Они стали разрывать смерзшуюся землю и под ней нашли Холодова. Он не лежал, а стоял под землей; в последнюю секунду взрыва он вскинул над собой штыком вверх стиснутую в руках винтовку.
"День в день 80 лет назад".
Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали. И те, затаённые обиды, запертые в пыльных шкафах на западе, передаются с генами потомкам. Теперь они ищут реванша сегодня...
Легко судить о том, что было с позиции прошедшего времени, всё кажется ясным, легко и отчётливо разбираются просчёты, но как видит это время корреспондент здесь и сейчас - сегодня представляется удивительным. Он вкладывает живые камни строк в стену "плача", любви и ненависти - и это становится чрезвычайно актуально.
Статья опубликована в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 27 февраля 1943 г., суббота.
Путь на запад
Наверно потом многое забудется и, просматривая потрепанные блокноты военного времени, часто среди полустертых карандашных строчек не сможешь вспомнить, к кому относятся записанные там имена, названия, даты. Но самое главное всё равно останется не столько в памяти, сколько в сердце. Это то чувство, с которым мы воюем, то знание души народа, которое никогда не будет таким ясным, таким осязаемым, как сейчас, потому что именно в тяжкую и грозную годину раскрывается эта душа перед твоими глазами во всей широте ее и силе.
До войны немецкие профессора и литераторы любили философствовать на темы о загадочной душе русского народа. Немцы не поняли этой души. Но во время войны, перейдя от философствования к убийству, они инстинктивно почувствовали ее силу и неодолимость, и свидетельством тому служат вот эти лежащие сейчас передо мной их газетные листки. Они датированы августом, когда немцы ворвались в Краснодар, сентябрем, когда они брали Нальчик, октябрем, когда они уже взбирались на перевалы Кавказского хребта. Казалось, им улыбалось военное счастье, но рядом с победоносными сводками в каждой их грязной газетке, на каждой странице всё одна и та же раздраженная, кричащая, истерическая нота: «Русские не вернутся», «Русские больше не вернутся». Немцы могли поработить часть земли, но не могли поработить душу народа. Народ зная, что немцы будут изгнаны. С этим убеждением советские люди умирали, и горечь для них состояла не в том, что немец победил, а в том, что они не доживут до того, когда немца прогонят.
Одно и то же чувство владело сердцами и людей, оставшихся в немецком тылу, и людей, уходивших с нашей отступавшей армией. Когда вспоминаешь двадцать месяцев войны, то невольно приходится вспоминать много тяжелых минут, много отданных городов. Но я не помню ни одного города, из которого мы бы отступили насовсем. Я не помню ни одного одессита, ни одного харьковчанина, ни одного калининца, который бы не говорил о том, что будет, когда он вернется в свой родной город. Я не помню человека, который бы ставил под сомнение, что мы вернемся туда, откуда ушли. Он порой гадал о своей личной судьбе — вернусь или не доживу, — но судьбу родного народа и родного города он никогда не ставил под сомнение.
Недавно ночью, в мокрую, вьюжную метель, проезжая через прифронтовую полосу, у разрушенного моста мы встретили бойцов железнодорожной бригады. Они работали яростно, остервенело, несмотря на зиму, сбросив с себя шинели и ватники. Взрывая за собой мосты и разворачивая железную дорогу, они прошли с запада на восток, всегда последними, весь тягостный путь от Киевщины до Кавказа. Может быть, у них больше, чем у кого бы то ни было, с отступлением было связано особенно больное, особенно тягостное чувство. Они шли самыми последними и рвали за собой всё, что на их глазах строилось четверть века. Они рвали мосты через Днепр, через Донец, через Дон, через Сал, через Терек, и почти невыносимая тяжесть накопилась у них на душе за эти месяцы отступления, которые они исчисляли не столько днями, сколько километрами взорванных путей и взлетевших в небо пролетов. Теперь они вслед за армией шли с востока на запад и вслед за взрывавшими мосты немцами строили их в обратном порядке через Терек, через Сал, через Дон. Они работали с яростью, с остервенением людей, которым очень некогда. Они восстанавливали за восемь дней те мосты, которые немцы восстанавливали за 35 дней; чем сильнее был разрушен мост, чем больше было взорвано пролетов, тем с большим задором они подходили к этим взорванным руинам, тем лучше спорилась их злая и веселая работа.
