
Он вошел, по поводу этого соглашения, в те же объяснения, как и Император, и присовокупив, что уже писал об этом и еще напишет герцогу Виценскому. Я, со своей стороны, весьма сожалею, что не снабжен уже В. И. В-вом приказаниями и полномочиями для этого соглашения, на время пребывания здесь короля Саксонского, ибо его присутствие при Императоре Наполеоне дало бы мне возможность заключить его легко и скоро, избежав проволочек и неудобств, сопряженных с перепиской.
В пятницу, в течение вечера, я уловил минуту, чтобы подойти к Императору и поблагодарить его за данное им позволение на заключение нами займа во Франции и на поступление в нашу службу четырех инженеров из департамента путей сообщения.
В субботу, утром, 11-го этого месяца, было получено известие, что король Саксонский, все еще больной, уже не приедет в Фонтенбло, но прибудет прямо в Париж, на другой день или в понедельник, и что он будет хранить инкогнито до первого своего свидания с Императором.
Для его помещения назначен Елисейский дворец, в котором часто живет сам Император. Князь Беневентский есть тот из высших сановников, который выехал к нему на встречу до Мо и останется при нем во время его пребывания в Париже.
Обер-камергер, гр. Монтескиу должен был приветствовать его в Метце. Для того чтобы оказать этому Государю все уважение и внимание, коими ему обязаны, как коронованной особе, Император назначил состоять при нем префекту дворца, которым будет г. Кранайель, шестерым камергерам и двум шталмейстерам. К его услугам будут придворная ливрея, конюшня и кухня.
Я и в этот день присутствовал при lever Императора, который принял меня милостиво, но не оставил при себе для частного разговора. В одиннадцать часов он прислал в мой апартамент своего шталмейстера, г. Канизи, чтобы пригласил меня сопровождать его в коляске на псовую охоту.
Во время охоты, каждый раз, как он слезал с лошади, подождать, чтобы собаки подогнали оленя, я также выходил из коляски и подходил к нему; каждый раз он заговаривал со мной, но все о предметах неважных.
Обед был семейный, вечером не было спектакля. Я обедал в апартаменте принцессы Полины с ее дамами, по предварительному приглашению, хотя сама она отправилась на обед Императора, который в этот день, противно обычаю, захотел обедать со своим семейством, между тем как день, назначенный для его семейных собраний, искони есть воскресенье.
Вечером было собрание у г-жи Ларошфуко, статс-дамы Императрицы; я был туда приглашен. Ждали Императора и принцесс, которые были тут в прошлую субботу, но никто из них не явился. Нездоровье Императрицы вероятно задержало их в ее обществе.
Утром, вернувшись с охоты, и за час до обеда, я опять отправился к г. Шампаньи, в надежде, что в этот второй разговор мне, быть может, удастся заставить его высказаться откровеннее, чем в первый, о его переговорах со Швецией, и вообще о наших собственных делах.
Я застал у него шведских уполномоченных. Разговор между нами мог быть лишь очень поверхностен, но я улучил минуту, чтобы поговорить наедине с графом Эссеном. Я спросил его, как далеко подвинулись его труды; он ответил мне, что очень желают, чтобы трактат мог бы еще быть подписан в Фонтенбло, но что он сомневается, чтобы он мог быть тут окончен, ибо здесь остаются только еще два дня, и что еще надлежит согласиться на счет главных пунктов их разномыслий.
По тем немногим словам, которые он успел сказать мне на ухо, я мог понять, что соглашаются на ввоз соли в Швецию, но что настаивают на строжайшем запрещении сахара, кофе, - словом всех товаров, которые называют колониальными.
В воскресенье был дипломатически прием, возвещенный за несколько дней вперёд. Члены дипломатического корпуса и иностранцы собрались в зале посланников. Я присоединился в ним лишь за минуту перед тем как был введён дипломатический корпус, имев преимущество (как состоящий в списке спутников Императора) стоять с первыми лицами его Двора в зале, перед тронной залой.
Я представил Императору одиннадцать соотечественников, список коих при сем прилагаю. Всего более заметили на этом приеме то, что Император, увидев гр. д’Эга, бывшего португальского министра финансов, стоящего позади всех, вызвал его, чтобы сказать ему, что он скоро повезет его с собою в Лиссабон.
