Емельян Пугачёв – казак станицы Зимовейской, которая была первоначально расположена на правом берегу Дона. Дом Пугачёва был верстах в двух от станицы, около кургана, с давних пор носящего название Золотого. Когда Пугачёв был пойман и четвертован в Москве, то русское правительство пожелало всех казаков Зимовейской станицы расселить по разным станицам, совершенно уничтожив оную, но, по ходатайству князя Потёмкина, станица была оставлена на прежнем месте и только переименована из Зимовейской в Потёмкинскую. А казаки, носившие фамилию Пугачёвы, были переименованы в Сарычевых и Даниловых. Некоторые старики утверждают даже, будто фамилии были переменены тогда у всех казаков станицы Зимовейской, без исключения.
Кроме того, русское правительство приказало сжечь дом Пугачёва. Но так как в это время злосчастный дом стоял уже в другом месте, проданный раньше на снос казаку соседней станицы, то для исполнения приказания начальства пришлось разобрать пугачёвский дом и везти его на прежнее место. Привезли к Золотому кургану, сожгли, затем палач начал бить батогом то место, где остался пепел сожжённого дома.
Разливы Дона, затоплявшие с каждым годом всё больше и больше станицу Потёмкинскую, заставили её выбрать для себя другое место. В 1822 году Потёмкинская станица переселилась на левую сторону Дона, где она находится и в настоящее время. На том же месте, где она была первоначально, нет теперь ни одного жилья, а растущие там кусты талы с трудом дают возможность находить следы былой станицы. Весной вся эта местность заливается водой, и только один Золотой курган гордо возвышается над поверхностью широкой водной равнины. Дон, разрушавший Потёмкинскую станицу на первоначальном её поселении, не щадит её и теперь: точно властью какой то таинственной и могучей силы станица обречена вечно терпеть от разливов Дона, вечно сносить жестокие удары этой великой, излюбленной казаками реки.
Каждый год Дон как раз напротив станицы подмывал и отрывал часть берега. Сначала казаки не обращали на это внимания, так как между станицей и рекой лежала обширная ярмарочная площадь, имевшая почти версту в ширину. Подмывался берег, уменьшалась площадь, но не было никому до этого горя. Так шло время. Ярмарочная площадь становилась всё меньше и меньше и, наконец, её совсем не стало. Вода грозно подошла к крайним домам станицы, и владельцы их принуждены были перейти на другой конец станицы. Миновало ещё несколько времени, и вот не осталось уже совсем тех мест, где стояли прежде дома, Дон катил тут свои воды. Широкая улица оставалась ещё между рекой и вторым рядом домов, но в настоящее время и она почти на всём своём протяжении исчезла под водой Дона, который опять грозно подступает к домам казаков.
Весной нынешнего года я был в Потёмкинской станице. Толпа казаков стояла на берегу, дожидаясь прибытия парохода. Я также был в этой толпе. Мы смотрели как берег, подмытый внизу водой, кололся кусками и с шумом падал в воду. Точно какая то гигантская невидимая рука совершала на наших глазах эту странную работу.
- Ишь ты!... колет как сахар! – острили казаки. Громадная волна, внезапно поднятая падением тяжёлой массы земли в воду, с рёвом ударяла в берег и, отскакивая от него, вся в белой пене бежала на середину реки и там, постепенно расплываясь, терялась в общей поверхности широкого разлива.
- Позлилась и успокоилась! – продолжали казаки острить. – Погоди, вот сейчас ещё кусочек отколет. Вон отстаёт уже, сыпется… Ну, раз! – И в воду снова падал большой кусок берега, снова с рёвом пенилась вода, снова бежала от берега волна и затем снова всё успокаивалось.
- Скажи на милость, как обрабатывает! – обратился ко мне один из казаков, старик лет 80. За 70 лет, что стоит здесь наша станица, почитай, больше версты отмыло уже берега. Вон то видны деревья среди воды, это – другой берег Дона, а прежде то место этим берегом было, там у нас ярмарка была. Значит, вот и песком уже занесло, и деревья уж выросли. Да, обижает нас Дон Иванович, теснит нашу станицу!
- Кабы не было за что, так и не обижал бы! – вмешался в разговор ещё один старик.
- Какие же такие грехи наши, чем мы реку то могли прогневать?
- А такие и грехи, что пугачёво отродье промеж нас живёт. За душегубство Емельки нас Бог и наказывает. Вон в старину станица жила на низком месте и то вода никого не обижала, пока Емелька не объявлялся.
- Бабьи сказки!
- Нет, не бабьи сказки! Мне дед мой говорил, что с тех пор и вода обижать станицу начала, как Емельян Пугачёв на свет проявился. В самый тот день, как он родился, два дома в станице вода снесла и с того самого времени каждый год разорять разливами стала. Вот переселились сюда, на высокий берег, - думали, что ушли от воды; ан нет: достала она нас и здесь и везде достанет, куда бы мы ни ушли; в степь уйдём, - и там она нас найдёт…
В то время, когда вокруг меня шли рассказы и споры, в то время, как ухо моё ловило каждое слово старика, глаза по-прежнему были устремлены на край берега, кусок которого медленно откалывался от общей массы. И вот он упал в воду; вслед за падением его огромная волна с шумом и пеной побежала от берега…
Я смотрел и думал: «Как камень, упавший в воду, порождает падением своим волну, безотчётно мчащуюся в пространство, так и зажигающий рассказ какого то издалека забредшего странника, - рассказ, в котором правды или совсем нет или, во всяком случае, очень мало, выслушанный толпой в глухой казачьей станице, в глухие, давно прошедшие, старые времена, волновал эту толпу, эту безотчётную в своём роде стихию, подымал на её поверхности грозную народную волну, которая мчалась за каким-нибудь внезапно явившимся смельчаком, сама не ведая куда – и зачем…
И все эти бунты – Пугачёва, Разина, Булавина, это – волны, случайно поднятые на поверхности великого народного моря»…
Гранитов. газета «Приазовский край» № 123 от 14 мая 1895 года.
Навигатор ← Второй Донской округ
