Выходит сборник блокадных дневников, подготовленный Центром «Прожито». Книга «Я знаю, что так писать нельзя…». Феномен блокадного дневника» включает в себя семь дневников, авторы которых оказались вместе с миллионами других ленинградцев заперты в городе, страдающем от голода, холода, болезней, обстрелов и бомбардировок.
На фоне блокадных дневников подростков и представителей интеллигенции, дневник Анисима Прокопьевича Никулина дает редкую возможность посмотреть на блокаду Ленинграда глазами партийного активиста и агитатора среднего звена. Анисим Никулин начал вести дневник в первую блокадную зиму, в разгар «смертного времени» — 10 января 1942 года — и закончил 7 апреля того же года. Ему было поручено организовать работы по выкапыванию братских могил.
***
10 января 1942 года. Уже с месяц назад нередко можно видеть гробы (и последнее время даже тянут на санках только во что-нибудь завернутых без гробов. Больше того, во многих домах целые склады трупов, а вывести не на чем: есть машины, но нет бензина), лошади еще есть, но, в связи с плохими кормами, плохо ходят. Трамваи не ходят. Вот почему похоронить сейчас — это проблема, и от успеха моей новой работы будет зависеть жизнь многих, т. е. зарыть в землю трупы — при оттепели сохранить тысячи жизней. Итак, по совместительству иду на новую работу, работу важную, сложную, тяжелую, но почетную. Прошу не забывать того факта, что за время войны и осады сам потерял в весе около 14 клг. Но пока здоров и бодр.
14 января 1942 года. Сегодня зашел в морг на кладбище. Там в штабелях сотни тех, кто ушел в небытие. Старики, старухи, мужчины и женщины цветущих лет, юноши и вплоть до младенцев преждевременно прекратили свое существование. Ящик с отметкой «Папиросы Беломорканал», в нем куски женского тела. Нога в хорошем шелковом чулке. Жакет из котика разорван в клочья и окровавлен. Около нее разорвавшийся снаряд. А вот мужчина богатырского телосложения, но его лицо совершенно черное, руки нет, он также попал под разрыв снаряда. В углу «сидит» женщина тепло одетая, а за спиною рюкзак, на левой руке завернут аккуратно в добротное одеяло ребенок. Говорят, что в связи с болезнью ребенка ей дали возможность эвакуироваться на самолете. В ожидании самолета она села отдохнуть, но ее надорванные силы матери и гражданина не выдержали, и она заснула, мороз довершил свое дело. И она с поникшей головой любящей матери склонилась сейчас над своим родным и милым ребенком, но, как и сама, недвижимым и холодным. За нее, за ее ребенка, за всех, за всех — вы, варвары, будете отвечать!
15–18 января 1942 года. За последние дни я стал катастрофически худеть. На моих ребрах почти совсем нет отложений — остается уже кожа да кости. В пути до Смоленского кладбища я иду уже с остановками. Сегодня ходил за дровами и принес только треть того, что носил раньше. Но все же я бодр, здоров, я могу бороться, и если даже придется упасть под бременем тяжести, то упаду как борец за дело народа, за свою родину, за свой родной Ленинград, за своих маленьких дочерей Нюрочку и Тамусю. За их счастье в свободной родине.
20 февраля 1942 года. Сегодня провел совещание с завгаражами. На совещание пришли бледные, грязные — руководители. Очень неотрадная картина. В районе 30000 населения только около десятка шоферов более или менее здоровых, нет ремонтных рабочих. Правда, тут же на совещании выяснилось, что есть и симулянты, есть опустившие руки и головы. Выступление Завгаража ф[абрик]и им. Володарского мне очень не понравилось. Из выступления выходит — единственно осталось «сидеть у моря и ждать погоды». Думаю, что я прав, когда очень и очень резко поставил в заключение: «Тот не руководитель, а слюнтяй, кто опустил голову или руки», не место тем, кто сдрейфил, мы без пощады уберем с руководства, кто буквально через часы не выпрямится и не возьмется за работу.
17 марта 1942 года. Получил сегодня письмо и фотографию Нюрочки и Тамуленьки. Рад, как ребенок. Как мало иногда нужно человеку, фотография возродила ряд воспоминаний. Фотография дала мне возможность как бы ощущать всю теплоту, ласку, близость дорогих и близких мне людей. Теплые, заботливые обо мне слова в письме, как бы влили свежую, струю, прибавилось энергии [зачеркнутое не разобрать] и на работе, хотелось сделать как можно больше и лучше. Да у меня есть не только общественная цель в жизни (это защита Родины, борьба за Родину, за народ, за счастье народа, свободу и процветание его) у меня еще есть любимые, есть семья, и я буду до конца биться за ее будущее, за ее счастье, свободу и независимость. Я знаю, что им не придется за меня краснеть, я сделаю все для Родины, для своего народа и, в том числе, для моей любимой Нюрочки и Тамуси. Я почему-то не допускаю мысли, что в войне с фашистскими вандалами мне придется погибнуть — нет, гибнут только те, сдает духом.
1–3 апреля 1942 года. Будет время, когда о ленинградцах и его руководстве народ будет петь песни. Уже сейчас надо собирать материалы, чтобы отобразить все, что делалось в Ленинграде24. Много дела писателям, музыкантам, поэтам, историкам, графикам, скульпторам. На опыте борьбы ленинградцев должны будут воспитываться ряды новых поколений. Я сейчас вижу свои недостатки в записях. Я видел много живых примеров героики, записывал безлико — это недостаток. Правда, я видел лучших людей и в докладных отмечал, но впредь следует давать конкретные примеры. Я сейчас очень жалею, что начальный период — период создания оборонных рубежей и массовых налетов на Ленинград фашистских варваров, у меня остался не записанным. Завтра и 5/IV постараюсь хотя бы отдельными набросками записать то, что твердо осталось в памяти.
***
Презентация сборника блокадных дневников «Я знаю, что так писать нельзя…» пройдет 3 февраля 2022 года в Музее истории ГУЛАГа. Доступна онлайн-трансляция.