После приема, дипломатический корпус пригласили присутствовать при обедне, спетой с большим оркестром в домовой церкви Императора. По окончании обедни, постоянно сообразуясь с старинным этикетом Версальского Двора, нас повели сперва к Императрице, затем к Государыни-матери, к королевам Испанской и Голландской, и я повсюду представлял моих соотечественников.
Король Вестфальский не принимал, под тем предлогом, что апартамент его слишком тесен, а принцесса Полина по нездоровью.
После этих путешествий по замку, я вернулся к себе, и меня посетили оба шведские уполномоченные, разделявшие мое желание видеть их и переговорить с ними без свидетелей. Граф Эссен явился первый, барон Лагербиельке получасом позже.
Граф Эссен сказал мне, что он послал своего курьера к королю за два дня перед тем лишь для того, чтобы известить его о согласии Наполеона на выбор места жительства в Швейцарии, сделанный бывшим королем Густавом IV; что все поверенные и агенты Франции получили приказание оказывать ему, во время его путешествия, всю зависящую от них помощь и внимание.
Мне были сделаны сперва одним графом Эссеном, а затем вместе с ним и его товарищем, самые пространный сообщения обо всем том, что произошло между ними и г. Шампаньи, по случаю их переговоров.
Они сказали мне, что г. Шампаньи сперва объявил, что Император, постоянно придерживаясь запретительной системы, принятой, но его инициативе, на материке против Англии, не иначе может восстановить свои прежние отношения со Швецией, как если она приступит к этой системе безусловно; но что вследствие их уверений, что Швеция, вполне разорённая, погибнет, если не согласятся на облегчения, допущенные для ее торговля нашим фридрихсгамским трактатом, и после многих совещаний, прошедших в беспрестанных обоюдных пререканиях, г. Шампаньи, по-видимому, смягчился; что он давал им понять неоднократно, что им может быть дозволен ввоз соли, без которой они решительно не могут обойтись и для ежедневного обихода, и для соления мяса и рыбы; но что не может быть и речи о колониальных товарах, которые должны оставаться решительно запрещенными; что вследствие возобновленных их настояний и на этот счет, он повторил им, что можно дать на эту торговлю молчаливое согласие, с тем, чтобы она производилась только через нейтральные государства; но что они не могли удовольствоваться устным согласием или простой терпимостью для торговли колониальными товарами, и желали, чтобы это было оговорено в явной статье их трактата.
Г. Шампаньи на это не дал согласие; он даже рассердился за то, что они, своею настойчивостью на счет точного изложения этой статьи, выказывали оскорбительное недоверие к обещанию, данному им на этот счет именем Императора; он сказал, что если Россия допустила в их пользу облегчение это только для того, чтобы облегчить заключение своего мира; что он не входит в разбор того, на что могла согласиться эта держава, но что Император неизменно держится начал, однажды им провозглашенных, и не может от них отступить. Он подтвердил им неоднократно, что Император желает, чтобы их трактат был заключен и подписан в Фонтенбло, но так как Двор через два дня должен был вернуться в Париж, и насчет самой существенной статьи еще не последовало соглашения, то посланники не видели никакой возможности исполнить это желание.
Они начертили г-ну Шампаньи картину той мести, которую не замедлит исполнить над ними Англия, если они разорвут с нею последние свои торговые сношения: Англия не замедлит захватить все 4 тысячи купеческих судов, которые у них есть в море, и даже может произвести на их берега и порты нападение, против которого они не в силах устоять.
Глубоко убежденный в великой пользе, которую может извлечь Россия из поддержания и исполнения статьи III, я во время этого разговора имел лишь одну цель - способствовать сохранению этой статьи во всей ее силе.
Ответы мои заключались в том, что так как Император и его министр говорили мне только о том, как они довольны нашим миром со Швецией, и о живом впечатлении, произведённом этим миром у нас; так как ни тот, ни другой не сказали мне ни единого слова неудовольствия о содержании статьи III нашего трактата, - то мне не пристало, в моих сношениях с ними, предполагать с их стороны такое неудовольствие, как бы не были верны полученные мною на этот счет сведения; что я никоим образом не могу вмешаться в это дело, пока не получу по этому предмету приказаний от моего Государя, о которых я уже просил, не теряя времени; что пока, они должны ограничиваться замечанием, что эти облегчения, дарованные им ближайшим союзником Императора Наполеона, входят в состав трактата, который конечно мог быть задуман и заключён лишь с его ведома и согласия.
