Из записок дипломата А. П. Бутенева
Воспоминание об этой первой моей поездке в Англию вызвано впечатлением, которое произвели на меня громадные размеры английской столицы. Почти немедленно вслед за последней переменой лошадей, мы въехали в непрерывный ряд улиц с прекрасными высокими домами, и я вообразил, что это какой-нибудь лежащий на пути городок.
Но когда я увидел, что этим улицам нет конца, я обратился с вопросами к спутникам, которые отвечали мне, что мы проезжаем лондонские предместья, который не отделяются от города ни воротами, ни заставами и тянутся без перерыва до самого центра столицы. Только по прошествии слишком часа времени мы достигли центральных кварталов, и я остановился в одной из указанных мне гостиниц, находящейся вблизи от дома русского посольства на Harley-Street.
На другой день утром я отправился в наемной карете в дом посольства и тотчас был введен с моими депешами и пакетами в кабинет князя Ливена, которому я еще не был лично знаком, но который, тем не менее, принял меня с той несколько холодной, но полной предупредительности учтивостью, которая составляла отличительную черту его характера.
Пробежав некоторые из привезенных мною бумаг, он сказал мне, что граф Румянцев, рекомендуя меня в его доброе расположение, просит его оставить меня на несколько месяцев в Англии для того, чтоб я мог ознакомиться со страной, а потом, при первой встретившейся надобности, послать меня снова в качестве курьера или обратно в Россию или же в Германию, где находилась в то время главная квартира императора Александра (1813).
Князь Ливен (Христофор Андреевич) объявил мне, что я могу свободно располагать моим временем для осмотра достопримечательностей и окрестностей Лондона и вместе с тем пригласил меня обедать. В тоже утро я имел честь представиться княгине Ливен (Дарья Христофоровна), которой я привез из России письма от ее родственников Бенкендорфов.
В ту пору личный состав нашего посольства в Лондоне был очень многочислен сам по себе, и сверх того он был еще усилен некоторыми русскими дипломатами, временно пребывавшими в Лондон в ожидании того времени, когда прекращение войны дозволит им водвориться в местах своего назначения.
Эта многочисленная колония моих соотечественников-дипломатов приняла меня с такой благосклонностью, которая до сих пор не могла изгладиться из моей памяти и которая, натурально, много способствовала тому, чтоб мое пребывание в Лондоне было для меня и приятно, и поучительно, так как она доставляла мне средства изучить страну, столь непохожую на другие страны и столь интересную по своим богатствам, по своему могуществу и по своей форме правления, вызвавшей столько не всегда удачных подражаний.
Впрочем, я должен сознаться, что я не извлек надлежащей пользы из моего пребывания в Лондоне и что причиной этого было мое незнание местного языка, который был понятен для меня только в чтении, но на котором я не был в состоянии сам объясняться и даже ничего не понимал, когда слышал разговаривающими других. Зато я нашел в моих юных сослуживцах превосходных чичероне и руководителей при посещении лондонских гульбищ и театров и при осмотре местных достопримечательностей.
Они также ввели меня в дом графа Семена Воронцова (отца фельдмаршала), который проживал в Лондоне более 20 лет посланником, снискал там общее уважение и находился в тесной дружбе с знаменитым Питтом; по выходе в отставку, граф не захотел покинуть Лондон и жил там частным человеком из-за многолетней привычки, а также из привязанности к своей единственной дочери, находившейся в замужестве за одним из самых знатных английских аристократов, лордом Пемброком.
Этот почтенный старик, всегда придерживавшийся русских гостеприимных обычаев и, не смотря на долгое пребывание в Англии, не научившийся ее языку, любил собирать соотечественников за своим столом; священник Смирнов, который был почти таких же преклонных лет, как граф, брал на себя обязанности любезного хозяина за этими обедами, на которых, в числе разных изысканных блюд французской кухни, всегда подавались и какие-нибудь русские национальные кушанья.
Я привез графу рекомендательные письма от его сына, отличившегося в 1812 г. ; он принял меня с отеческой благосклонностью и включил в число своих обычных посетителей. Он любил рассказывать за обедом интересные подробности и анекдоты из своей жизни и не только касательно Англии, но также касательно царствования и двора императрицы Екатерины. Меня очень скоро перестала заботить мысль о том, как проводить мое время в Лондоне.
В ту пору в Лондоне еще не было тех блестящих клубов с изысканными обедами, кабинетами для чтения и всеми возможными удобствами, которые так сильно размножились впоследствии. Правда, там существовали клубы для азартных игр; но я, из благоразумной предосторожности, воздержался от их посещений.
Вообще я был в ту пору еще слишком молод и неопытен, чтоб понимать, какое было счастье для меня в том, что я попал в кружок любезных соотечественников, отличавшихся как своим образованием, так и своими нравственными принципами и привычками; если бы я имел несчастье попасть в сферу каких-нибудь безнравственных людей, я, при совершенном незнании языка, подвергся бы опасностям различных соблазнов, которые так же многочисленны в Лондоне, как и во всех больших столицах.
Эпоха моего прибытия в Англию (июнь 1813) была самая благоприятная для меня в том отношении, что в ту пору русский путешественник мог рассчитывать на самый благосклонный и почти восторженный прием со стороны всех классов местного населения.
Объясняется это тем, что английская нация, доведенная непрерывными войнами до крайнего ожесточения против Бонапарта, была в ту пору в совершенном упоении от блестящего исхода войны 1812 г., от неслыханного поражения Наполеоновских армий и от великодушия императора Александра, принявшего на себя роль освободителя Европы от наполеоновского ига.
Повсюду слышались рассказы о русском императоре, о покрытых славой его генералах, о патриотизме и самоотвержении русского народа и о пожаре Москвы.
