Эрих Освальд Ханс Карл Мариа фон Штро́гейм и Норденвалль.
Нет, обладатель столь звучного имени не был рафинированным вельможей или суровым прусским полководцем, хотя наш герой всю жизнь стремился к ореолу аристократической военной славы. С юных лет мечтая об этом невозможном для себя призвании, в итоге в глазах широкой общественности он играючи затмил образы реальных аристократов и офицеров.
«Я думал, что буду романтическим героем. Вместо этого я совершил все преступления, какие только есть, от убийства до поджога, я выкидывал детей из окон, стрелял старикам в спину»…
Этот человек вошел в историю как Эрих фон Штрогейм.
Есть мнение, что Штрогейму следовало появиться в эпоху Netflix, ну или по меньшей мере к моменту зарождения телевидения. Потому как в рамках немого кино его продуманным, дерзко реалистичным и самое главное — многочасовым постановкам было ужасно тесно. В едва зародившемся кинематографе попросту не существовало спроса на авторское кино, что позволило бы ему развернуться во всю широту своего таланта. Но времена не выбирают, равно как и семью и место рождения...
«Мой отец был графом, а мать до замужества — баронессой и фрейлиной покойной императрицы Елизаветы».
Несмотря на противоречия с его новаторским творчеством, всё же лишь та эпоха, в которую жил и творил Штрогейм могла предоставить ему немыслимую ныне возможность создать свою личность с нуля. Он явился на порог голливудских киностудий с непоколебимым апломбом европейского аристократа, однако же им не являясь.
Эрих Освальд Штрогейм родился в Вене, 22 сентября 1885 года в довольно состоятельной еврейской семье, промышлявшей изготовлением и продажей головных уборов. В этой достаточно благополучной среде он и вырос, вдохновляясь эклектичной атмосферой культурной столицы Австро-Венгрии, переживавшей тогда золотой век.
Жадно впитывая всю её роскошь, юный Штрогейм мечтал вознестись в пестрый, опереточный мир высшего света. Низкорослый, не очень привлекательный мальчик еврейского происхождения, на которого косо смотрели в католическом обществе, он хотел быть совсем другим человеком — аристократом, офицером, героем и донжуаном. Его пылкая натура жаждала оседлать богемный мир Вены, став кавалерийским офицером. Но врачебная комиссия закрыла ему путь в конную гвардию. Повлиял также и национальный вопрос… Неутоленную страсть к мундиру и эполетам Штрогейм позже удовлетворит в своих фильмах, непременно снимаясь в роли офицера.
Выходец из среднего класса, еврей с никудышным образованием (диплом Торговой академии, полученный по настоянию семьи), он всеми силами стремился в среду, которая его отвергала. В старушке Европе происхождение человека не могло быть предано забвению, строго определяя место, занимаемое в обществе. И Штрогейм решил попытать счастья за океаном. Распрощавшись с семьей, в ноябре 1909 года пароходом он отправился в Нью-Йорк.
В Америке он мог заново родиться. Стать аристократом, высокопоставленным офицером, католиком — кем угодно. Ступив на землю острова Эллис, в регистрационной книге для иммигрантов он записался как «фон Штрогейм» и с тех пор прилагал все усилия для того, чтобы соответствовать своему новому титулу.
Представляясь австрийским аристократом, он исколесил все штаты, сменив множество неподобающих его «статусу» профессий. Подобно многим талантливым людям он понимал, что работа приказчиком или торговцем гораздо ниже его способностей. И в 1912 году Штрогейм решил сделаться писателем. Откровенно говоря, его первая пьеса написана плохо и не годилась для театральной сцены. Однако в ней впервые была затронута тема, ставшая затем характерной для Штрогейма — изысканное великолепие высшего общества, запятнанное пороками представителей знати. Постановка же с треском провалилась:
«К сожалению зрители смеялись, когда положено было плакать, и наоборот».
Артистов якобы даже забросали гнилыми помидорами…
И тут, согласно легенде, Штрогейм по совету актёров своей труппы, подрабатывавших в кино статистами, решил попробовать себя в развивающейся киноиндустрии. Так наш авантюрист попал в команду Д. У. Гриффита, одного из лучших творцов нового вида искусства, пригодившись тому в качестве ассистента режиссера, технического директора, художника по костюмам, статиста и каскадера. Начав, разумеется, с двух последних позиций.
Как и всё в жизни Штрогейма, сведения о его работе с Гриффитом крайне противоречивы. Трудно проследить путь человека, чья судьба полна сознательных мистификаций. Многие свидетели тех лет оставили весьма путанные воспоминания, не говоря уже о самом Штрогейме, с трудом сочетавшим вымыслы с фактами. Этого человека в первую очередь характеризует именно вымысел, который превратился в самостоятельную действительность. Но можно без сомнений утверждать, что методы Гриффита, его новаторское стремление к реалистичности и достоверности в кадре оказали большое влияние на творческие взгляды Штрогейма.
