«Я в тебя, прекрасная, влюблён...»
Одна партийная дама на исходе советских времен категорически заявила: «В СССР секса нет», – чем рассмешила целый мир. Тем более, что вот он – в стихах знаменитого когда-то (в 30-ые годы 20-го века) поэта Павла Васильева:
– Под юбки бы... По золочёной коже
Скользить, скользить и родинку найти.
Я знаю: от ступни и до виска
Есть много жилок, и попробуй тронь их –
Сейчас же кровь проступит на ладони,
И сделается тоньше волоска
Твоё дыханье, и сойдёт на нет.
Там так темно, что отовсюду свет,
Как рядом с солнцем может быть темно,
Темно до звёзд, тепло, как в гнёздах птичьих,
И столько радостей, что мудрено постичь их,
И не постичь их тоже мудрено.
Какими чистыми и высокими словами говорит поэт о любовных ласках. В этих словах мы ощущаем космос – «Как рядом с солнцем может быть темно...»
Павел Васильев, конечно, может быть причислен к советским донжуанам, которых недавно называли в телепередаче – актёры: Басов, Ролан Быков, Михаил Казаков, композиторы: Максим Дунаевский и Шаинский. Но беда в том, что поэта не знают: вначале (в 1937-м) он был растерзан полуграмотными недоумками с Лубянки, да так, что даже не дожил до исполнения приговора – расстрелять! – а после посмертной реабилитации (в 1956-м) Секретариат союза писателей СССР объявил Павла Васильева несоветским поэтом и о включении его стихов в школьную программу не могло быть и речи.
«Только через мой труп!» – горячился Саша Безыменский. Ему казалось – он прав. Нельзя было назвать советским поэтом Павла Васильева уже потому, что уж очень несовременна была женщина в его любовной лирике – не трактористка, не многостаночница, не комсомолка, а просто красавица и всё. Васильев воспевает красоту женского тела, при этом раздевая возлюбленную буквально догола: – Чтобы твоё яростное тело с ядрами грудей позолотело… (Из стихотворения «Стихи в честь Натальи»). Странно, но, раздевая, Васильев вовсе не унижает свою избранницу. Напротив, он поднимает её вверх, в небеса, а сам остаётся на земле коленопреклонённым и отсюда, с земли, шлёт ей в небеса славословие. В этом славословии – рыцарство – понятие, чуть было не ушедшее из нашей жизни вместе с дворянской культурой.
«Стихи в честь Натальи», посвящённые блестящей и успешной представительнице московского бомонда Наталье Кончаловской, общепризнаны как васильевский шедевр («В наши окна, щурясь, …»). Зачем он раздевает героиню? Чтобы показать, что её тело священно, ибо оно создано для любви. Но ведь в те времена женщина скрывала своё прекрасное тело под просторной одеждой, а её «волос могучий перекат» (по Васильеву) был стянут красной косынкой. Правда, военный коммунизм быстро закончился, но аскетизм и суровость в отношениях остались надолго. И, конечно, критики бормотали что-то об излишке женского тела, но разве может быть излишек прекрасного? Напротив, его всегда будет мало, всегда будет не хватать. А вот у Васильева мы постоянно сталкиваемся с прекрасным: следом за интимными подробностями («И алый след от скинутых подвязок») читаем – «Ты тяжела, как золото, легка, как лёгкий пух полузабытых сказок». И это снова красота, которая восхищает мир и поныне.
На счастье, у Васильева были и бестелесные стихи, их он писал своей первой жене – Галине Анучиной. В его стихах она выглядит царевной-несмеяной (не той, которая в сказке всё время капризничает и требует, чтобы её рассмешили). Павел Васильев создает свой новый образ. У него царевна-несмеяна – «Девушка со строгими бровями, навсегда готовая простить».
В первый раз Павел Васильев влюбился девятилетним мальчуганом в девушку вдвое старше его – восемнадцатилетнюю Настю Яркову из соседнего подворья. Взрослые ухажёры Насти издевались над Павликом. Мальчик плакал. Эту свою любовь поэт запомнил на всю жизнь. В 1933-м году он написал стихотворение «Анастасия»:
– Не смущайся месяцем раскосым,
Пусть глядит через оконный лёд.
Ты надень ботинки с острым носом,
Шаль, которая тебе идёт.
Шаль твоя с тяжёлыми кистями,
Злая кашемирская княжна,
Вытканная вялыми шелками,
Убранная чёрными цветами –
В ней ты засидишься дотемна.
В 1927-м Васильеву исполнилось 17 лет, и тогда уже другая Настя (сестра его друга – поэта Николая Титова) ответила отказом на его ухаживания, заявив, что поэты – народ ненадёжный. В ответ Васильев обругал эту (вторую) Настю в том же стихотворении, нарушив его царственную стройность:
– Но молчишь ты…
Девка расписная,
Дура в лентах, серьгах и шелках!
Для Васильева было неважно, какое положение в обществе занимает женщина, которую он воспевает. Главное – она восхищает его. Лесная княгиня – Маруся – скорее всего малограмотна, держит притон для контрабандистов, гонит самогон. Всё так. Но как Маруся хороша!
– У тебя ль глазищи сини,
Шитый пояс и серьга,
Для тебя ль, лесной княгини
Даже жизнь не дорога?
Её любовь заставляет избранника забыть грязь окружающей его жизни и вернуться в юность, где всё было хорошо:
– До пяты распустишь косы
И вперишь глаза во тьму,
И далёкие покосы
Вдруг припомнятся ему.
Но всё же Настя для Васильева была главней всех Марусь, её именем он назовёт свою Кармен – непредсказуемую и прекрасную, как сама природа:
…Бесстыдная, ты ароматна так,
Как будто лето в травах пробродила,
Как будто раздевали догола
Тебя сто раз, но всё же не узнали,
Как ты смеёшься, до чего ты зла, –
Да и узнать удастся им едва ли.
