Более полувека назад Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) уже приобрёл репутацию первоклассного писателя и вызывал бурные страсти среди литературных критиков пытающихся раскодировать «феномен Моэма». Действительно, как дать однозначную оценку творчеству человека, чья писательская деятельность длилась более 65 лет, чьё литературное наследие отличается почти уникальным обилием жанров: драматургия, проза, эссеистика, литературная критика, философская и эстетическая публицистика? Кажется, он осмыслил все разделы современной культуры, объездил весь мир и по каждому вопросу высказал свое чёткое суждение в легко узнаваемом и неповторимом «моэмовском стиле» — точном, лаконичном, ироничном.
Личность Моэма, наверное, лучше всего передают его портреты: бесстрастное, почти надменное лицо человека, которому, кажется, ведомы все сокровенные тайны и слабости людей. Отстраненно, он с интересом наблюдает и фиксирует поведение этих странных существ, находящихся во всевластии не всегда осознаваемых ими страстей, толкающих их то на заведомо благородные, то на неожиданно низменные поступки, а чаще всего на причудливое переплетение тех и других.
Причудливое сочетание едва ли не вызывающей бесстрастности и предельной авторской откровенности, за которыми стоит богатейший жизненный опыт и напряженные раздумья над событиями мировой истории и современной жизни, над выдающимися произведениями культуры, делает творчество Моэма весьма сложным для литературоведческих оценок.
Сам он отмечал не без сарказма: «Когда мне шёл третий десяток, критики отмечали, что я груб, после тридцати лет они меня корили за дерзость, после сорока — за цинизм, после пятидесяти — за то, что я сведущ в своём деле, а теперь, когда мне перевалило за шестьдесят, они меня называют поверхностным. А я шёл своим путем, следуя линии, которую наметил, и стараясь с помощью моих книг выполнить задуманную программу».
Бесстрастное изображение неприглядных сторон персонажей приводило к обвинению Моэма в цинизме и принижении человеческой природы. Писатель не раз пытался их опровергнуть: «Если смотреть правде в глаза, негодуя, когда она оказывается отталкивающей, если принимать человеческую природу такою, как она есть, улыбаясь её нелепости и огорчаясь, но не возмущаясь её ничтожеством, значит быть циником, тогда я, по-видимому, циник...», но «смотреть правде в глаза, не обязательно значит отвергать все духовные ценности».
Не принимает Моэм также обвинение в недооценке человека: он всегда больше всего поражался не порочности людей, а их непоследовательности. Разве мало на свете добродушных жуликов и симпатичных воров? Задачей писателя он считает найти прекрасное в тех, кого стандартная мораль осуждает. Его смешат пороки тех, кто слывет добродетельным, и трогает доброта так называемых дурных людей. Нет ничего прекраснее истинной доброты!
И никто не судил о нём так строго, как он сам. «Я стою в первом ряду второстепенных авторов», — говорил Моэм со свойственной ему ясностью взгляда. Не было у него иллюзий и относительно собственной особы: немного найдется автобиографических романов, в которых герои описаны с такой жестокой прямотой. Филипп Кэри (главный герой романа «Бремя страстей человеческих») изображён со всей своей эгоистичностью, неуверенностью в себе, душевной неустойчивостью и слабостью. Но его неудачи, терзания и горькие размышления волнуют читателя и сегодня: ведь они касаются смысла жизни, назначения человека на земле и полны отвращения к миропорядку, в котором деньги и власть оказывают решающее влияние на людские судьбы.
Родился Уильям Сомерсет Моэм в 1874 году в семье преуспевающего потомственного юриста, в ту пору служившего в английском посольстве в Париже. Англичанин, родившийся во Франции, он до 10 лет говорил преимущественно на французском. Начальную школу Моэм окончил во Франции, и над его английским ещё долго будут потешаться одноклассники, когда он окажется по ту сторону Ла-Манша. Неудивительно, что в Англии он так и не почувствует себя как дома: «Англичан я стеснялся...»
Детские впечатления определяют многое в жизни. Французское детство Моэма, младшего в семье, протекало в атмосфере доброжелательности, ласковой заботы и нежной любви, исходящих от матери. Ему было 8 лет когда она умерла.
В 10 лет Моэм потерял отца и был отдан на попечение дяди. 50-летний викарий был к племяннику равнодушен. В его доме мальчик остро ощутил одиночество. «Мой дядя любил говорить, что он — единственный человек в природе, который трудится семь дней в неделю. На самом деле, он был невероятно ленив и всю работу по приходу перепоручал своему помощнику и церковным старостам. Но я был впечатлителен и скоро стал очень религиозным. Я без тени сомнения принимал всё, чему меня учили сперва в доме дяди, а потом в школе».