Я дал им почувствовать, что им не следует забывать следующего: между тем, как им предлагают довольствоваться для их торговли колониальными товарам молчаливой терпимостью, без иного обеспечения, кроме устного обещания, Дании, несмотря на ее союз с Францией в гибельную тягость, возложенную на нее последней войной, не удается, однако же, пользоваться подобной терпимостью для своей торговли, даже с Американцами, которые нейтральны, и она не избегает непрестанных вмешательств и нареканий Франции.
Соглашаясь на это коварное предложение г. Шампаньи, они первые уничтожат силу статьи III нашего с ними трактата, выгоды которого должны были возобновить внутреннее благосостояние их страны и залечить ущербы и раны, нанесенные ей войною; всего более заинтересована Швеция в том, чтобы не нарушить смысла и буквального исполнения этой статьи; они не могут не сознавать великой ответственности, лежащей на них перед их Государем и их страной; возвращение Померании, положение которой уже значительно расстроено изменениями, произведенными в этой стране французским правительством, не может вознаградить их за выгоды, проистекающие от допущенных нами облегчений для их торговли, и за неизбежные последствия мести со стороны Англии; след. для них нет выбора, и им следует твердо стоять на своем: только этим способом могут они добиться от Франции той последней уступки, в которой она им еще отказывает, уже согласившись положительно на ввоз соли и на обещании что не станут относиться строго к их торговле колониальными товарами, а будут молча допускать ее, смотря на это сквозь пальцы.
Посланники оставили меня, вполне расположенные следовать моим советам, вследствие полного совпадения наших желаний. Увидим теперь, которая из сторон уступить.
Я не должен упустить донести В. В-ву, что в течение этого разговора, они сказали мне, что такое пакеты, найденные в банке после перемены правления в Швеции, с простым указанием на конвертах, что они принадлежат королю.
Это деньги, порученные для хранения королю Густаву IV герцогом Брауншвейг-Эльсом, который, во время путешествия сделанного им в Германию из Швеции (куда он скрывался с герцогиней) собрал эти суммы, ему принадлежащие, для того, чтобы таким образом обеспечить их сохранность.
Г. Эссен сказал мне также, что бывший король Шведский не замедлит воспользоваться свободой, ему дарованной, чтобы поселиться в Швейцарии, что он там будет пользоваться доходами с частных фондов, ему принадлежащих; но что капитал сих фондов не может не быть отчужден им, ни вывезен из Швеции. Кроме того, чины королевства постановили назначить ему и его семейству пенсию, достаточную для его содержания.
Г-жа Ларошфуко, статс-дама Императрицы, и герцог Кадорский (здесь Шампаньи) пригласили к обеду, каждый, некоторых из моих соотечественников, представленных мною в этот день. Я обедал с дипломатическим корпусом у великого маршала дворца. В семь часов вечера все отправились в театр, где г-жи Грассини и Кресчентини явились в опере "Ромео и Джульетта".
За спектаклем последовал бал-паре, на котором присутствовали Император, Императрица, королевы Голландская и Испанская, король Вестфальский, сидя на креслах, на эстраде в углублении залы, и окруженные своими дворами. Император и король Вестфальский одни вставали от времени до времени, чтобы пройтись по зале и говорить с разными лицами.
Император, едва сев в кресла, увидел Персидского посланника, сидевшего между дамами на второй лавке сзади, и велел ему сказать через камергера, чтобы он встал, что он и сделал и пошел сесть в углублении окна.
Этот бал, весьма утомительный, по обязательству почти постоянно стоять, окончился ужином, который подали в час пополуночи, для одних дам, после чего Император удалился, но выразил желание, чтобы бал продолжался и поручил королеве Голландской быть на нем хозяйкой.
В понедельник, прежде чем сесть в карету, чтобы оставить Фонтенбло, я еще являлся к Императору на его lever. Он не сказал мне тут ничего особенного, и отправился на ружейную охоту.
Я отдал В. В-ву отчет об этом путешествии в Фонтенбло, в котором многие частности, и в особенности разговоры, которые я имел с Императором, с г. Шампаньи и со шведскими уполномоченными, не кажутся мне недостойными вниманья В. И. В-ва, и дают мне повод отправить курьера, чтобы представить Вам положение, в котором я нахожусь, и настоятельную потребность, испытываемую мною, в руководстве и в инструкциях. Есмь и т. д.