Он упрекает красавицу:
– Проказница, теперь понятно мне…
Ты спуталась уже давно с другими.
Гудящая, как тетива, под ними,
Ты мечешься, безумная, во сне.
Ко мне прижавшись, думаешь о них,
Медовая, крутая, травяная,
И, тяжесть каждого припоминая,
Любого ждёшь, любой тебе жених.
И всё же он любит «проказницу», несмотря на измены.
– И да простится автору, что он
Подслушивал, как память шепчет это.
Он сам был в Настю по уши влюблён,
В рассвет озябший, в травяное лето,
В кувшин с колодезною темью…
Поэт протестует против идеологических шор того времени, требующих отказа от любви во имя «счастливого будущего», ради которого он должен предпочесть любимой ударный труд на тракторе:
– Я полон уваженья к тракторам,
Они нас за волосы к свету тянут…
Так, ёрничая, он делает выпад против тракторов. Более того, он дерзко заканчивает стихи про «Кармен» новым выпадом уже не против тракторов, а против всей страны:
– Пускай же сын мой будущий прочтёт,
Что здесь, в стране машины и колхоза,
В стране войны — был птичий перелёт,
В моей стране существовали грозы.
(Из поэмы «Дорога»)
Но вот в 1929 году Васильев окончательно переехал в Москву, оставив Настю, Марусю и прочих на берегах Иртыша. К слову, тогда он не смел за ними ухаживать – не подрос. Теперь – другое дело: ему девятнадцать лет. И он дарил каждой встречной красавице стихи, не пропуская ни одной. Москвички резко отличались от простолюдинок прииртышья. У тех – простота и искренность. Эти зачастую притворны и капризны. Те – полуграмотны, эти – образованны, умны. Но и тут Васильев быстро во всём разобрался и принял новые правила игры. Неизвестная Анна уходит от поэта, он пытается её отговорить, но в каждом слове сквозит ирония: с ним ведут игру, и он отвечает тем же.
К портрету…
– Рыжий волос, весь перевитой,
Пёстрые глаза и юбок ситцы,
Красный волос, наскоро литой,
Юбок ситцы и глаза волчицы.
Ты сейчас уйдёшь. Огни, огни!
Снег летит. Ты возвратишься, Анна.
Ну, хотя бы гребень оброни,
Шаль забудь на креслах,
Хоть взгляни перед расставанием обманно.
Прелестна сама женщина, восхищает её гнев, непреклонность и все детали – гребень, шаль… Можно догадаться, что Анна – это Анеля Судакевич, актриса, игравшая главную роль в фильме «Поцелуй Мэри Пикфорд». Об этом сообщает Елена Феликсовна Усиевич моей маме Галине Анучиной в письме 1933-го года (Павел хвалится, что ушёл от Елены (жены) к актрисе Судакевич). Сама Анеля о Павле не желала говорить. Когда её спросили о Павле Васильеве по телефону, она отчеканила: «Я ни-че-го не пом-ню». И положила трубку.
Но Васильева такое отношение не останавливало. Он продолжал рисовать в стихах портреты красавиц – они прекрасны.
– Опять вдвоём,
Но неужели,
Чужих речей вином пьяна,
Ты любишь взрытые постели,
Моя монгольская княжна.
На этот раз любовь тайная – чужая жена.
Я целый век готов скитаться
По шатким лесенкам с тобой.
В поэме «Август» (1932 год) появляется незнакомая героиня:
– Мне ничего не надо – только быть
С тобою рядом и, вскипая силой,
В твоих глазах глаза свои топить —
В воде их чёрной, ветреной и стылой.
«В воде их чёрной» – значит девушка черноглазая. Ну, конечно:
– Не ты ль бродила в лиственных лесах,
И появилась предо мной впервые
С подсолнухами, с травами в руках,
С базарным солнцем в чёрных волосах,
Раскрывши юбок крылья холстяные?
Мы невнимательно читаем Васильева. Вот и составители первых сборников «поправили» поэта:
– Дари, дари мне, рыжая, цветы.
Когда в стихах явно о чёрных волосах и потому надо:
– Дари, дари мне рыжие цветы. (Как было в начальном варианте)
Черноглазая подруга получила от Васильева ещё и стихотворение в том же 1932-м году:
– Я тебя, моя забава,
Полюбил, не прекословь!
У меня дурная слава,
У тебя дурная кровь.
Мёд в моих кудрях и пепел,
Ты ж черна, черна, черна!
Я ещё ни разу не пил
Глаз таких – глухих до дна.
Это, несомненно, – ведьма, сказочно красивая и страстная гулёна: её искусные ласки довели поэта до неистовства, и он вводит в стихи всякую чертовщину и тарабарщину:
– Ждёт меня моя родня:
На болотной кочке филин,
Три совёнка, две сестры…
И даже угрожает:
– Заведу и убегу…
Вся округа дует в дудки,
Помогает в ловле мне.
Предположительно, поэма и стихотворение, написанные в 1932-м году, посвящены Зинаиде Богдановой, жившей в Москве по Боброву переулку, дом 4, кв. 1, куда Васильев пытался прописаться, но арест в марте 1932-го года нарушил его планы.
Продолжение здесь
Tags: ЛитературоведениеProject:MolokoAuthor: Васильев Павел
Васильева Н.П.
Ещё одна книга Н.П. Васильевой о жизни и творчестве Павла Васильева "Маленькие истории больших стихотворений" была опубликована в журнале МОЛОКО и на канале "Стакан молока". См. публикацию этой книги по главам
