Публикую текст своего старого доклада, который не выходил в каком-либо печатном сборнике, но всё же представляет определённый интерес в качестве обзора важной темы.
– – –
На протяжении своего существования революционное движение в Российской империи проделало огромную идейную эволюцию, в связи с чем обобщение декабристских, народнических, анархистских, социал-демократических и других взглядов в кратком докладе всегда будет немного условным. Тем не менее, чтобы понять, с каким идейным багажом общественная мысль подошла к эпохе Великой русской революции, ликвидировавшей институт монархии, можно попробовать выделить некоторые общие тенденции развития этой мысли, которые в итоге повлияли на трагедию в Ипатьевском доме.
Представление о монархии у декабристов, которые были первым поколением революционеров в русской истории, не было единым – достаточно вспомнить хрестоматийное сравнение монархической «Конституции» Никиты Муравьёва и республиканской «Русской Правды» Павла Пестеля, которые решали вопрос о будущем монархии с разных позиций. В определённые периоды (например, при образовании Союза благоденствия в конце 1810-х годов) декабристы даже могли не рассматривать существующий институт монархии в качестве безусловного врага, считая возможным сотрудничество с царизмом с целью дальнейших политических реформ.
Имевшее место радикальное, негативное восприятие образа монарха часто опиралось у декабристов на эстетические, этические, религиозно-философские основы – одним словом, оно не было элементом чёткой и последовательной политической программы. Сергей Муравьёв-Апостол в так называемом «Православном катехизисе», использованном во время восстания Черниговского полка, писал следующее:
«Вопрос: Какое правление сходно с законом Божьим? Ответ: Такое, где нет царей. Бог создал всех равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей».
Историк Георгий Вернадский достаточно справедливо отмечал, что для Муравьёва-Апостола, как и для поколения декабристов в целом, подобное обоснование не было просто «агитационной уловкой» (как, скажем, в прокламационной литературе второй половины XIX века), а отражало искренние взгляды революционеров.
Нередко восприятие монархии проистекало из тираноборческой концепции, которая трактовала монарха как тирана и узурпатора власти, а возможное убийство или, как минимум, идейно-политическое противостояние ему – как благородную нравственную миссию. Истоки таких представлений лежат в античной литературе и истории, но декабристы не были первыми поклонниками этой идеи, а во многом следовали за европейской и в особенности французской общественной мыслью предшествующих десятилетий. Так, можно вспомнить Кондратия Рылеева, который наставлял Петра Каховского «быть кинжалом в руках его», приводя в пример убийцу Цезаря Брута и убийцу писателя Коцебу Карла Занда – исторического деятеля древней истории и актуального зарубежного современника соответственно.
Намеченные тенденции нашли отражение и в последующей революционной мысли. Различные публицисты революционного направления иногда считали возможным эволюционное преобразование существующего самодержавия, в виду которого и образ монархии не был для них окрашен в радикально тёмные тона, а определённое сотрудничество с монархией могло иметь место. Особенно этот взгляд характерен для эпохи Великих реформ.
В начале 1850-х годов, ещё при Николае I, Александр Герцен категорически утверждал:
«Россия никогда не сделает революции с целью отделаться от царя Николая и заменить его царями-представителями, царями-судьями, царями-полицейскими».
А в 1861 году в результате отмены крепостного права Герцен на страницах «Колокола» «приветствовал именем освободителя» Александра II. Даже «вечный бунтарь» Михаил Бакунин поддался эффектному влиянию реформаторской политики Александра и в 1862 году писал:
«Скажем правду, мы охотнее всего пошли бы за Романовым, если б Романов мог и хотел превратиться из петербургского императора в царя земского. <...> Мы бы ещё потому пошли бы за ним, что он один мог совершить и окончить великую мировую революцию, не пролив ни одной капли русской или славянской крови».
Схожее настроение ряд исследователей находит в «Письмах без адреса» Николая Чернышевского, которые предназначались для публикации в журнале «Современник» весной 1862 года, но не прошли цензуру. В них Чернышевский напрямую, хоть и несколько завуалированно, обращается к императору, описывая потенциальные негативные последствия недостаточных реформ, которые могут привести к народному бунту и уничтожению цивилизации. В этом смысле монархия предстаёт меньшим злом в сравнении с неконтролируемым хаотичным революционным разрушением. Таким образом, революционная мысль далеко не всегда была склонна воспринимать монархию в качестве априорного врага, а напротив, могла в ней видеть инструмент для преобразований, развитый и немаловажный для России социальный институт.
