Нас высадили из автобуса в окультуренной сосновой рощице, около ветхой армейской палатки, весьма внушительных размеров. Высадили, выстроили в ряд, завели в палатку и там снова выстроили в ряд перед длинной скамейкой. Приказали выгрузить своё имущество прямо на землю. Подчинялись мы очень неохотно. Всю собранную еду свалили в коробки, сказав, что отдадут свиньям. В это я почему-то не поверил. Потом нам выдали вещмешки, куда мы загрузили свои, ставшие теперь скромными, пожитки и начали постригать всех машинкой под ноль. Пострижены мы были на удивление быстро. Почему-то после стрижки я сразу почувствовал себя очень неуютно, особенно, когда взглянул в зеркало.
Когда все были острижены, нас вывели на улицу, к бане, стоящей неподалёку. В баню зашли все вместе, там разделись догола, по приказу, и по пять человек отправились в душ. На мытьё отводилось десять минут. После душа сразу же выходили, но уже в другое помещение, в котором нам выдавали нижнее бельё: рубаху-белугу, с кальсонами, сапоги, китель со штанами, старые, уродливые шапки и, конечно же, портянки. Всё переодевание происходило на удивление быстро, я бы даже назвал это перевоплощением, потому что, видит Бог, именно в этот самый момент все мы наиболее отчетливо осознали простую мысль: мы в армии. Моё личное осознание усугубилось сапогами.
Солдат, выдающий сапоги, долго меня не замечал, с сонным видом ковыряясь в каких-то бумагах. Когда он, наконец, меня заметил, сразу спросил:
- Размер сапог какой носишь?
- Сорок четвёртый,- ответил я. Солдат покопался где-то под столом и вытащил сапоги, со словами:
- Бери, вот тебе сорок второй, разнашивай.
Дальнейший диалог был предельно краток, солдат пообещал, что сапоги мне заменят вскоре и я был отправлен с глаз долой ко всем чертям.
Когда мы выстроились на улице, все в армейских ношеных комках, грязнущих шапках-ушанках, кирзовых сапогах, накрученных наспех портянках, от боевого весёлого духа, от смешков и шуток не осталось и следа. Всё. Конец всему.
Усталый офицер прикрикнул на нас и поделил по одному ему известным принципам на равные группы, назвав каждому его роту, взвод, отделение. Конечно же, никто ничего не запомнил, но предусмотрительные сержанты, сделали на руке каждого надпись. На моей руке написали: 2/2, что означало, второй взвод, второе отделение. После этого меня, вместе с ещё несколькими туляками отправили, под надзором сержанта, на четвёртый этаж мрачного здания, похожего на школу.Надо сказать, что к тому времени я уже сильно хотел спать и мне изрядно надоела вся сегодняшняя беготня. На дворе стояла глубокая ночь, но лечь спать поскорее в эти сутки, мне было не суждено. На четвёртом этаже нас снова построили и стали заводить по одному в какую-то комнату, где мы высыпали шмотки на пол и их «тщательно досматривали». После «досмотра» у меня не стало большей части конфет и ткани для подшивания. И вообще вещей резко поубавилось. Вещмешки забрали. Но из-за вещей я вовсе не переживал, мне было плевать на вещи. Я сильно хотел спать и ещё, конечно же, в туалет. Придётся сделать небольшую оговорку, дабы читатель не решил, что я намеренно делаю нездоровый акцент на справлении низменных нужд, довольно часто упоминая разные подробности, связанные с ними. На самом деле, первые дни службы в ПП были ознаменованы, наряду с множеством других глупостей, самыми разнообразными препятствиями, расставленными на дорогах, ведущих к унитазу. И препятствия эти были столь неожиданны и разнообразны, вносили в жизнь столь яркий колорит, что про туалет нельзя не упомянуть.
Итак, я хотел в туалет, но вместо туалета меня вывели из комнаты и поставили в строй посреди коридора. Мы все стояли кто как, облокотившись на что-то, опершись на стену, скрестив руки на груди, только что не сидели на полу. Напротив нас стоял стол, за которым сидел сержант, целиком и полностью погружённый в написание каких-то бумаг и лишь изредка отрывавшийся от них, для того чтобы спросить у нас имена, фамилии и прочую ерунду ....продолжение следует.
