В 1654 году в Россию пришла чума, и это была самая крупная эпидемия, выпавшая на страну в 17 веке. Москву, с которой началась болезнь, охватила паника, и люди, стремясь уехать от очага заболевания, стали разносить его вглубь страны. Уже в сентябре того же года эпидемия охватила почти всю центральную часть России. Такая катастрофа не могла оставить государство прежним...
Слухи о скором «приближении» страшной болезни доходили и раньше. Первые заражения проявились в Казани, Ярославле и Рыбинске, однако самый большой удар пришелся на Москву.
В июле 1654 году по распоряжению патриарха Никона царица с семейством выехала из Москвы, вслед за ними покинул город и сам священнослужитель. Царь же по случаю войны с Польшей находился в это время в Смоленске. Не разбираясь, в чем дело, уехали и многие родовитые семьи, забирая с собой часть крепостного люда. Однако большая часть горожан либо не знали о начинавшейся чуме, либо предпочитали ее игнорировать.
С первых дней появления большого количества заболевших власти стали принимать меры по изоляции местностей. По приказанию царицы в Москве заперли все дворцовые ворота и входы во дворец. Двери и окна в государевых палатах заделали кирпичом и замазали известью, причем каменщики работали только снаружи, не входя внутрь.
В сентябре князь Пронский, царский наместник в Москве, доносил монарху, что моровое поветрие усиливается и что «православных христиан остается немного». Прошло совсем немного времени, когда стало заметно, что в Москве и в пригородах осталось очень мало людей. Погибли или разбежались почти все стрелецкие полки, как и столичные дьяки. Некому даже было охранять ворота в город. По улицам Москвы валялись трупы, пожираемые бесхозными собаками. Всюду царил настоящий хаос. Сам Пронский умер 3 сентября, а его заместитель Хилков — 12 сентября. Все приказы закрыли.
Положение дел становилось хуже день ото дня. В городе начались грабежи. Павел Алеппский в своих заметках сообщал: число умерших в столице за все время эпидемии равнялось 480 тысячам человек. Цифры поражают даже сейчас, а тогда это количество и вовсе было ошеломляющим. Однако верить им полностью не стоит, население города тогда банально не доходило до такого числа. К тому же часть людей просто убежала.
Деньги, отчеканенные до появления морового поветрия, царица велела отправить к царю в Смоленск, а чеканенные позже — в Спасский монастырь. Их везли под строгим конвоем и только там, где заболевание себя не проявило. Обо всем происходящем она велела писать Алексею Михайловичу, причем каждое донесение переписывалось, а подлинники сжигались.
В конце апреля на всех дорогах, ведущих в Москву, были выставлены заставы. Особенно строго следили на Можайской дороге, которая шла на Смоленск. Не допустить заразу в армию стало первой заботой властей, озабоченных также и неспокойной внешнеполитической обстановкой. Для ямщиков, возивших гонцов к царю и возвращавшихся в свои города, где не было морового поветрия, организовали трехнедельный карантин на заставах. Также строго следили за дорогами, которые вели в Калязин монастырь, где жили царица и царевич. Когда они решили ехать навстречу царю, царица приказала заказать суда в слободах, где не было поветрия. Доставляли их по Волге ночью, не приставая к «заповетренным» местам.
По этим дорогам было запрещено перевозить трупы. Когда по пути в Калязин монастырь по недосмотру было перевезено тело дворянки Гавреневой, сразц же отдали приказ перевезти на это место 10 саженей дров, сложить их по сторонам дороги и сжечь. Золу вывезли, а дорогу засыпали свежей землей. Когда царица прибыла в Новгород, который эпидемия не затронула, из него прогнали всех, кто приехал туда из Москвы.
В местах, где проводились карантинные мероприятия, «рыбный привоз» и «скотный пригон» прекращался. Запрещалось выезжать в лес за дровами, в поле за сеном, на ближайшие мельницы. Население испытывало лишения, начинались голод, цинга и другие болезни. Доходило даже до убийств с целью каннибализма, о чем тоже докладывалось царю. Из тюрем толпами сбегали законченные, и вернуть удалось далеко не всех, да и некому этим было заниматься.