Как бы то ни было, в 1915 году Штрогейм уже подвизался на студии Majestic. Среди множества других актеров массовки он протирал «скамейку запасных», ожидая своего звездного часа. Прорыв случился, когда однажды Штрогейм увидел режиссера Джона Эмерсона, идущего на костюмированные пробы. Педантичный к деталям, Штрогейм обратил внимание на несоответствие парадной ленты в костюме камергера. Отрекомендовавшись как аристократ, сам носивший такую ленту, он получил работу консультантом режиссера на картине «Приведения». Его любовь к деталям и внимание к декорациям ярко проявились в этой постановке, и рецензенты высоко оценили вклад Штрогейма.
Успех пришел к нему не только благодаря его вниманию к деталям, но и благодаря тому, что он привлекал внимание сам. Проницательность подсказала ему, что если он будет стремиться выглядеть и вести себя как американские актеры, ему никогда не повезет. Высоким красивым брюнетом он не был, как ни крути. Однако, создав уникальную внешность, он выделился из толпы. Интересно, насколько сильное впечатление на режиссера, отбирающего актеров и привыкшего к потоку бездельников, шатающихся по студии в поисках поденщины, должен был произвести парень в белых перчатках, с бритой головой и моноклем, с европейским выговором и со всеми этими щелканьями каблуками и целованием рук...
И Штрогейм не упустил свой шанс. В каждом новом фильме, куда его приглашали в качестве ассистента режиссера, технического директора или художника-постановщика он старательно расширял сферу своего влияния. Кроме декораций и реквизита, он помогал подбирать костюмы и просматривал актеров со «скамейки запасных», на которой недавно сидел сам — критики восторгались подбором ролей, отмечая его чутье на типажи.
Помимо сопровождения сугубо технической стороны фильмов, Штрогейм выбивал себе небольшие роли в них и одухотворяя персонажей своей харизмой, делал их яркими и запоминающимися. Правда, в негативном свете — Штрогейм обожал создавать неприятные, напыщенные образы мерзавцев, вызывающих отвращение зрителей.
И было за что. Именно роли отъявленных негодяев принесли ему широкую известность. Видимо в один момент он решил, что раз внешний облик его довольно безобразный — как минимум весьма далекий от голливудских канонов героической внешности; то почему бы ему не творить на экране безобразные дела? И он предпочел стать знаменитым чудовищем, ненавидимым публикой — нежели оставаться никого не задевающим, неизвестным актером дальнего плана.
Молодой авантюрист не только присвоил себе благородную фамилию, но и офицерский чин и богатое армейское прошлое, поэтому после вступления США в войну он оказался востребованным и как консультант, и как актер в военных фильмах.
В разгар Первой Мировой популярным чудовищем стал образ «гунна», кровожадного немецкого офицера без моральных принципов, который с удовольствием воплощал на экранах Штрогейм. Всё выше возносился он шквалом зрительских проклятий, вызванных поведением его персонажей на экране — унижением слабых, насилием над женщинами; однажды он даже вышвырнул из окна младенца, мешавшего его очередному гадкому персонажу соблазнить мать малыша. Это не шутка — в те незамысловатые времена режиссер за пару баксов вполне мог одолжить у какой-нибудь нищенки грудного ребенка для таких рискованных съемок. Младенец не пострадал, а публичная репутация Штрогейма обрела зловещий оскал. Хоть он признавался впоследствии, что очень переживал за ребенка, декларируемая им в те годы напускная циничность отлично работала на его образ холодного аристократа и расчетливого подлеца.
Работа помощником режиссера неизбежно вела его к постановке собственных фильмов. Картины, к которым хоть сколько-нибудь приложил руку Штрогейм поражают до мелочей реалистичными деталями и самобытным авторским символизмом. В те годы кино еще не так далеко ушло от театра и в нем был велик элемент условности. С чем не желал мириться Штрогейм, одержимый реализмом.
Замечательным примером его методичной работы может послужить тюремная камера из фильма «Его лицо в газетах», где в качестве помощника режиссера он отвечал за декорации — этот грязный застенок весь покрыт скабрезными рисунками и надписями на разных языках. В фильме это практически не попадает в кадр, но Штрогейм тщательно прорабатывал все детали. Однажды на съемочной площадке он пришёл в ярость, обнаружив, что дверной колокольчик не работает. Снимался немой фильм, но режиссёру нужна была естественная реакция актёров на реальный звук. Так было во всем — настоящее шампанское, а не газировка; икра, а не варенье из ежевики. Настоящая Долина Смерти, а не песок в павильоне…
При этом, будучи поэтической натурой он не был поборником дословно-сухого изображения действительности. Словно художник он насыщал повествование символизмом, например, в системе координат Штрогейма козел или свинья в кадре олицетворяли уродливые стороны жизни. Столь многопланово образное изложение замысла делает его картины невероятно глубокими для немого кино, чьи фильмы теперь кажутся нам весьма одномерными. Ленты Штрогейма резко выделялись своей смелостью, непохожестью; они вызывали нападки прессы и возмущали общественное мнение.
