— Да вас и искать не будут, Пётр Максимович. Без документов, без имени. Был, и нет, — произнёс Максим.
— Может, вместе прогуляемся? — предложил Пётр.
— Давайте сначала уйдём подальше, — ответил медбрат.
Пётр шёл медленно. Нога ещё беспокоила. Но он радовался боли. Часто ничего не чувствовал. Чувствительность пропала давно. Мог и ожог получить, и порезаться, не было боли. А сейчас она разливалась по всему телу.
— Мой отец был священником, — неожиданно для Максима Пётр начал свой рассказ.
Оба даже не заметили, как оказались в квартире Максима. Всю ночь Пётр рассказывал. Ни ему, ни Максиму было не до сна.
— Так вы женились на собственной дочери? — спросил Максим.
— Выходит, что да… Люба и Алексей пытались меня успокоить. А я смеялся и смеялся. А потом Алексей ударил меня. Я упал и ударился головой об угол кровати.
Очнулся через две недели в больнице. Люба была рядом. Как она обрадовалась, когда я открыл глаза! Кажется, я столько счастья в человеке никогда не видел.
А как только Алексей вошёл в палату, она сразу присмирела. Глаза опустила, к нему прильнула. А я ведь говорил тебе чуть раньше, что прошла моя любовь к ней. А, оказывается, не прошла. Я её по-прежнему любил. Я чувствовал, как бьётся моё и её сердце. Но рядом был Алексей.
Люба рассказала, что со мной произошло. Последнее, что я помнил, это были слова о том, что Велена моя мать. Я не помнил ни смеха, ни удара… Когда они хоронили Пелагею, я был в коме. Но это я сейчас знаю, что я был без сознания. А тогда мне казалось иначе.
Я хорошо помню, как видел во сне загубленных солдатиков. Они до сих пор у меня перед глазами. С каким осуждением они на меня смотрят! Холодеет всё внутри, а они всё смотрят, смотрят… И стихи эти из писем покоя не дают.
Слёзы мои горькие —
Сладкая жизнь твоя.
Встречу тебя с зорькою,
С сыном твоим я.
Он побежит, маленький,
Росы смахнёт с трав,
Старшая дочь Варенька
Крикнет с крыльца: «Пап!»
Ждём мы тебя, солнышко,
Ты поспеши к нам.
Вью для тебя гнёздышко,
Ты посмотри сам…
Их же кто-то писал, душу вкладывал, надеялся. А вот так всё вышло.
— А что было потом, после больницы? — Максим слушал с интересом, но иногда в его голосе мелькало недоверие.
— Ты думай, что я тебе сказку рассказываю, — сказал Пётр. — Так воспринимается лучше, а если будешь думать, что правду говорю, то не поверишь всё равно. А потом, когда расстанемся с тобой, уже и обмозгуешь, что, да как.
— Хороша сказка, — задумчиво протянул Максим. — Не хотелось бы мне в такую сказку попасть.
— А тебе и не надо, парень, — воскликнул Пётр. — Я за всех там побывал. Живи, радуйся, люби, если есть кого.
Люба и Алексей забрали меня к себе. Я прожил у них месяца три точно. Как там жила в это время Рая с детьми, я не знал. Меня туда не тянуло.
Люба ухаживала за мной до тех пор, пока я окончательно не окреп. Она рассказывала мне про Пелагею, какой она была, как перестала петь эту проклятую песню. Я, знаешь, себя виню в её смерти. Если она при мне пела и была сумасшедшей, а без меня нормальной, то разве не я в этом виноват? Она же меня в тот день увидела и всё…
Я не спрашивал у Любы про Велену. Ждал, когда она сама расскажет. А она всё молчала. И мне было даже хорошо, я привыкал к этой мысли. А потом вспомнил случай из детства. Вытащил его из памяти еле-еле. Отец-то меня с матушкой, которая стала мне как родной, знакомил. Вот и начало всё проясняться в моей голове.
В комнате так резко посветлело, что оба выглянули в окно. Начинался новый день, солнце светило ярко. И спать не хотелось, хотя Максим не спал уже вторую ночь.
— А поехали к Рябинушке? — предложил Пётр. — Сядем там с тобой под деревцем, я и дальше расскажу. Я там рябину посадил. Под ней родилась Рябинушка, под ней и лежит теперь.
Максим поначалу засомневался, испугался даже. Думал, стоит ли ехать куда-то с явно безумным стариком. Но так интересно было дослушать его историю, что согласился. Автобус из города в село, где жил Пётр, остановился прямо рядом с кладбищем.
Пётр, как только вышел из автобуса, сразу метнулся по знакомому пути. Максим еле поспевал за ним.
— А у вас уже нога не болит? — поинтересовался он у Петра.
— Болит, конечно, но я не чувствую боли. Она редко балует меня своим присутствием.
— Вот и пришли, здравствуй, душа моя! Прости, что так долго меня не было. Что-то часто я стал болеть. То простудился, то ногу подвернул. Неужели ты, Рябинушка, ждёшь меня?
Максим подошёл ближе и стал читать с таблички вслух:
— Цвет рябиновый,
Сердце каменно.
На кого меня
Ты оставила?
На кого меня
Ты покинула?
Цвет рябиновый
Рано скинула.
Рано скинула,
Рано сбросила.
Не дала плодов
Поздней осенью.
Не живой теперь
И не мёртвый я.
Я почти с тобой,
Жди, любовь моя!
— Вот это последнее, что я ей написал. И больше нет мыслей в моей голове, — с сожалением произнёс Пётр. — Раньше строчки складывались одна за другой, а теперь пусто.
Пётр присел на корточки, сковырнул пальцем землю, вытянул дощечку. Посмотрел на неё.
— Вот тут у меня целая библиотека для Рябинушки. Стихов много скопилось, можно читать долго, а когда дочитаешь, нужно сначала начинать, поскольку забудешь первое после последнего.
— А можно мне прочитать с этой таблички? — попросил Максим.
Пётр протянул ему дощечку.
— Ты любила мои глаза,
Восхищалась небесным цветом.
У тебя застыла слеза,
А я бросил тебя тем летом.
Ты молила тебе помочь,
Зазывала щемящим взглядом,
А я с речкой в обнимку в ночь
Уплывал, не хотел быть рядом.
Всё проходит, пройдёт и жизнь…
Не моя, а всё чаще чья-то,
Пощади меня, пощади,
Мне к тебе поскорее надо…
Н-да, вот это строки… Что-то мне, Пётр Максимович, стало не по себе, — прошептал Максим.
Продолжение тут