Вместе с тем тенденция к политическому радикализму в революционном сообществе пореформенной России и революционный терроризм в частности позволяют говорить о прямо противоположном явлении – развитии резко негативного образа монархии, которая является безусловным непримиримым оппонентом и должна быть уничтожена. В период шестидесятых годов, с моей точки зрения, этот негативный образ чаще не являлся руководством к действию, а был фактом так называемого квазирадикализма – пустых протестных заявлений, которые не являлись частью продуманной политической программы и были необходимы лишь для формирования контрсистемной идентичности у молодого поколения новых революционеров.
Мой любимый пример – это прокламация «Молодая Россия» Петра Заичневского 1862 года, в которой не один раз говорилось о физическом истреблении императорской фамилии и готовности революционеров пролить реки крови. При этом в личном доверительном диалоге со своими товарищами Заичневский ни в начале 1860-х годов, ни позже не разделял подобного радикализма, и даже более того: членов своего кружка, которые в конце 1870-х годов ушли в «Народную волю», Заичневский считал чуть ли не изменниками.
Безусловно, не всегда слова расходились с делом, особенно в период активации революционного террора на рубеже 1870–1880-х годов. В работах некоторых авторов этого времени фигура императора и вообще институт монархии оказывались в центре внимания, для этого «антимонархизма» подбирались специальные аргументы, революционеры старались максимально очернить образ монархии. Скажем, Сергей Степняк-Кравчинский в своей книге «Россия под властью царей» очертил историю и современность России именно с такой точки зрения, обращая внимание на монархические идеалы русского крестьянства, для которого «белый царь» и ненавистная бюрократия казались разными явлениями. Кравчинскому же хотелось теоретически обосновать свой антимонархизм в противовес народным заблуждениям, отсюда и предельный акцент на образе монархии и на её истории.
Однако не стоит думать, что волна народовольческого террора и «охоты на царя» ограничивала революционную мысль вниманием к монарху. Безусловно, аргументируя необходимость покушений на императора Александра II, Исполнительный комитет «Народной воли» подчёркивал, что император – «главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств». При этом народовольцы декларировали готовность простить Александру «все его преступления», если он откажется от власти и передаст её Учредительному собранию, то есть не просто уйдёт сам, а изменит существующий политический строй.
Александр был «главным», но не единственным узурпатором. Тот же Степняк-Кравчинский использовал эстетику тираноборчества в прокламации «Смерть за смерть», написанной после убийства им шефа жандармов Николая Мезенцева. В ней не было никакого упоминания монарха, а виновником преступлений в отношении невинно осуждённых революционеров называлось жандармское, полицейское ведомство. Одним словом, образ самого монарха мог отходить на задний план.
После акта 1 марта 1881 года, который не повлёк за собой ожидаемого падения самодержавия, о необходимости цареубийства сторонники тактики террора говорили всё меньше и меньше: например, статьи Владимира Бурцева рубежа XIX–XX веков в журнале с характерным названием «Народоволец», где он много говорил о личностях Александра III и Николая II и настаивал на цареубийстве, терялись при установке на систематический террор против представителей власти в целом.
Тенденция к размытию образа монархии стала ещё более заметной в социал-демократической, марксистской мысли. Император воспринимался лишь как элемент «старого порядка», будь то феодальное или капиталистическое общественное устройство, и далеко не всегда элемент доминирующий. Владимир Ленин в статье «Наша программа», написанной на рубеже XIX–XX веков, расставлял акценты следующим образом:
«Россия – монархия самодержавная, неограниченная. Царь один издает законы, назначает чиновников и надзирает за ними. От этого кажется, что в России царь и царское правительство не зависит ни от каких классов и заботится о всех одинаково. А на деле все чиновники берутся только из класса собственников и все подчинены влиянию крупных капиталистов, которые верёвки вьют из министров и добиваются всего, чего хотят».
Итак, за XIX – начало XX веков монарх в глазах революционеров превратился из всевластного самодержца, который был столпом всей системы политической власти, в немаловажную, но всё же лишённую сакрального смысла фигуру. Представляется, что именно поэтому значение послереволюционной судьбы и смерти монарха в истории русской революции было совсем иным в сравнении с аналогичными эпизодами старых европейских революций: вместо судебного процесса и казни, к которой было приковано внимание всего общества, расстрел царской семьи состоялся фактически на задворках политических битв Гражданской войны.
Доклад был прочитан на заседании секции «Образы монархии в общественной и исторической мысли России XVIII–XX вв.» конференции «Монарх и монархия. К 150-летию со дня рождения императора Николая II и 100-летию убиения царской семьи», прошедшей 15 ноября 2018 года в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете (г. Москва).
