В ноябре летали слабо. Погода была туманная в начале ноября. На ноябрьские праздники усилили боевое дежурство до четырёх человек. Я тоже там пропадал или был в усилении. Полк, пользуясь отсутствием смен, готовился к новому учебному году: подбивал итоги и делал графики лётной подготовки на следующий учебный год. Мой план на год: пройти маневренные воздушные бои в составе звена, понизить минимум, получить инструкторские допуски, если командиры дадут на них летать. В полку пополнения с училищ не ждали, замена уже прошла и перестановок больших не было. Я оставался во второй эскадрилье со своими Карамазовыми и Колей Т.
Управление эскадрильи тоже не изменилось. Комэск был амбициозен, надеялся на карьеру, но авторитетом в управлении полка не пользовался. А, значит, карьера ему в этом полку не светила. Но он был человек бесшабашный и неунывающий. Я наблюдал за своим непосредственным начальником, пытался определиться: может он меня чему-нибудь научить или нет? У меня в ходу был принцип: иди за лучшим командиром — и сам станешь лучше. А идти я мог только за теми, кто каждый день маячил перед глазами. И долго не мог дать себе ответ: то комэск мне нравился, то начинал раздражать своей неорганизованностью.
Он мог припоздниться на построение и, с ходу, сделав отмашку начальнику штаба эскадрильи, который хотел проинформировать его о наличии личного состава в строю, докладывал начальнику штаба полка, что эскадрилья в полном составе построена. Но через минуту приходил офицер нашей эскадрильи и просился в строй. Начальник штаба полка укоризненно смотрел на нашего комэску и разводил руками, мол, недостоверные сведения даёшь, гвардии подполковник. Комэск пожимал плечами, мол, бывает, меня подчинённые обманули, доложив, что все в сборе.
В лётной подготовке он тоже не отличался методичностью. А, главное, у него часто бывали отказы авиатехники. Мелкие, но часто. После полёта он опускался по стремянке на бетонку, снимал шлем с потной головы, закуривал беломорину, и, сильно жестикулируя руками, начинал раздавать замечания инженерам эскадрильи, которые его встречали после полёта. Инженеры внимали, бросались устранять замечания, но чаще всего оставались после проверки замечания лётчика в недоумении: всё функционировало нормально. Лётчики давно заметили за комэской эту странность и не придавали ей никакого значения.
Однажды я должен был лететь после комэски на самолёте. Придя на стоянку, обнаружил перед моим самолётом инженеров, которые не знали что делать: выпускать самолёт или дальше искать неисправность, которая не подтверждалась. Я предложил им отписаться и выпустить меня в полёт, где я проверю этот режим прицела. Если он подтвердится, то сделаю запись после полёта и они будут дальше ковыряться. Инженер по РЭО согласился.
Прицел работал в полёте штатно на всех режимах. Рассказал про это инженерам после полёта, они успокоились. А я продолжал удивляться количеству отказов у комэски и считать себя везунчиком в этом отношении.
В повседневном общении комэск был прост, незлобив, незлопамятен. По-детски обижался, если обнаруживал, что его обманули. Хотя сам периодически подавал пример этого всей эскадрилье, когда решал не докладывать об отсутствии кого-нибудь из личного состава на утреннем построении начальнику штаба полка.
У него в голове была уйма примеров из лётной практики на каждый случай из шифротелеграмм по происшествиям в ВВС. Иногда он увлекался рассказами на эскадрильском контроле готовности о своих случаях, забывая зачем перед ним сидит эскадрилья. И никто его не перебивал, хотя уже некоторые слышали эти истории несколько раз. Потом от авиации он переходил на свою срочную службу в ВДВ. Тут его фантазии захлёстывали через край: и тонул он, и замерзал, и голодал, и по 150 километров марш-броски совершал. Заметив недоверчивые улыбки подчинённых, он спохватывался, вспоминал что он проводит контроль готовности. Но время уже вышло, надо идти на полковой контроль. Он грустно закрывал Журнал контроля и давал команду переходить в общий класс.
Периодически у него возникали всякие прожекты на разные служебные темы, которые деликатно блокировались управлением эскадрильи и совсем не деликатно — управлением полка. Командир полка заслышав очередное оригинальное предложение комэски-2, испепелял его взглядом и красиво затыкал словесно. А если это было в отсутствие командира, то его заместитель Баранов делал большие глаза, присвистывал и крутил у виска пальцем, некрасиво затыкая и словесно при всём лётном составе полка.
Верхушка полка относилась к нашему комэске, как к молодому несмышлёному лейтенанту. Это выглядело нетактично, мне было жалко нашего командира, но я понимал, что он сам себя так поставил в полку. И по другому он жить не может.
Эскадрилья относилась к своему командиру, как к большому ребёнку, которого зачем-то назначили командовать подразделением полка. Терпела его закидоны, соблюдала субординацию в отношениях. И делала своё дело, не расслабляясь.
Замом по лётной в нашей эскадрилье был майор уже в таком же возрасте, что и комэск. Спокойный, знающий своё дело офицер. Он тянул в эскадрилье всю методическую работу и учёт. Его потолком была должность командира эскадрильи — академию он не заканчивал и желанием учиться не горел. Наш комэск, прибыв из академии, перехватил у зама должность. Но зам уже и не жаждал такой власти, ему нравилось быть вторым номером. Лётчики любят и уважают, карандаш в своей руке — летай сам или за инструктора. И за всякие портянки, помывку, самоволки бойцов - не дерут. Только лётная работа. Ручка, газ, получка. Лепота!
