1120 подписчиков

Как монофизитский раскол едва не уничтожил Церковь и империю

20 марта 202120 мар 2021

7 мин

Начало V века Церковь встретила в самом разгаре богословских споров. Камнем преткновения был вопрос, как в Христе соединяются Божественная и человеческая природы.

Две основных христианских школы, александрийская и антиохийская, смотрели на эту проблему по-разному. Первые считали, что природы Бога и человека в личности Спасителя не могут быть на равных: божество неизбежно поглотило человечество, человеческое растаяло в божественном, как свеча в пламени. Это течение получило название монофизитство (от греческого «моно физис» — одна природа).

Мнение антиохийцев было прямо противоположно: две природы, Бог и человек, равно и с одинаковой полнотой представлены в Иисусе. Они таинственно соединены через взаимное добровольное согласие, но все-таки их двое, а не один. Приверженцев этого учения называли несторианами, в честь патриарха Нестория, главы антиохийской школы.

Церковь оказалась перед сложной дилеммой. Обе школы, оба учения были по-своему правы и в то же время что-то упускали. Каждая имела свои перекосы и крайности и нуждалась в синтезе и в уточнении друг другом.

Для решения этого вопроса был созван Халкидонский собор и принято новое вероизложение, примирявшее эти противоречия и устанавливавшее новый догмат о богочеловеческой природе Христа. В его основу легло догматическое послание, составленное римским папой Львом I Великим. В своей знаменитой эпистоле Лев отсек крайности монофизитов и несториан, указав ту золотую середину, которая позволяла сохранить в Христе и Бога, и человека, парадоксальным образом не разделяя и в то же время не сливая их в одно целое.

Папа писал, что во Христе нельзя исповедовать ни человечества без истинного божества, ни божества без истинного человечества. Отрицать плоть значит отрицать страдания по плоти, а следовательно – и само наше спасение, искупленное этими страданиями. «Для нашего искупления нужно было, чтобы один и тот же посредник между Богом и человеком, человек Иисус Христос, с одной стороны, и мог бы умереть, а с другой – не мог бы».

Ересь расползается

Казалось, что Халкидонский собор раз и навсегда решил вопрос о двух природах Христа, и с монофизитством было покончено. Император Маркиан, созвавший собор, не сомневался, что поставил последнюю точку в церковной смуте. «Да замолкнут теперь все дурные споры. Только совсем нечестивый может претендовать на право личного мнения по вопросу, о котором подали свой согласный голос столько духовных особ».

На самом деле получилось все наоборот. Именно после собора монофизитство получило огромную силу и охватило не только Египет, но и Антиохию, Армению и много других областей. Почему так произошло?

У монофизитства было много разных причин, в том числе политических, национальных и даже языковых. Некогда единая римская империя раскололась на две части не только территориально, но и по языку. Вся западная часть была латинской, вся восточная – греческой.

Но кроме греческого в Византии было много и других языков: сирийский, коптский, армянский. Они тоже стремились отпасть от греческого центра. В некоторых районах империи вообще не знали греческого, особенно в сельской местности: он был уделом местной интеллигенции. Иоанну Златоусту даже в Антиохии, одном из центров эллинизма, приходилось читать проповеди на сирском языке. Греков на этом наречии звали «румойе», это значило примерно то же, что «солдат».

В Египте у коптов был свой язык, свои традиции, эллинов они считали пришельцами и чужаками, составлявшими незначительное меньшинство. После Халкидона приверженцев константинопольской веры здесь презрительно называли мелхитами, то есть «царскими» (мелех – царь).

Религиозные раздоры смешивались с национальным и приводили к политическим последствиям. В Армении император Маркиан отказал армянам в помощи против персов, а они отомстили ему тем, что отвергли Халкидонский собор (на котором сами армяне не присутствовали). Это было тем легче, что преемники Маркиана на византийском престоле, императоры Зинон и Анастасий, сами считали этот собор еретическим.

Но основная причина была в том, что именно монофизитский вариант христианства привлекал большинство верующих. Богословие долго колебалось между монофизиством и несторианством, признавая Христа то слишком Богом, то слишком человеком. Однако силы между ними были неравны: первое течение всегда побеждало второе.

На Востоке многие христиане были склонны не просто возвеличивать Бога, но и принижать человека. Все материальное, плотское казалось им презренным и таящим в себе зло. Они думали и чувствовали так: раз Бог выше неизмеримо и лучше человека, значит, Он неизбежно поглощает человеческую природу. Для них вера в Богочеловека была прежде всего верой в Бога, а не в человека. Считали, что благо духа должно побеждать зло плоти: от мира надо отказываться, а не преображать его. Нужно бросить, отринуть тленный и преходящий мир и в мистическом соединении с Богом обрести спасение.

Александрийцы всегда стояли на этой позиции и отстаивали ее вопреки всем соборам и государственным репрессиям. С появлением монашества в Сирии и Палестине здесь тоже стали широко распространяться монофизитские взгляды. Всякий монах был естественным монофизитом, все его мировоззрение и образ жизни толкали его к этому уклону. К тому же, монахи в то время были самой активной, а порой и самой буйной частью христиан.

Получалось, что после Халкидонского собора, ниспровергшего монофизитство, большинство восточных христиан оставались по убеждениям монофизитами – по крайней мере, среди тех, у кого вообще были убеждения. Огромная масса верующих просто опиралась на авторитет вышестоящих лиц, потому что оттенки тонких богословских споров были выше ее разумения. Не только рядовые христиане, но и многие епископы не решались открыто высказывать свою веру, а подчинялись тому, что говорило начальство.

В конечном счете, все зависело от митрополитов и патриархов: на чью сторону они вставали, туда шла и подчиненная им церковь. От Церкви отпадали не индивидуально, в силу своих лично осознанных и выстраданных убеждений, а целыми районами и областями, по географическому и административному признаку. Если александрийский папа был монофизитом, то и вся Александрия, а за ней и весь Египет тоже были монофизитскими.

Здесь вопросы богословия переходили уже в национальные и государственные. Еще сто лет после Халкидона главным вопросом для каждого византийского правителя было – принимать или не принимать Четвертый Вселенский Халкидонский собор. И то, и другое решение грозило политическим расколом и катастрофой для всей империи.

Раскол монофизитства был настолько серьезен и опасен, что Церковь пыталась сдерживать его несколько столетий, идя на серьезные компромиссы с еретиками. Борьба с монофизитством продолжалась больше 200 лет и кончилось отпадением монофизитской церкви от православной. Сильный удар монофизитство нанесло и по империи, оторвав от нее миллионы подданных. От Византии отделились Сирия, Армения, Египет, Эфиопия (где до сих пор исповедуют монофизитство). Государство было расколото и ослаблено как раз перед страшным нашествием арабов.

В результате на Востоке православным остался один Константинополь. Он победил, оказавшись в одиночестве. Но его столичное положение, его имперский авторитет привели к тому, что все новые церкви ориентировались на константинопольскую веру и брали ее за образец. Это спасло православие от участи маленького анклава, окруженного со всех сторон инославной верой. Потеряв сектантский юг, православие захватило север и продолжило жизнь в Болгарии, Чехии, Сербии и России.

Другие статьи на ту же тему: