Я собрал документы солдат и офицера, вытащил из солдатских подсумков длинные магазины для автомата, всё уложил в свой вещмешок. На обратном пути, пытаясь как-то завязать разговор, спросил:
- Как мне так повезло, что офицер меня не убил, ведь пуля попала мне в грудь?
- Книжка твоя тебя спасла.
Это была книга про морские путешествия. Когда я её нашёл, то у неё отсутствовала обложка и десять страниц в начале. То чего не хватало на этих десяти страницах, я домыслил сам. Я берёг эту книгу хоть и читал её уже, наверное, раз шесть. Сколько бы у меня не просили взрослые партизаны оторвать листок для своих самокруток, я всегда отказывал. Боясь, что без меня её скурят, я всегда брал её с собой, никогда не оставлял в землянке, где располагалось отделение разведчиков. Мне было жаль мужчин, но эту привычку я не считал нужной, тем более в отряде они курили всё, что могло хоть какой-то дым дать, табака-то не было! «Лучше бы они её скурили, чем её, пробитую пулей, бросить на дороге!» - переживал я. Я ещё долго шёл, мысленно сокрушаясь по поводу книги, и то недовольство, что сидело во мне по этому поводу желало, чтобы Зоя устала и попросила привала, а я бы тогда со всей своей героической стойкостью, подгонял её, но этого я не дождался! Она шла, молчала и шла.
Мы подошли к речке, при тёплой зиме она почти не замёрзла, ручеёк с открытой водой тёк с весёлым плеском. Я знал, что до поста нашего отряда надо пройти вдоль воды ещё километров пять. А там, если что, и сани могут приехать за нами. Существовал ряд сигналов, которые от поста к посту передавались до отряда. Подумав про сани, я поймал себя на мысли, что устал, из-за боли в груди мне стало тяжело идти. И не просто надо было идти, а время от времени перелазить через упавшие деревья, прыгать и вылезать из ям и оврагов. Сколько я не пытался подвести девушку к разговору о посёлке, о ней самой, в ответ только молчание и взгляд уверенных глаз. Я решил набрать свежей воды. Фляжка! Я даже попить ей ни разу не предложил, хотя видел, как она на ходу ест снег. Наш отрядный доктор говорил, что так категорически делать нельзя, а она ест. Она что железная?! Стоя на берегу речки, я решил не доставать фляжку из вещмешка, стало стыдно. Мы горстями попили холодной воды, не глотая её сразу, а подержав немного во рту. Посмотрев на меня Зоя спросила:
- А ты что, не куришь?
Я не мог хорошо разглядеть её лицо из-за жутких синяков, но почувствовал, что она прищурилась при вопросе.
- Нет, не курю, и всем другим не советую это делать!
- А я думала, что все партизаны курят.
Мне показалось, что она опять прищурилась. "Издевается, из себя вывести хочет. Ну, ничего, я сильный и девчонок не боюсь". Я поймал себя на мысли о её возрасте, интересно стало. По виду одногодка, а по словам и характеру, так лет на пять старше! Ладно, придём в отряд, разберёмся. Только сейчас до меня дошло то, что случилось. Лежать в лёжке я должен был до позднего вечера, вернуться в отряд уже по темноте, а на улице ещё совсем светло. Я стал вспоминать, сколько было время, когда всё произошло. Что бы часто не доставать из кармана часы, я придумал свою систему. Втыкал в снег палочки напротив лица, так отмечал время. Залёг я в седьмом часу утра, а палочек на момент боя было шесть, получается, первый час дня всего был. Ох, и влетит мне от командира! Ну, а с другой стороны, что мне оставалось делать? Пройдя по реке до заветной сосны, говорили, что ей триста лет, я присел, показал Зое, что надо сделать так же. Когда она присела, я два раза тихо свистнул. Две секунды и в ответ послышался чуть слышный свист. Всё, свои, пришли. Мы вышли из укрытия и через открытую полянку, по подмёрзшему болотцу пошли к высокому холму. Наблюдатель всегда был на самой вершине и хорошо видел местность перед собой. Это был самый спокойный пост в отряде, чужие здесь не ходили.
Из-за завала, вышел человек с автоматом, я узнал его, это был Мухин. Большой и молчаливый, очень молчаливый и очень большой. Знал ли кто в отряде, откуда Мухин будет, что у него в жизни случилось? Он как-то просто появился, сказал три слова командиру и остался, это было уже давно. Я не знал его имени, да, наверное, и никто не знал. Пытались спрашивать, не говорил, просто молчал. Один из любителей пошутить дал ему прозвище - муха. Он его так к сосне прижал, что шутник из сапог выскочил! Болтал ногами с развязавшимися портянками в воздухе, пока из землянки не вышел комиссар отряда. Оттащили Мухина, прозвище понятное дело не прижилось! Его побаивались, но если с ним идти на пост, то все тянули руки. Желанный напарник был этот молчаливый и большой Мухин.