Под стать заму был и его ведомый — начальник штаба эскадрильи. Майор в возрасте, которому уже подполковничья должность не светила. Он был на своём месте и не претендовал на повышение. Дело своё знал, был скрупулёзен, точен, дисциплинирован. Любил военную форму и носил её с лоском. Настоящий начальник штаба эскадрильи! Всякие наряды по полку и ответственных в казарму распределял справедливо среди офицеров. Всё у него было на карандаше, всё учтено и подсчитано. И без всякого крика и нервов.
Майоры были довольны местом службы, довольны своими должностями, в бой не рвались, петли гнули по привычке, без азарта, стараясь пилотировать на границе минимальных перегрузок. Здоровье и на пенсии пригодится. Мечтали замениться после Германии в хорошее место, где можно остаться жить после дембеля. Но молодёжи в воздушных боях себе на хвост не давали сесть - самолюбие не позволяло. Прилетали после воздушной карусели разгорячённые, собирались в кучку для разбора полёта и добродушно пеняли капитанам да старлеям: « Что же вы нас не жалеете? Нам такие перегрузки уже противопоказаны». Но глаза у них горели удовольствием победы. Есть ещё порох в пороховницах!
Несколько особняком — такая уж должность — держался замполит эскадрильи. Мужик спокойный и правильный, но амбиций ещё не растерял — заочно учился в академии. Громких речей не любил, ему больше нравилось персонально с человеком потолковать вполголоса. Лётный состав знал хорошо, он тоже прибыл из Прибалтики, вместе с двумя звеньями, которые и были в нашей эскадрилье. Только моё звено, и я сам, как самый свежий, были у него под изучением. Дело своё майор знал и был на хорошем счету в полку и у партийно-политического аппарата. Личному составу он нравился, с ним можно было поговорить по душам, в полной уверенности, что твоих откровений никто больше не узнает.
Только одна головная боль была у замполита — наш комэск с его оригинальным стилем управления на земле, а больше — в воздухе. Полёты в паре с комэской очень не нравились замполиту, особенно — на воздушный бой. Он приходил после них в комнату на старт красный, со сконфуженной улыбкой, зная, что народ майорский встретит его шутками и прибаутками, а капитаны будут на него смотреть с усмешкой и сочувствием. Замполит молча разводил руками, никогда не отвечая на такие шутки. Стоически нёс свой крест ведомого нашего комэски.
Всё дело было в том, что комэск был невоздержан в эфире, давал ведомому массу ненужной информации про свой режим полёта и очередные действия. Подполковник управлял майором, как курсантом, который первый раз «сосёт крыло». А уж если пара вела воздушный бой, то в эфир невозможно было втиснуться, комэск полностью забивал его своими командами ведомому, информацией, докладами и переговорами с офицерами боевого управления. И градус эмоций у комэски при этом зашкаливал — граничил с паническим уровнем. Конечно, комэск не паниковал. Он возбуждался азартом воздушного боя до крика фальцетом, словно молодая гончая, которая первый раз увидела зайца. А флегматичному замполиту это претило, а больше этого ему не нравилось то, что в воздухе комэск ведёт его на словесном поводке. Это было оскорбительно майору, но начальник есть начальник. Приходилось терпеть.
Лётный состав в эскадрилье на этот момент был поголовно с 1-м классом. Командиры звеньев были моего года выпуска, только с другого училища. Парни солидные и спокойные, майорский срок у них был на подходе и в этом полку они надеялись получить майорские должности. Если получится. Командир полка не любил нашего комэску и наших лётчиков. Он всех не любил, но наших ПВОшников — особенно. Я в очереди на майора был крайним среди командиров звеньев: и капитана мне на год задержали и в полк прибыл на год позже. Мне майорская должность не светила вообще при этом командире полка.
Рядовые лётчики представляли собой довольно пёструю картину и по характерам и по амбициям. Был среди них и постоянный «мальчик для битья» Витя Р. - шумный и немного безалаберный южанин. Маленький, не по годам плотный, крепко сбитый и «толстокожий». Постоянные подколки коллег его не раздражали, а только смешили. Он чаще других давал повод управлению полка поднимать его на разборе полётов и отрываться на нём, упражняясь в остроумии. Он легко винился перед начальством и ещё легче забывал о своей вине. Его редко увидишь грустным и в общении он был, по-кавказски, прилипчив.
Жил он в нашем подъезде и пытался, как старожил городка, меня опекать поначалу. Была у него дурацкая привычка - подойти сзади и приподнять человека. Это меня сильно раздражало. И когда он сломал мне ребро таким приветствием, я решительно от его опеки отказался. Мне долго пришлось делать бандаж и терпеть боль в полётах, пока там всё срослось. Признаться доктору я не решался, мне надо было летать, а командир полка зверел, когда лётчика доктор отстранял от полётов.
А тут ещё пришло известие, что полк будет в следующем году по весне подвергнут проверке в Марах. Командир полка не мог ударить в грязь лицом. Каждый штык был на счету. Предстояла напряжённая подготовка.
Да что же это такое!? Опять Мары и опять я - самое слабое звено в эскадрилье. Да что там в эскадрилье, в полку — тоже.
