Помните, конечно, эти строки: «Здравствуй, племя Младое, незнакомое!»
Строки обращены к «семье зеленой», «младой роще» сосенок, что поднялась «на границе владений дедовских»; здесь и надежда на то, что
…мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Весёлых и приятных мыслей полон,
Пройдёт он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
Да, строки завершают стихи А.С. Пушкина «Вновь я посетил…», рожденные 26 сентября 1835 года, в Михайловском, где поэт жил сентябрь и первую половину октября 1835-го.
Осмеливаюсь думать, что любой, искренне и глубоко любящий Россию, Русский язык, литературу, А.С. Пушкина, может, хоть в малой степени – но по праву! – чувствовать себя внуком, правнуком великого Поэта. Правда, сегодня, поистине, – «во мраке ночи», трудно исполниться «весёлых и приятных мыслей»…
Но не забывать – внутренняя потребность, а вспоминать, напоминать младому племени хотя бы 6 июня и 10 февраля – наш долг. И – уверилась – спасение! Как и для Него: «Поэзия как ангел утешитель Спасла меня, и я воскрес душой».
Интересно, что эти строки завершали стихи «Вновь я посетил…» в одной из ранних редакций.
Снова позволю себе вспомнить слова А.А. Ахматовой о том, что тяжелые периоды жизни поэта «к его, а тем более к нашему счастью», «не были отмечены молчанием его Музы. Наоборот! То, что он своими золотыми стихами описывал эти состояния, и было своеобразным лечением. Пушкин сам говорил об этом». И – приводит эти строки.
Думаю, что и рисунки Александра Сергеевича в его черновиках не могут не привлекать внимания. Среди них – Пушкиным начертанный профиль лорда Джорджа Гордона Байрона (1788 - 1824), английского поэта-романтика, творца «Чайльд-Гарольда», «Дон-Жуана», «Мазепы», «Гяура», «Корсара», «Абидосской невесты», «Сарданапала», «Каина», «Видений страшного суда», «Лары» и мн. др.; участника Греческой войны за независимость (1821 - 1829), национального героя Греции, купившего на собственные средства бриг, нанявшего команду в 500 человек и снарядившего её.
Пишут, что он «14 июля 1823 года отплыл в Грецию. Там ничего не было готово, ещё и предводители движения сильно не ладили друг с другом. Между тем издержки росли, и Байрон распорядился о продаже всего своего имущества в Англии, а деньги отдал на правое дело повстанческого движения. Большое значение в борьбе за свободу Греции имел талант Байрона в объединении несогласованных группировок греческих повстанцев».
В Месолонгионе (Западная Греция) «Байрон заболел лихорадкой, продолжая отдавать все свои силы на борьбу за свободу страны». Но многие волнения, обстоятельства привели к гибели.
«Последними словами поэта были отрывочные фразы: "Сестра моя! дитя моё!.. бедная Греция!.. я отдал ей время, состояние, здоровье!.. теперь отдаю ей и жизнь!"
19 апреля 1824 года, на 37-м году жизни, Джордж Гордон Байрон скончался».
О «байронизме» А.С. Пушкина говорено, написано немало. Я лишь замечу, что в судьбе поэтов было немало схожего. И – обращаю внимание на то, что профиль Байрона начертан на листе последней Рабочей тетради Пушкина с первым вариантом стихов «Вновь я посетил…». Здесь же, по Эфросу, «женский профиль».
* * *
Вот строки письма Пушкина П.А. Вяземскому: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо – а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура (биограф Байрона Томас Мур уничтожил записки Байрона – Л.В.) лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».
Вспомню также из переписки Александра Сергеевича с И.И. Дмитриевым, русским поэтом, баснописцем, представителем сентиментализма, Членом Российской академии (1797); сенатором, членом государственного совета, министром юстиции в 1810-1814 годах.
И.И. Дмитриев напишет Пушкину из Москвы 10 апреля 1835 года: «Сочинение ваше подвергалось и здесь разным толкам, довольно смешным, но никогда дельным: одни дивились, как вы смели напоминать о том, что некогда велено было предать забвению. – Нужды нет, что осталась бы прореха в русской истории; другие, и к сожалению большая часть лживых романтиков, желали бы, чтоб "История" ваша и в расположении и в слоге изуродована была всеми припасами смирдинской школы и чтобы была гораздо погрузнее. – Но полно, ныне настоит время не желчи, а ликования».
26 апреля 1835-го Пушкин ответит: «Милостивый государь Иван Иванович, приношу искреннюю мою благодарность вашему высокопревосходительству за ласковое слово и за утешительное ободрение моему историческому отрывку. Его побранивают, и поделом: я писал его для себя, не думая, чтоб мог напечатать, и старался только об одном ясном изложении происшествий, довольно запутанных. Читатели любят анекдоты, черты местности и пр.; а я все это отбросил в примечания. Что касается до тех мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен у меня Емелькою Пугачевым, а не Байроновым Ларою, то охотно отсылаю их к г. Полевому, который, вероятно, за сходную цену возьмется идеализировать это лице по самому последнему фасону».
О Байроне Пушкин нередко вспоминает в своих письмах, поэтических строках. В строках «Евгения Онегина», писаных в Одессе, признается в любви к «гордой лире Альбиона», там же, в следующей строфе:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Восьмой главе Пушкин предпосылает строки Байрона: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай» (англ.) Но о многом ему приходится умалчивать.
Н. Козмин заметил: «Не даром в выпущенных стихах "Евгения Онегина" имя Байрона невольно связано с именем карбонаров…» Он же писал: «Мысль составить сжатый очерк жизни и поэтической деятельности Байрона пришла Пушкину не раньше 1835 года. Ближайший повод к этому дал, кажется, русский перевод книги капитана Медвина "Записки о лорде Байроне" (1835 г.). Еще 25 июня 1835 года, на даче Миллера, на Черной речке, Пушкин писал на заглавном листе одной из тетрадей: "О Байроне и о предметах важных"; дальше пробовал переводить в двух редакциях одну пьесу Байрона и затем начал его биографию на основании документов, опубликованных Муром... Это был самый первый набросок, сделанный, как говорит Анненков, "в пылу чтения". Предки Байрона, его отец и мать, наставник, домашняя и школьная обстановка, неблагоприятные условия воспитания и образования ребенка, влияние наследственности и, наконец, отражение детских впечатлений в творчестве – такова канва сжатого и образного очерка Пушкина. Замысел заманчивый, но, к сожалению, неосуществленный».
Козмин считает, что Пушкин «отказался от мысли когда-либо увидеть в печати» эту работу. «Запрещение цензурой однородного очерка о Радищеве могло послужить грозным предостережением о грядущей судьбе не только "Мыслей на дороге", но и биографии Байрона».
Опубликовано в сокращении
Tags: Литературоведение Project: Moloko Author: Владимирова Людмила
