Канин, с тряпицей на голове, с заплатками, шитыми его собственными руками и протертыми снова, был человек, внушающий большое к себе уважение: он был похож на святого на искусе.
Много лет спустя я вспоминал Канина, когда передо мною в посконной, пропотелой насквозь рубахе проходил по борозде с сохой за лошадью Лев Толстой… Белый когда‑то картузишко, посеревший и порыжевший от пыли и пота, с козырьком, полуоторванным от порыжелого околыша. Казалось бы, что могло быть смешнее и ничтожней этого бородатого чудака (проходившие баба с мужиком долго стояли в сторонке, пристально вглядываясь в графа, и ирония – мужицкая – «Божьего произволения» – не покидала их). А в этом ничтожном облачении грозно, с глубокой серьезностью светились из‑под густых бровей и проницательно властвовали над всеми живые глаза великого гения не только искусства, но и жизни…
Канин по сравнению с Толстым показался бы младенцем; на его лице ясно выражалась только греза. Это была греза самой природы, не считающая часов и лет, – вселенская греза.
Всего более шел к выражению лица Канина стих Некрасова:
Ты проснешься ль, исполненный сил?
…Иль… духовно навеки почил?
Кстати, стыдно признаться, никто и не поверит, что я впервые прочитал некрасовский «Парадный подъезд» только года два спустя после работы над картиной, после поездки на Волгу. И в самом деле, я не имел права не знать этих дивных строк о бурлаках. Все считают, что картина моя и произошла‑то у меня как иллюстрация к бессмертным стихам Некрасова. Но это не так.
(Илья Репин. "Далекое близкое")
Подробнее об Илье Репине и других передвижниках читайте в книге:
"Передвижники. Художники-передвижники и самые важные картины конца XIX - начала XX века"