Это была неглубокая, внешняя религиозность, и она вскоре стала подвергаться непосильным испытаниям. В романе «Бремя страстей человеческих» (1815) описывается, как герой теряет веру, в которой был воспитан. Глава эта сделана плохо, признавал впоследствии Моэм: «Дело в том, что в ней описаны мои собственные переживания, а я, разумеется, пришёл к своему выводу на основании очень и очень шатких суждений. То были рассуждения невежественного юнца. Шли они не столько от разума, сколько от сердца».
Одиночество продолжилось в начальной школе в Кентербери, где прошло три безрадостных года, и в Королевской школе, где он продолжил образование. Маленький Моэм сильно заикался, что стало поводом для бесконечных насмешек сверстников и глухого раздражения учителей. Со временем подросток свыкся со своим положением, перестал тяготиться одиночеством, даже начал искать его. Он пристрастился к чтению, тайком забираясь в книжные шкафы в кабинете викария.
Состояние здоровья племянника, который рос болезненным ребенком, вынудило опекуна отправить мальчика сначала на юг Франции, а затем в Германию, в Гейдельберг. Эта поездка определила очень многое в жизни и взглядах юноши. Гейдельбергский университет в то время был очагом культуры и свободомыслия. Лекции о Декарте, Спинозе, Шопенгауэре воспламеняли умы. Музыка Вагнера потрясала, его теория музыкальной драмы открывала неведомые дали, пьесы Ибсена, переведенные на немецкий и поставленные на сцене, будоражили, ломали устоявшиеся представления.
Уже в университете он почувствовал своё призвание, но в респектабельной семье положение профессионального литератора считалось сомнительным. Три его старших брата уже были юристами. Моэм решает стать врачом. Осенью 1892 года 18-летний юноша вернулся в Англию и поступил в медицинскую школу при больнице св. Фомы в Ламбете — беднейшем районе Лондона. Позднее Моэм вспоминал: «За те годы, что я занимался медициной, я систематически проштудировал английскую, французскую, итальянскую и латинскую литературу. Я прочёл множество книг по истории, кое-что по философии и, разумеется, по естествознанию и медицине».
Начавшаяся на третьем курсе медицинская практика неожиданно увлекла его. Три года напряженной работы в больничных палатах помогли Моэму постичь человеческую природу много глубже, нежели горы прочитанных книг, — он сделал однозначный вывод: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача».
В 1897 году был опубликован его первый роман «Лиза из Ламбета». Трагическая история девушки, рассказанная с суровой правдивостью, без тени сентиментальности, имела успех. И всё же самая большая удача поджидала начинающего писателя на ином — театральном поприще.
Менее чем за 10 лет Моэм стал известным драматургом. Его первые одноактные пьесы были отвергнуты. В 1902 году одна из них — «Браки совершаются на небесах» — была поставлена в Берлине. Начало большого успеха было положено комедией «Леди Фредерик» (1903), которую в 1907 году поставил Корт-Тиэтр. В сезон 1908 года в Лондоне шли четыре пьесы Моэма. Наряду с развлекательными комедиями он создавал в довоенные годы и острокритические пьесы: «Сливки общества», «Смит», «Земля обетованная», в которых подняты темы социального неравенства, лицемерия и продажности представителей высших эшелонов власти.
Накануне первой мировой войны его пьесы с успехом шли и в лондонских театрах, и за океаном.
Война, расколовшая надвое картину времени, изменила и течение жизни Моэма. Короткое время он находился в санитарном батальоне, а затем поступил на службу в британскую разведку. Выполняя её задания, он год работал в Швейцарии, а затем был послан с секретной миссией в Россию. Впоследствии, подтрунивая над участью незадавшегося агента, Моэм был благодарен судьбе за «русское приключение». Россия давно влекла его как писателя. Русскую литературу он открыл в детстве, натолкнувшись на «Анну Каренину». Моэм даже начал было изучать русский язык, чтобы читать Чехова в оригинале. Моэм писал: «То, что я открыл в Чехове, пришлось мне по душе. Передо мной был настоящий писатель, не какая-то дикая сила, которая ужасает, потрясает, изумляет, воспламеняет и ошеломляет, а писатель, с которым можно быть близким. Я почувствовал, что он, как никто другой, раскроет передо мной тайну России. Он обладает широким кругозором и непосредственным знанием жизни».
Годы между двумя мировыми войнами были заполнены напряжённым писательским трудом и путешествиями (не считая двух лет, проведенных в туберкулезном санатории), дававшими ему неиссякаемый материал для творчества.