Лондонские магазины были наполнены гравюрами и эстампами, на которых изображались битвы русских с французами, страшные бедствия французской армии, усеявшей, во время своего отступления, покрытые снегом поля мертвыми и умирающими, и в особенности тайное и унизительное бегство Наполеона, закутанного в меховые одежды, сопровождаемого небольшой свитой, в числе которой находился его Мамелюк, и преследуемого отрядом казаков.
Портреты императора Александра, фельдмаршала Кутузова, князя Багратиона, графа Витгенштейна и в особенности атамана графа Платова были выставлены в окнах магазинов. Одним из самых характерных доказательства увлечения англичан всем, что носило русское имя, служит тот факт, что корифеи знаменитых Эпсомских скачек дали имя Кутузова той лошади, за которую выигрались в этом году главные заклады; эта лошадь была впоследствии продана за баснословную цену 5-ти или 6-ти тысяч фунтов стерлингов.
Мне рассказывали, что, за несколько недель до моего приезда в Лондон, туда прибыл русский офицер (капитан Бок), присланный генералом Тетгенборном для того, чтоб возвестить об освобождении Гамбурга, которым он овладел, благодаря смелому натиску, вытеснив находившийся там небольшой французский гарнизон.
Не только этому офицеру, при его появлении на лондонских улицах, делали овации, но даже состоявшего при нем казака (простого солдата) встречали самыми шумными выражениями сочувствия. Самые знатные английские аристократки наперерыв приглашали его к себе, чтоб одарить ценными подарками, цепочками, кольцами, пистолетами в дорогой оправе, которые наш казак с удивлением, по очень охотно, принимал, выражая свою признательность забавными пантомимами.
Когда ему случалось сопровождать верхом своего офицера на гулянье в Гайд-парке, толпа встречала его криками ура; а на обеде, данном капитану Боку английскими негоциантами, его непременно хотели заставить идти впереди его начальника, - до такой степени наши герои-донцы были в то время популярны в Англии. Этот казак (он назывался Ал. Земленухин) удостоился даже такой чести, что мог видеть свой, очень хорошо литографированный, портрет не только в окнах магазинов, но даже в частных домах.
До какой степени увлекались им англичане, можно видеть из следующего анекдота. Однажды за обедом у графа Воронцова, кто-то заговорил с ним о чрезвычайной любезности, с которой принимали в то время г-жу Сталь (она в это время жила в Лондоне) и двор, и высшее общество, и публика; серьезный и почтенный старец возразил на это, улыбаясь: "Она заменила собой казака". Эта эпиграмма рассмешила даже тех, между присутствовавшими на обеде, которые принадлежали к числу поклонников знаменитой писательницы.
Вследствие благоприятного для России настроения умов, которое господствовало в Англии во время моего там пребывания, даже не имеющий никаких рекомендаций русский путешественник нашел бы всюду радушный прием. Но я сверх того имел счастье попасть на любезных соотечественников и сослуживцев, которые делали все, что могли, чтоб предохранить меня от разных затруднений и ошибок, почти неизбежных для каждого новоприезжего.
Благодаря этому, я мог с полным для меня удобством пользоваться всеми удовольствиями лондонской жизни.
Всего более привлекал меня театр, так как в ту пору итальянская опера в Лондоне была лучшей во всей Европе. Состав итальянской труппы был превосходный; к ней принадлежали: знаменитая Каталани, с которой я впоследствии лично познакомился (посетив ее, вместе с моими приятелями, в ее загородном доме, где она жила со своими детьми). Трамецанни прелестный тенор; Нальди, превосходный бас, которого мог впоследствии затмить только один Лаблаш, и несколько других артистов, имена которых я позабыл.
Зал итальянской оперы (Kings Theatre) был не столько красиво и хорошо убран, сколько обширен; он казался особенно великолепным в тех случаях, когда, по поводу какого-нибудь королевского или национального праздника или по поводу какой-нибудь новой победы лорда Веллингтона в Испании, публика партера и четырех или пяти рядов лож радостно вставала со своих мест, чтоб выслушать стоя национальный гимн "God save the King", исполняемый лучшими артистами итальянской труппы.
Меня очень удивляло то, что даже в кресла и в партер нельзя было войти иначе, как в башмаках и в белом галстуке. Несмотря на мое плохое знакомство с английским языком, я посещал иногда английский театр, но всякий раз в обществе приятелей, служивших для меня переводчиками.
Я даже имел случай видеть знаменитую актрису Сару Сиддонс в роли леди Макбет. И хотя я не мог понимать того, что она говорила, но угадывал смысл ее речи благодаря ее удивительной и потрясающей мимике и благодаря выразительности ее лица. Ее манера произносить слова "Out! Out!", судорожно обтирая себе руки, казавшиеся ей забрызганными королевской кровью, произвела на меня потрясающее впечатление.
Театр "Ковент-гарден", предназначенный для трагедий и комедий, менее обширен и не лучше отделан, чем оперный; самый же нарядный из всех - театр "Друри-Лейн", хотя он меньше других, и в нем даются только небольшие пьесы; он выстроен и отделан заново после пожара, который обратил его в предшествовавшем году в груды пепла (1812).
Чтобы предохранить его впредь от подобного несчастья, в нем устроены во всех этажах водопроводный трубы, так что, в случае пожара, вся зала может быть залита водой в одно мгновение. Я нашел, что публика, посещающая этот хорошенький театр, далеко неизбранная; в нем даже лучшие ложи не посещались дамами хорошего общества из опасения неприятного соседства.
Меня очень удивило, что там шумят и громко разговаривают даже в то время, как актеры еще находятся на сцене, и я сам видел, как апельсинные корки летели из лож в партер; такие беспорядки были бы невозможны ни в одном из двух больших театров.
