Хаиму Сутину (1893-1943) не повезло. В отличие от своего друга Амедео Модильяни, он не был красавцем, не влюбил в себя русскую поэтессу и не умер в нищете молодым. Наверное, поэтому и не стал легендой после смерти, в отличие от итальянца. Да, его картинами гордятся лучшие музеи мира и богатые коллекционеры, выставки проходят с огромным успехом, но у широкой публики Сутин успехом не пользуется.
Наверное, он слишком обжигающ. Этот еврей из белорусского местечка Смиловичи, вырвавшийся из удушающего окружения, смог получить очень неплохое художественное образование, добраться до Парижа и, спустя несколько лет жуткой нищеты, привлечь к себе внимание критиков и меценатов. Голодное существование осталось в прошлом, Сутин становился все более известен, удивлял многих, что из молчаливого зашуганного оборвыша превратился во франта. Но живопись его не изменилась.
Почти во всех его работах, от самых ранних до самых поздних, есть боль и нерв. Снова и снова он изображал зажатых напряженных детей с пронзительным взглядом, растерзанные бычьи туши, горящие на темном фоне гладиолусы, напоминающие сгустки крови. В больших «дозах» он утомляет и даже раздражает. Но и восхищает сочетанием жгучих красок, огромной экспрессии и, неожиданно, утонченности.
Многим Сутин и в жизни, и в творчестве казался как минимум странным. Но живописцы прекрасно знали ему цену. Пристрастный и строгий Константин Коровин считал Сутина одним из лучших художников мира. А не менее строгий Роберт Фальк так вспоминал о своих первых впечатлениях от его картин: «В большой витрине, занимая ее почти всю, висел натюрморт — "Мясная туша". Я поглядел и обомлел — так она была хороша силой реального цвета. Я спросил: "Кто это?" И длинноволосый, с каким-то даже раздражением, мол, разве не знаете, это ведь Сутин! А тут же стоявший, как оказалось, собиратель, признался: "А я уж было хотел продать моего Сутина. Вот дурак. Его надо покупать для Лувра!"»
Незадолго до своего возвращения в СССР Фальк познакомился и с самим художником. Вот как он описывал его: «Он большой чудак, странный. Большого роста, колоссальный, толстый нос, низкий лоб и чудесные глаза. Красивые, горячие, человеческие. Когда я увидел эти глаза, стало понятно, что он так пишет». Есть в воспоминаниях Роберта Рафаиловича и такие слова, много говорящие о Сутине: «Он растрогался, проводил меня домой и дорогой чудесно говорил о Рембрандте. Об искусстве он говорил с немногими, никогда — с посторонними и при них. Чувствовалось, что то, что он говорит, самое для него нужное, его реальность, его любовь».
Писать он продолжал до самого конца, несмотря на мучительную болезнь, разразившуюся мировую войну, потерю дорогих людей. В одном из поздних своих отчаянных писем, описывая надвигающийся ужас, он сказал: Сейчас всё кругом рушится, всё происходящее несёт людям горе. Чтобы забыть об этом кошмаре, я пишу картины, рисую, читаю…»