Они рассказали мне один случай, происшедший у Дарг-Кохского моста, случай, который кажется поэтическим символом. Когда осенью мы отступали от Дарг-Коха, то последним взрывать Дарг-Кохский мост остался лейтенант Холодов. Мост был заминирован. Холодов дождался, когда два десятка немецких автоматчиков дошли до середины моста, и поджег шнур. В последнюю секунду немцы заметили его, они бросились через мост вперед, один из них автоматной очередью убил Холодова. В ту же секунду мост вместе с немцами взлетел на воздух. Падая, Холодов сжал в руках винтовку, и лавиной обрушившегося камня и земли его засыпало тут же у моста. Силой взрыва над ним насыпало большой могильный холм. Прошло время. Зимой, когда мы перешли в наступление и вышли обратно на тот берег реки, железнодорожники, прибывшие для восстановления моста, увидели этот каменистый холм, среди камней и земли торчало заржавленное острие штыка.
— Здесь Холодов! — сказали они, движимые каким-то инстинктивным чувством.
Они стали разрывать смерзшуюся землю и под ней нашли Холодова. Он не лежал, а стоял под землей; в последнюю секунду взрыва он вскинул над собой штыком вверх стиснутую в руках винтовку.
Как мертвый часовой, простоял он под землей эти полтора месяца, словно ожидая товарищей, которые вернутся к этому мосту, как они рано или поздно вернутся ко всем взорванным ими при отступлении мостам и через Дон, и через Днепр, и через Буг, и через Днестр.
Не каждый солдат в точности знает географию, не каждый знает подробности истории России, её битв и походов и ту цену, которой заплатили наши предки за нерушимость нашей земли, но у каждого солдата болит душа за всю Россию, и если он кубанец или ростовчанин и уже отбито у немца его родное село или город, душа его попрежнему болит за Киев, за Смоленск и попрежнему он называет эти города в числе тех заветных мест, до которых он лично сам непременно должен дойти своей как бы неспешной, а в то же время скорой солдатской походкой. Всосанное с молоком матери чувство родины и без географии подсказывает бойцу, как далеко еще на запад тянется родная земля. Его беспокойное сердце не угомонится до тех пор, пока он не дойдет до края этой земли, а итти тяжело от Сталинграда сюда, к Азовскому морю. Через калмыцкие, аксайские, сальские степи протопали солдатские сапоги. Пехота вдет с почерневшими от мороза и ветров лицами, с натруженными ногами, с растрескавшимися красными руками. В снежные заносы, когда ни одна машина не могла сдвинуться с места, 30 верст на руках вместе с пехотой протащили свои пушки артиллеристы майора Рогача. По нескольку суток в зимнюю стужу не вылезали из своих железных коробок танкисты Ротмистрова, нужно было дьявольское терпенье, чтобы перетащить тяжелые танки через реки Цымлу, Кушеу, Куберле, Очл, Маныч.
Через полузамерзающие болота и заводи, обходя немцев, люди шли, чтобы, добравшись до твердого места, можно было шибче итти на немца. Если бы мертвые могли говорить с живыми, то мертвые герои Перекопа, также переходившие в двадцатом году через Сиваш, встали бы из могил и сказали своим сыновьям: «Герои!» Небывалые тяготы перенесла и переносит армия в эти зимние месяцы, переносит вся, от солдата до генерала, и одна могучая народная душа живет во всех этих людях. Если я могу рассказать про сержанта Старчевого, прошедшего от Сталинграда, до Ростова через такое, что и присниться не может человеку, пешком, с винтовкой, с вещевым мешком за плечами, то я могу рассказать и про генерала, который командовал войсками, где служил сержант Старчевой, про генерала, у которого открылись старые раны и который, терпя боль и муку, шел вперед со своей армией и на коротких привалах лежал ничком, закрыв глаза, и, превозмогая боль, по телефону обычным своим ровным голосом приказывал и бодрил шедших с ним счастливых победой людей. (Константин СИМОНОВ).
Ну и где, Ольга Любимова, Министр русской культуры - авторы, способные донести пером и интеллектом суть происходящего? Если нет среди окружения вашего подобных, обратитесь хотя бы к мастерам ЛГБТ. Пусть они, как смогут, отработают ваши преференции и гранты. Почему от Министерства культуры вот уже целый год круглый ноль?
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Президентскими грантами, мы продолжаем публикации проекта "День в день 80 лет назад". Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.
