Пора бы уже завершить с учебкой и переключиться на службу в войсках. Но вновь и вновь вспоминаются эпизоды из учебной части.
В учебке я ни разу не был в карауле, был на других нарядах. Периметр в/ч охранялся часовыми из других подразделений.
Получил я из дома посылку со всякими вкусняшками – печенье, конфеты, баночку варенья, пачку рафинада и – СГУЩЁНКУ! Надо сказать, я всегда её обожал. С удовольствием ем и сейчас, правда, вкус у сгущёнки совсем не тот что в советские времена – чего-то в ней не хватает или наоборот лишнего понапихали.
На содержимое посылок «духов» молодые сержанты и уж тем более «черпаки» и «деды» не покушались, ровным счётом ничего не экспроприировалось. Разрешалось в столовую брать варенье на хлеб намазать, в чай сахарочку побольше кинуть да с печенюшками насладиться вкусом гражданского десерта! Сладостями делились с однопризывниками. Поэтому: посылку прислали одному, а праздник – у десятка солдат. Сегодня ты поделился, в другой раз с тобой поделятся.
Несмотря на строгость молодых сержантов и всевозможные залёты, всё же служба в армии (в данном случае – в учебке) не была совсем уж тяжкой и невыносимой. Привыкали, приспосабливались, где было возможно – хитрили.
Сладости из моей посылки разлетелись быстро. В неприкосновенности осталась лишь одна позиция – банка сгущённого молока. Сдружился я в учебке с одним парнишкой, вместе с ним «залетели» однажды командиру части, довольно часто ходили вместе в наряды. В чайную тоже вместе заглядывали.
Обед, столовая, после чего выдалось полчаса свободного времени. Решили вдвоём «схомячить» сгущёнку, пока кто-нибудь из ушлых не ликвидировал её из тайника за тумбочкой. Место не ахти, но всё лучше, чем под подушку прятать. Светиться с банкой сгущёнки в казарме означало остаться без лакомства – одному дай попробовать, второму, третьему, пятому-десятому и в итоге тебе вернут пустую банку.
Вышли из казармы, походили по территории части. Не знаю, почему не пошли в чайную, а попёрлись бродить по дальним углам, где меньше всего любопытных глаз. Спрятались, нас никто не видит. Но нарисовалась другая проблема – у нас нет ножа, чтобы вскрыть банку. Толку-то от того, что у нас есть сгущёнка? Сидим, облизываемся, а на язык попробовать нет возможности.
Периметр колючки от нас не так уж и далеко, там неспешно ходит часовой с автоматом из нашего призыва – такой же «дух», как и мы. Помимо автомата у него штык-нож есть. Вот чем можно пробить две дырки в крышке жестяной банки!
Поднялись, идём к часовому. Знаем, что по Уставу нельзя к нему приближаться и он вправе нас продырявить. Но мы только на минуточку и назад пойдём! Ещё раз отмечу, что мы находимся в дальнем углу территории воинской части, из живых душ тут только мы вдвоём со сгущёнкой в руке и часовой с автоматом на плече. Больше никого нет. Может, по соснам белки прыгают, но они не в счёт.
Приближаемся к часовому, тот нам кричит:
– Стой! Кто идёт?
Не останавливаясь, спокойно отвечаем:
– Не кричи, свои мы.
Часовой снимает с плеча автомат:
– Кто такие?
Мы по-прежнему спокойны, но шаг на всякий случай замедлили:
– Да тише! Чего кричишь? Свои мы. Не видишь что-ли?
Часовой держит в руках автомат, дуло смотрит в сторону от нас. Видимо, не решается передёрнуть затвор и положить нарушителей лицом в песчаный грунт. Может, банку сгущёнки в руке заметил. Приглушённым голосом спрашивает:
– Чего надо?
На вытянутой руке показываю часовому банку с легкоузнаваемой синей этикеткой:
– Сгущёнку надо открыть. Дай штык-нож две дырки пробить.
Часовой поглядел по сторонам, говорит:
– Чур мне глоток.
Мы соглашаемся:
– Договорились.
Подошли к часовому вплотную, тот отстегнул штык-нож. Два быстрых удара и из дырок в жестянке выступила тягучая, слегка желтоватая масса. По уговору передаю часовому банку, он хлебнул глоток:
– Давно не пробовал сгущёнку. На гражданку приду, всю банку один съем.
Часовому вернули штык-нож, забрали сгущёнку и вернулись в своё укромное местечко наслаждаться сладким лакомством.