Первое время жителям столицы разрешалось выезжать в подмосковные деревни или другие города. Но эпидемия добираюсь и туда: 1 августа случаи чумы появились в Туле, 4 августа - в Торжке, 10 августа - в Калуге, 15 августа - в Звенигороде, 26 августа - в Ржеве и Суздале, 1 сентября - в Белове и Мценске, 5 сентября - в Дедилове и Малоярославце, 6 сентября - в Кашине. Власти посчитали, что чуму разносят москвичи, и в сентябре закрыли город. Имена «разносчиков» активно заносили в специальные летописи. Самыми активными среди таких людей считались стрельцы.
Воевода послал из Коломны к царю одного за другим 16 гонцов, но ни один не добрался до места назначения. Каждый из них умер от чумы по пути.
Конечно, как это обычно бывает, на самых страшных бедствиях умудряются наживиться. В данном случае самыми беспринципными оказались священники: «Оставшиеся в живых священники приобрели огромные богатства, ибо, не успевая погребать по одиночке, они отпевали за раз многих, и брали за них, сколько хотели. Обедня священника доходила до 3 динаров (рублей) и больше, да и за эту цену не всегда можно было иметь… Под конец уже не успевали хоронить покойников, стали копать ямы, куда и бросали их».
Нельзя сказать, что и чиновники во всем этом показали себя с сердечной стороны. Казна, необходимая для ведения противоборства с западными державами, должна была при любых обстоятельствах пополняться. Не останавливало сбор и почти поголовное вымирание населения. В 1657 году царю доносили, что в Пусторжевском и Луцком округе «пошлины собирать не на ком, чинится большой недобор». Решение было принято быстро: «Будь чего не доберут, и то все на них (на сборщиках) допросить будет вдвое, а впередь бы они не плутовали да не отписывались». Недоимка каралась смертью.
В ноябре эпидемия в Москве пошла на убыль, в декабре - прекратилась совсем. Однако оставшиеся в некоторых местах очаги спровоцировали новую, хоть и менее смертоносную, вспышку эпидемии 1656-1657 годов, которая затронула в основном низовья Волги, Смоленск и Казань.
После эпидемии почти четвертая часть дворов бояр, окольничьих и дьяков вымерла начисто. На дворе князя Трубецкого «осталось в живых восемь человек, а умре 270 человек».
В начале января, после взятия Смоленска, в столицу вернулся Алексей Михайлович. Перед въездом город он некоторое время стоял на Воробьевых горах и ждал, пока на улицах все очистят. В Москве даже после окончания мора еще оставались не похороненные трупы. Это постарались быстро исправить, пустые дома сломали, а все в них находившееся сожгли. Незадолго до него возвратился и патриарх Никон.
Хоть в театр военных действий чума попасть не успела, сокращение количества граждан и хозяйственный упадок сказались и на боеспособности армии. Тогда в России впервые был применен рекрутский набор, но прошел он не особо удачно и нужно количества солдат не призвал, отчего и остался забыт потомками. Однако вражеские формирования чума тоже не щадила, так что обе стороны испытывали схожие проблемы.
Среди простого населения чума была воспринята как кара небес. Обвиняли в первую очередь патриарха Никона, главного инициатора проведенной незадолго до этого церковной реформы, расколовшей русское общество на две части. Для многих свершившиеся реформы были настоящим богохульством, отчего в свалившимся на них заболевании они видели наказание за эти ошибки. Староверы усилили свои позиции, в ответ на это власть еще сильнее ужесточила меры против них.
Таким образом, эпидемия смогла затронуть почти все сферы жизни российского общества. Алексей Михайлович говорил об утрате душевного равновесия после случившегося, и действительно страх перед болезнями преследовал его затем до конца жизни. Зато в массах людей случился перелом во взглядах, люди стали заниматься противоэпидемическими мероприятиями и намного ответственнее относиться к предупреждениями разного рода заболеваний.
