С Мицкевичем Пушкин познакомился в начале царствования Николая I и относился к нему с подчёркнутым уважением, видя в нём представителя народа почти европейского. Культурный уровень польского дворянства средней руки виделся тогда многим выше в сравнении с соответствующей частью дворянства русского. Выходцы из Польши и интеллигенты с какой-то частью польской крови составляли значительную часть российских литераторов и журналистов. Можно сказать, что зарождающаяся российская журналистика и массовая литература в значительной степени была сформирована поляками Булгариным и Сенковским.
Польские события в эпоху Пушкина, восстание и кровавое его усмирение, вновь свели двух поэтов, бывших некогда приятелями, уже не в дружеском застолье, а в нешуточном «поединке». Он начался с выхода в свет книжки Мицкевича, в которую вошли стихотворения, полные ненависти и отвращения к русскому народу, который «знает один только героизм рабства!»
«Вы узнаете меня по голосу. Пока я был в оковах, ползая в молчании, как змея, я таился перед деспотом, но вам я открывал тайны, скрытые в душе, и к вам обращался всегда с голубиною простотою.
Теперь я выливаю наружу эту чашу яда; разъедающей и жгущей силы исполнена горечь моих слов, — горечь, высосанная из крови и слёз моей родины; пусть разъедает и жжёт — не вас, а ваши оковы.
Если кто из вас останется этим недоволен, для меня его негодование будет лаем собаки, которая так привыкла к своему ошейнику, что готова кусать руку, которая хочет его сорвать» (пол.).
У Пушкина эта книжка оказалась в 1833 году от вернувшегося из-за границы Соболевского. Александр Сергеевич счёл необходимым на злобу поэта откликнуться «лаем собаки»:
Он между нами жил
Средь племени ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами,
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушёл на запад – и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! освяти
В нём сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему…
Стихи оборваны на полуслове. Напрашивается, конечно, недостающее слово «рассудок». Ответ нельзя назвать грубым, но и такой Пушкин не стал публиковать.
У Мицкевича появился меж тем целый цикл стихов, пропитанных нескрываемой русофобией, представленной широкой тематической палитрой. В них польский поэт упрекает русских за разрушение древнего Рима, признаёт проявлением русского варварства строительство современных дорог в отсталой и бедной Польше, считает, что Петербург — идиотский бессмысленный город, построенный дьяволом за счёт ограбления Польши, уподобляет русских кавалергардов мужикам, закованным в самовары, простых солдат — глистам, а русских девушек румяных от мороза — варёным ракам. А в стихотворении «Памятник Петру Великому» Мицкевич как бы вспоминает некий диалог с Пушкиным, где Александр Сергеевич у памятника на Сенатской площади порицает самовластье Петра и пророчит гибель монархии. Тем самым Мицкевич целенаправленно пытался скомпрометировать Пушкина перед правительством.
По какой-то необъяснимой логике более всего от Мицкевича «досталось» Санкт-Петербургу.
«А кто столицу русскую воздвиг,
И славянин, в воинственном напоре,
Зачем в пределы чуждые проник,
Где жил чухонец, где царило море?
Не зреет хлеб на той земле сырой,
Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,
И небо шлёт лишь холод или зной,
Неверное, как дикий нрав тирана.
Не люди, нет, то царь среди болот
Стал и сказал: «Тут строиться мы будем!»
И заложил империи оплот,
Себе столицу, но не город людям.
Вогнать велел он в недра плывунов
Сто тысяч брёвен — целый лес дубовый,
Втоптал тела ста тысяч мужиков,
И стала кровь столицы той основой.
Именно тема города легла в основу художественной полемики, облечённой Пушкиным в форму «Медного всадника». Польскому поэту, рисующему неприветный, холодный, обезличенный самовластием Петербург, Пушкин ответил знаменитым описанием российской столицы во вступлении своей «петербургской повести».
Пушкин не спорил, он методично пункт за пунктом не возражал, а утверждал противоположное заявленному Мицкевичем. Мицкевич с отвращением рисует русскую столицу — Пушкин начинает своё описание: «Люблю тебя, Петра творенье!» Мицкевич пишет о разностильных, безвкусных зданиях, огороженных, как клетки, решётками, — Пушкин: «Люблю твой строгий, стройный вид, твоих оград узор чугунный…» У Мицкевича люди бегут, гонимые морозом, с измученными лицами — у Пушкина: «Люблю зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз». У Мицкевича дамы «белые, как снег, румяные, как раки» — у Пушкина: «…девичьи лица ярче роз». У Мицкевича солдаты, похожие друг на друга, однообразные, стоящие в ряд, как лошади в стойлах — у Пушкина: «Люблю воинственную живость потешных Марсовых полей, пехотных ратей и коней однообразную красивость» и т. д.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—121) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 86. Уж очень сильным было желание заполучить в жёны юную красавицу. Пришлось себя пересилить.
Эссе 87. В это трудно поверить, Бенкендорф и сам занимался литературным трудом
Эссе 88. Пушкин ни разу не потерял чувства осторожности