Моэм обладал истинным «инстинктом сцены». Пьесы давались ему с удивительной лёгкостью. Они насыщены выигрышными ролями, оригинально построены, диалог в них отточен и остроумен. «Писать для меня с самого начала было так же естественно, как для утки плавать. Я до сих пор удивляюсь, что я — писатель: к этому не было никаких причин, кроме непреодолимой склонности...». В послевоенный период в драматургии Моэма происходят значительные сдвиги. Не утрачивая изящной лёгкости, динамизма, его комедии приобретают бóльшую остроту.
Атмосфера «бурных тридцатых» — глубокий экономический кризис, растущая угроза фашизма и новой мировой войны — обусловила социальное звучание его последних пьес «За особые заслуги» (1932) и «Шеппи» (1933). В начале тридцатых годов Моэм оставляет драматургию, он добровольно сходит с «конвейера успеха».
Говоря о своем стремлении к совершенству, Моэм назвал два жанра, в которых надеялся достичь его, — роман и рассказ. Его литературная репутация основывается на таких романах, как «Бремя страстей человеческих» (1915), «Луна и грош» (1919), «Пироги и пиво, или Скелет в шкафу» (1930). Их экранизация прибавляет писателю известности. В его романах нет аффектации, причудливых конструкций, вычурных сравнений и эпитетов. Опыт драматурга позволил ему оценить преимущества быстрого развития сюжета и сделать роман живым и динамичным.
Писатель не раз повторял, что значимость художественного произведения зависит от масштаба личности его создателя. «Чем больше его талант, тем ярче выражена его индивидуальность, тем более фантастична нарисованная им картина жизни».
К жанру рассказа Моэм всерьез обратился, будучи уже известным драматургом и романистом. Первый его сборник «Трепет листа» появился в 1921 году, в пору, когда жанр рассказа завоевал популярность. Моэм написал свыше ста рассказов, составивших семь сборников.
За долгую жизнь Моэм наблюдал много гримас случая и насмешек судьбы, о них он и поведал в своих рассказах. Он не выдумывал сюжеты, он их подсматривал у жизни. Сила Моэма в понимании сложности человека, ведущей к непредсказуемости его поступков.
Вторая мировая война застала Моэма во Франции. По заданию министерства информации Англии он более месяца проводит на линии Мажино, посещает военные корабли в Тулоне. Через три месяца после выхода книги «Франция в войне» (1840), ставшей итогом французских репортажей, — Франция пала, и Моэм, прослышавший, что гитлеровцы внесли его имя в чёрные списки, с трудом на угольной барже добирается до Англии, а позднее уезжает в США, где живет до окончания войны. Вернувшись после войны на Ривьеру, он нашёл свой дом разоренным. Древний мавританский знак, предохраняющий, по поверью, от невзгод, запечатленный на стене у въезда на виллу и помещенный на обложках его книг, оказался бессилен против современного вандализма.
Сам Моэм на склоне лет испытывал горькое чувство, что великие современники, которых он пережил, обошли его. Не завидуя их славе, но ревниво присматриваясь к чужим достижениям, объективно оценивая их, он подчас досадовал на себя.
Любопытное свидетельство на этот счёт находим у Юрия Нагибина, едва ли не единственного советского писателя, кому посчастливилось быть принятым на вилле «Мориск» на Ривьере, где прошла добрая половина жизни Моэма и где он умер в полном одиночестве. «Мориск», где бывали знаменитости, принцы крови и видные политические деятели (Моэм был дружен с Черчиллем), — часть легенды о писателе. Вилла была его крепостью, но укрывался он в ней ненадолго. Моэм не принадлежал к писателям, наблюдающим жизнь из окна.
Нагибин был немало поражён дендизмом 90-летнего старца, но еще более контрастом между телесной тщедушностью и силой, живостью его мысли. Русский гость дивился редкому сочетанию спокойного достоинства, детского азарта и ядовитого сарказма, с каким Моэм говорил о всё ещё волнующих его писательских делах. В разговоре был упомянут покойный Жан Жироду. «Я злюсь на него, я не могу простить, что «Электру» написал он, а не я, — сказал Моэм. — Пьеса о Троянской войне ещё лучше, но я не завидую — такого мне не написать. ... А «Электру» я мог бы написать, но написал ее Жироду, оставив меня без лучшей пьесы». Эта неожиданная вспышка говорит о высокой требовательности к себе и понимании границ своих возможностей. Можно спорить о месте Моэма в литературе, одно бесспорно: писательство было единственным видом деятельности, в который он беспредельно и до конца верил, посвятив себя всецело литературе.
«Я замыслил тогда прожить такую жизнь, в которой писательство, не исключая других форм деятельности, играло бы самую существенную роль и которую гармонично завершала бы смерть. Гармония в моём случае уже достигнута» — сказал Уильям Сомерсет Моэм в 90-летний юбилей.
Ставьте ♡ делитесь мнением и подписывайтесь на канал!
С уважением, автор канала Наталья