Мы с Зоей подошли к Мухину, тот по своему обыкновению только взглядом спросил - кто это? Я, не зная, как и что ответить, многозначительно сказал:
- Это со мной, нам к командиру надо.
Мухин показал взглядом за мою спину, в лес, я его понял, сказал, что за мной никого нет. Судя по глазам Мухина, он не очень-то и поверил, но подвинулся, пропуская нас на проложенную в снегу тропинку. Тропинку! Это была дорога, по которой пара могла идти, взявшись за руки. Настолько широко Мухин расставлял ноги, когда шёл. Пройдя мимо Мухина, который не отводил взгляда от леса, мы зашли за холм, спустились в окоп. Там был Георгиев Николай, красноармеец из окруженцев. Он встретился разведчикам ещё летом, рассказал, что сбежал из плена в то время, когда его и других пленных везли на работы. Сбежало их, по его словам, пятеро, а встретился он один. Что стало с другими так тогда никто, ничего, и не узнал. Георгиев налил нам чай, почти горячий, он умел так развести огонь, что почти не было дыма. Он был вторым после Мухина, с кем все хотели идти на пост. Полезное оказывается это знание! Меня он обещал этому волшебству научить, но, наверное, боясь потерять свою значимость в отряде, школу оттягивал.
- Скучно одному, ты с девчонкой в дозор ходишь?
Зоя, как только мы вышли к Мухину, завязала тряпицей своё лицо. Видно было только глаза.
- Спросишь потом у командира, может, скажет тебе чего!
Во мне бушевала обида за оттягивающиеся уроки по разведению костра без дыма.
- Можешь нам сани организовать, давно идём, устали? - я соврал, устал, кажется только я.
- Ну если просишь, как отказать!
Георгиев вышел из окопчика и два раза стукнул по сосне, что была рядом, колотушкой.
- Ждите, будут вам сани. Есть хотите?
Есть очень хотелось, у меня в мешке был хлеб и сахар, а Матвеевич – повар наш, перед моим уходом сунул мне в руку кусочек солёного сала.
Повернув голову, я увидел, что Николай смотрит на Зою, а ещё по его щеке текла слеза. Да и не слеза это была, а ведро воды медленно стекало по его щеке. В отряде конечно брились, но с приборами было туго и от того получалось редко. Командир закрывал на это глаза, хотя сам всегда ходил гладкий как голенище сапога. Принесли как-то разведчики три опасные бритвы, трофеи взяли в вылазке, так он распорядился одну в отряд, а две в наш госпиталь отдать. Теперь доктор ими операции делает. Так вот, эта слезище упёрлась в щетину на щеке Николая и остановилась. По всем законам физики или ещё чего-то из того, что я в школе проходил, она должна была упасть, но слеза стояла и не двигалась. Я замер, я никогда не видел, чтобы мужчина плакал! Повисла тишина, которую нарушил третий боец, он тоже был на этом посту. Один из троих всегда должен был быть на вершине холма, там вид на всё болотце и подступы к нему. Вероятно его сменил Мухин. Это был хитрый и честолюбивый Антохин! Что бы он ни сделал в отряде, сразу просил медаль или благодарность, но несмотря на это в отряде его уважали. В одном из боевых выходов партизан, которым командовал комиссар, он, когда они наткнулись на засаду, прикрыл того своим телом, схлопотал пулю. Будучи уже раненым, с помощью гранаты, подавил немецкий пулемёт, обойдя его с тыла, после чего, его же и принёс к месту сбора группы вместе с патронными ящиками. Ему тогда дали медаль «За отвагу»! Антохин был рад, всё сетовал, что нет фотоаппарата, чтобы сделать карточку и отправить домой на загляденье его родителям и будущей жене. Антохин упал в окоп и, пролезая под натянутый в качестве маскировки тент, сетовал на сложность службы в партизанах. На эту службу он жаловался всегда: при раздаче каши, при выдаче трофейной одежды. Такой он был. Он хотел, что-то язвительно спросить, но увидел Зою. Лицо его при виде её менялось почти каждые две секунды. После трёх минут молчания он сказал, что надо как-то скрасить время нахождения милой девушки и предложил чай, но увидев у нас в руках кружки. Вызвавшись сменить Мухина на посту, выскочил из окопа, чуть не стянув с него натянутый тент. Создалась ещё более гнетущая тишина. Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил у Николая, когда будут сани. Николай поморщил лоб, наверное, он считал время плюсуя к нему даже направление ветра. Ничего не высчитав, он ответил просто: "Сегодня".
Продолжение следует.