В 1919 году он снял свой первый фильм в качестве режиссера — «Слепые мужья», поставленный по сценарию, написанному им самим. Сохраняя серьезность драмы, сюжет в ироничной водевильной манере высмеивает супружескую измену, неудачные браки и дешевые адюльтеры. Штрогейм исполнил роль лейтенанта фон Штойбена, соблазняющего на альпийском курорте жену известного учёного, отвыкшую в браке от мужского внимания.
С поправкой на время ленту можно назвать предтечей авторского фетиша Тарантино — в одной из сцен соблазнения похотливый лейтенант бесстыдно разглядывает женские ножки. Подобно Фрейду — тоже уроженцу Вены, Штрогейм одним из первых в кинематографе осветил тьму бессознательных влечений, осторожно раскрывая тему сексуальности. Финал картины почти что счастливый. Разглядев за изысканными ухаживаниями истинную сущность своего соблазнителя, дама сохраняет честь, а Штойбен трусливо и нелепо гибнет.
Сатирически обличать пороки общества режиссер продолжил в картине «Глупые жёны» (1921). Как и в первом фильме, одну из главных ролей (граф Серж Карамзин) превосходно исполняет сам Штрогейм. Этот персонаж проживает остатки своего состояния в поместье в Монте-Карло. Два самых главных интереса в его жизни — женщины и деньги, и эти страсти взаимосвязаны, ведь деньги Карамзин вытягивает из женщин. Его очередной мишенью становится жена американского консула, благосклонно принимающая ухаживания графа…
Эрих фон Штрогейм в роли графа Карамзина
В картине присутствует упомянутый ранее символизм. В одном из знаковых эпизодов в зеркале рядом с графом появляется фигура козла, что наводит на мысль о сходстве между ними. Грубо говоря нам показывают, что граф настоящий козел, гадкая и омерзительная личность. И закончил он ещё хуже, чем лейтенант в «Слепых мужьях» — в финале труп графа сбрасывают в канализацию («по мощам и елей», намекает нам режиссер).
По ходу съёмок Штрогейм снискал славу исключительного расточителя, сильно превысив бюджет. Всегда отличавшийся вниманием к деталям, он весьма достоверно воссоздал в фильме Монте-Карло, привлёк сотни статистов, истратив немалые деньги на костюмы и роскошные декорации. Вскоре эта расточительность приведет его к краху, после которого режиссер уже никогда не оправится…
Ознаменованием краха, но одновременно и вершиной мастерства Штрогейма стала «Алчность» 1924 года. Сейчас фильм считается «Святым Граалем» немого кино, поскольку большая часть отснятого материала была утрачена после варварского сокращения метража. Студийные боссы схватились за голову, увидев готовую ленту продолжительностью 9 часов. Когда же они подняли бухгалтерские отчеты разгорелся скандал. В «Алчности» Штрогейм не только превзошел себя как художника, он превзошел и все мыслимые лимиты расходов. Студия была в бешенстве от того, что астрономические суммы оказались потрачены на авторское видение режиссера, откровенно проигнорировавшего зрительские запросы. Чтобы пристроить ленту в прокат её бессердечно порезали, выбросив целые сюжетные линии и сократив до 140 минут. Штрогейм оскорбленно отказался признать фильм своим. Десятилетия спустя усилиями энтузиастов частично удалось восстановить авторский замысел с помощью сохранившихся фотографий и титров. Эта восстановленная версия длительностью 4 часа наиболее близка к первоначальному варианту, смонтированному самим Штрогеймом.
С эпическим размахом безжалостный реализм ленты деконструирует «американскую мечту», где разбогатеть и преуспеть стало залогом счастливой жизни. Герои картины, поначалу приятные и милые люди, соблазнившись блеском золота (буквальным — монеты покадрово раскрашены на плёнке) постепенно теряют человеческий облик. Ради золота они готовы пойти на предательство и даже убийство некогда любимого человека. Духовно опустошенных, утративших божью искру, к финалу алчность обрекает их на тягостное умирание в Долине Смерти — безжизненной пустыне, куда попав уже не выберешься…
Желая видеть на экране красивую жизнь богачей, а не античную трагедию обездоленных, публика не приняла ленту. Американский зритель благосклонно воспринимал обличение пороков на европейском материале в прошлых работах Штрогейма; но ему не понравился сор, вынесенный из родной избы. Оглушительный провал фильма ознаменовал конец Штрогейма как режиссера. Отныне студия строго ограничивала полет его фантазии. Полностью утратив контроль над своим творчеством в ставшей последней картине «Королева Келли»; к началу 30-ых он покинул Голливуд, обосновавшись во Франции, где сыграл одну из наиболее известных своих ролей — великодушного офицера-аристократа фон Рауффенштайна в ленте Жана Ренуара «Великая иллюзия» (1937). Накануне ужасов Второй Мировой этим фильмом Европа попрощалась с канувшим в лету духом благородного рыцарства.
Однако же лебединой песней Штрогейма, своеобразным итогом всей его жизни стала роль забытого Богом гения — вытесненного из профессии режиссера немого кино в великолепном «Сансет Бульвар» (1950). Этим фильмом Билли Уайлдер почтил память всех забытых звезд «серебренного экрана» той грандиозной и великой эпохи — эпохи «Великого немого»…
Автор - Николай Кровяков
